ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
АННА.
Она припарковалась у стены.
Рядом с «Фордом» белого цвета.
В тесном дворе, в одном из переулков между Рождественским и Цветным бульваром.
На доме «строение 1» не было таблички.
Табличка была на площадке второго этажа, на двери, обитой железом.
Рубленым шрифтом 20-х годов на ней значилось «Лев Раевский. Архитектурное бюро».
Внизу скотчем приклеена записка, уже гелевой ручкой на листе в клеточку, вырванном из тетради - «Занят, ****ь, не беспокоить!».
Она достала флакончик духов – и прыснула на себя.
Все равно тянуло коньяком, и от волос, и от одежды.
Достала антиполицай, пшикнула в рот. Понюхала.
Потом позвонила в дверь.
Как выглядит архитектор, она не знала. Поэтому оторопела. Слегка.
Думала он постарше. Поменьше ростом.
И вообще – как всякий гений, на вид неказист и неярок.
Архитектор был гладко выбрит. Коротко подстрижен.
И дорого одет.
Хоть и в стиле кэжуал – намеренно потертый пиджак поверх шестидесятнической ковбойки.
Он был похож на всех главных героев черно-белого кино. Второй половины века. Папиной-маминой юности.
Нашего и ненашего.
Или на циркача.
Акробата или клоуна без грима.
Большой рот с рельефными губами на длинном, чуть лошадином лице.
Глаза серые, немного вкось – углами вниз.
Нос большой, чисто шнобель, с клоунской горошиной на конце.
А ещё он был рыжим.
Шатеном – в полутемном коридоре.
И отчаянно-рыжим - на солнце.
Брови и ресницы были, как у всех рыжих. Светлее волос, точно выгоревшие. И кожа – розоватая, будто слегка обгоревшая в жаркий день.
Кто мне его посоветовал? В прошлом году. В гостях. Или это у нас были гости?
Не помню. Не помню …
И вправду засыпает мозги. Алкоголь. Как рощу в сентябрь.
Как рощу … Как рощу …
Дом для Насти. И что-то нужно такое, необычное, не как здесь …сами понимаете.
Настоящее.
Лев Раевский.
Лёва.
Молодой архитектор – относительно молодой, и дико талантливый. Почти гений. Широко известный в узких кругах. Как все гении - откуда-то из провинции, не то из Минска, не то из Одессы.
Но, как все гении - своеобразный, с непростым характером.
Очень непростым …
Кто-то же сказал это всё?
И продиктовал телефонный номер в записную книжку…
Которую обнаружила вчера под кроватью. Это был единственный новый телефонный номер за последние пять лет.
Вбивать номера в телефон год назад она ещё не умела. И до сих пор не умеет.
- Я вам вчера звонила. Секретарь сказал приехать в четыре.
- Анна Калинина, частный заказ на загородный дом … Прошу.
Это и есть – бюро? Комната со старым наборным паркетом елочкой.
Ноутбук на круглом столе.
Стены в обоях – бумажных, в цветочек.
Ничего лишнего. И ничего личного.
Была ещё комната, поменьше, с видневшимся в проеме кожаным диваном.
- Проходите, проходите. Садитесь в кресло. Вам что – чай, кофе?
Он тоже, наверное, ожидал - другое.
Наверное, типичную клиентку.
А не бомжиху с Казанского вокзала, в дорогом брючном костюме с пузырями на коленях.
С мешочками под глазами и собачьими складками у рта.
На испитом лице с детским подбородком.
С ногтями, обкусанными до мяса. Вот и весь маникюр.
Руки дрожали. Тряслись. Не слушались.
Она их сцепила на коленях.
- Загородный дом. Небольшой, всего в два этажа.
Он откровенно хмыкнул при слове «небольшой».
- Стиль, я бы сказала – уютный минимализм. – Она знала, что голос звучит противно, уныло. Но голос не слушался. - Никаких излишеств. Но не японский. И не шведский. Теплые тона. И никакой…
- Мадам …
- Что?
- Мадам … простите, что перебью, но я вам скажу заранее. Если вы хотите чего на ужин, то не по адресу – я вам не повар. И не стилист. Мне нужно знать только площадь, место, ну и согласны ли вы на мою цену. Дальше я все делаю сам.
- Понятно …
- Нет, если резко, то извиняюсь. Просто я не выношу всю эту ***ню – минимализм, классицизм, похуизм … Я делаю то, что делаю. То, что никто никогда не делал. Вот, кстати, каталог с моей прошлогодней выставки, посмотрите, полистайте. А я пока кофе сделаю. Пардон, кажется, только растворимый, остался …
Он поставил на стол электрочайник. Поднос. Банку эспрессо. Коробку рафинада. Она сыпанула две ложки, залила кипятком. Коньяк, проглоченный полчаса назад, ожил от горячего, ударил в голову.
- Вы и есть бюро?
- Я и есть бюро. Есть, правда, приходящие подмастерья, студенты. Живу я в Москве в двух местах. А здесь только работаю. Иногда привожу девушек
Айфон в его кармане подал сигнал SOS
- Пардон, мадам …
-Да, Юлечка, - он снова сел в кресло и закинул ногу на ногу. – Да, малыш. Сдал заказ, сегодня утром закончил. Теперь можем это отметить где-нибудь. Нет, только не туда, из всех клубов это самый гадкий. Да нет, я вполне готов. И побрился, и ванну принял, осталось только выбрать костюм и просраться. Нет, какие шутки? Я недавно сразу две капсулы слабительного принял, пять дней стула не было, голова тяжелая, язык весь обложен. Сейчас вот сижу и с нетерпением жду первых результатов. Когда подействует? Не раньше шести, вот ты к семи и подъезжай. Если ты, конечно, меня ещё продолжаешь любить. Да, я тоже какаю. Иногда … Что – ещё больше? Ещё больше любишь? Да, я ещё хотел узнать – моя трубочка не у тебя? Не-ет, малыш, совсем другая трубочка – медная, с головою льва. И на фиг ты её свистнула? На память? Малыш, мы же собрались не расставаться. Ладно, можешь оставить, у меня их ещё очень много. Ну все, малыш. Мне сейчас от самого себя очень противно. Но к твоему приезду буду, надеюсь, чистым как стеклышко. Там же и припаркуешься …Может, успеем и йобнуться – если чувствовать себя буду хорошо, после двух капсул. Мне уже сейчас … неважно. А скоро будет, я чувствую, совсем плохо. Нет, не потом. Я уже сейчас тебя хочу … Очень сильно. Очень … Очень жаль, что нельзя тебя йобнуть сейчас прямо в телефон. Слушай, давай сегодня никуда не пойдем, ты просто останешься со мной. Я очень устал, если честно. И хочу спать. Ты сядешь, а я лягу головой на твои колени. ****ь, почему я не могу сделать это прямо теперь?! Извини. Тебе нравится, когда я ругаюсь? Знаешь, всем почему-то нравится. Да, я тебя тоже. Очень сильно. Ещё сильней. Потому что ты красивая. Очень. Я, правда, не очень красивый. Зато я гений. Жаль, что нельзя все сразу. Ой … Погоди, по-моему уже … Слу-ушай, а может я зря это сделал? Мне только теперь пришло это в голову. Я же, когда работаю, жрать не могу, физически. Так – глушу кофе, пью молоко ... или сок. Ну, да, потому я и худой. Бля-адь. Знаешь что, не зли меня, приезжай поскорее. Я не могу без тебя обойтись. Кстати, на лестнице темно, ты мне посигналь, я тебя встречу у подъезда. Ну, чао, малыш …
А я и вправду – мертвая.
Будь живая, запала бы и повелась – на этот голос с хрипотцой и как будто одесским говором. На рот, как у Бельмондо, с крупными, точно вывороченными губами. На сексуальный шнобель. На укрощенную ножницами гриву, на солнце полыхнувшую медью. На эту глиняную трубку во рту. Мог бы, кстати, и не дымить - чуть не в лицо…
- Мадам …
- Меня зовут Анна.
- Я понял. Через несколько дней будет креос. Хотя мне бы хотелось знать подробнее. Кто будет жить, сколько комнат, что рядом – джунгли, лес или река?
-. Дом в коттеджном поселке. По Ленинградскому шоссе. Вид на …дорогу …
- На дорогу? Ой, как интересно … А куда ведет эта дорога?
Матто.
Вот на кого он похож. Даже не столько лицом, сколько повадкой, голосом. Выраженьем глаз.
Канатоходец Матто из феллиниевской «Дороги».
Над которым плакала в 14 лет, когда его убивали.
На её глазах.
Матто, наверное, тоже был рыжим.
- Нет, я не смеюсь, просто мне это нужно для работы. Это все равно, что писать портрет с чьих-то слов. Вы мне фото местности скиньте на мою почту, вот и все …
- У меня нет почты. И компьютера. Я им не пользуюсь.
- У вас в доме нет компьютера?
- У мужа есть, но это его, личный. А мне это не нужно.
Он снова присвистнул. Тряхнув головой, отбросил ладонью прядь, упавшую на глаза.
- В таком случае, что ж…приезжайте, что ли. Если мой креос вам понравится, то можно будет о чем-то конкретно говорить. А для кого строится, если не секрет?
- Для меня. И моей дочери. Прежде всего, для дочери …Ей сейчас пять лет. Дом будет записан на её имя.
Опять айфон на его столе выдал позывные SOS.
- Извиняюсь … Да, Ген слушаю. Как – ещё не начиналась?! А на ***?! ****ь, деньги заплачены, народ пригнали, а … Мне самому, что ли, приехать?! На войне бы тебя расстреляли. Потому что ты головой отвечаешь за это. А я отвечаю за все. Какие правила? Я не знаю никаких правил. В этом гребаном мире нельзя жить по его сучьим правилам. Ген, если бы я верил в Бога, я бы сказал: этот мир - не Божий, поэтому по его правилам жить не-льзя. С ним можно только играть…в свою пользу. Что я и делаю. Погоди, у меня дама сидит. Нет, нет, ты что … Это не то. Совсем другое. Это хм-м-м… клиент. Слушай, перезвони через десять минут, дай с этим закончить.
-Да, значит через неделю. На том же месте. В тот же час. Но вы мне позвоните в этот же день с утра. На всякий случай. Каталог можете взять с собой. На светлую память …
Она взяла каталог со стола, положила в сумку.
У двери оглянулась.
Он все так же сидел в кресле, нога за ногу – задрав вторую по-пижонски, чуть не до подбородка. Так что видны были края белых носочков.
И не собирался никуда её провожать - хотя бы до двери.
Она выпрямилась.
Вскинула голову.
И посмотрела на него сверху вниз.
Прямо в глаза.
Как барышня на хулигана, потерявшего всякий стыд.
Как смотрела прабабушка - урожденная Гражина Яблонска, вчерашняя гимназистка, с овального фото, сидя в кресле, похожем на трон; и двадцать лет спустя – с тюремного фото анфас.
Он вдруг покраснел – внезапно и резко, как краснеют все рыжие. Кровь бросилась к нежной коже. Багровыми стали и лицо, и шея, и даже кисти рук.
Неловко встал, и сделал шаг к двери.
Она медленно её закрыла.
Прямо перед его носом.
Было тошно.
Ещё тошней, чем час назад, когда въезжала под арку с тесного переулка между Сретенкой и Цветным бульваром.
Не хотелось ехать домой.
Хотелось лечь и заснуть.
Сейчас и немедленно. Лучше бы – навсегда.
Когда-нибудь придумают такой пункт, чтоб туда прийти, и тебя усыпят, как собаку.
И сразу в топку.
Час пик.
Она хотела дотерпеть, доехать хотя бы до кольцевой.
Но поняла, что не дотянет.
Хотелось сейчас. Немедленно. Сию секунду.
Она встала, рядом с машиной, лицом к подъезду.
Достала поллитровую бутылочку киновского коньяка, отвинтила крышку. Закрыла глаза, и, запрокинув голову, сделала большой глоток.
Потом второй.
Как всегда, земля покачнулась.
Голова радостно взмахнула ушами, как крыльями.
И по-собачьи, вильнула хвостом.
Внутри стало тепло.
И вообще стала тепло. Ненадолго.
Как всегда – ненадолго.
Зачем было врать? Компьютер есть. Ноутбук.
Стоит. Пылится …
Я просто не умею отправлять и получать почту. И адреса у меня нет.
Это правда.
Откуда-то сверху послышался свист.
Не просто свист, а свист мотивированный, точно с голубятни. Он, как рингтон, имел свой ритм.
Она подняла голову.
Рыжий архитектор в сером пиджаке, наброшенном на ковбойку, глядел на неё с балкона, с высоты второго этажа, чуть сощурившись, с дымящейся трубкой в руке.
Свист принадлежал ему.
Она не убрала бутылку и не юркнула мышкой в машину – наоборот, отставив ногу, сделала глоток и медленно осушила бутылку до дна.
Потом, не оглядываясь, бросила её в сторону подъезда, отперла машину и тронулась, чудом не врезавшись в татуированную граффити стену.
На Можайке почти не было пробок, ехала на автопилоте. И никто не тормознул, повезло. Теперь бы подняться к себе, и в ванну. А потом дверь на ключ.
На этом везение кончилось.
Муж был дома.
А не в Думе.
Или ещё где-нибудь.
Очень красивый, хоть и не очень высокий брюнет с благородной проседью на висках, стоял у крыльца двухъэтажного загородного дома, поигрывая ключами от машины.
Серебристый «мицубиси» был рядом, ещё не в гараже. Значит, приехал недавно.
Жопа …
- Добрый вечер, - пробормотала она. Проскочить не удалось.
Потому что он загородил ей вход. И схватил её за руку.
И даже её вывернул.
- Ты опять ездила в город? И опять пьяная гнала?
- Какой город? Я в лес ездила. Могу я хоть где-то тебя не видеть?
- А нажралась - тоже в лесу?
Красивый. Хоть и полтинник стукнет скоро. Пожалуй, все ещё романтически – римский профиль, черные брови, а ля мафиози итальяно. Романтику убивал живот – большой, как у беременной, но мягкий, обтянутый розовой рубашкой. Ещё недавно был как будто на третьем месяце, сейчас на пятом. Да ещё, пожалуй, руки – большие, с пухлыми ладонями.
- Пусти!
- Стой, сучка! Татьяна, сюда!
Таня, горничная – тоже кровь с молоком, в синем форменном платье и кружевном переднике, встала на пороге навытяжку.
- Ты ей опять отдала ключ от машины? Я же тебе велел – запирай их в сейф!
- Анна Александровна сказала, что ей нужно … по делу …
- Ты что, дура, первый день работаешь тут? Какие у неё могут быть дела, у этого растения?! Ты видишь, что она опять ужралась, как свинья? Что ты моргаешь, блять? Она будет лежать на дороге в фарш потрохами наружу, так это я тебя упеку за убийство. Возьми у неё ключи …
- Как же я возьму?
- Я буду её держать, а ты выверни все карманы. И в сумке посмотри.
Он подошел, заломил ей руки. Она, нагнувшись, боднула его головой в живот – точно в подушку.
Он её дернул за волосы, намотав на палец.
- Па-а-ап, не надо … А-а-а! Ы-ы-ы-ы …
Настя вывернулась откуда-то, точно из воздуха, повисла у него на руке.
- Маме больно…
- Ты что, Ребёнка? Кто её бьёт? Мы же играем? Правда, Аня, мы играем?
Она кивнула, шмыгнув носом. Размазала мокрое кулаком по лицу. Теперь, главное, спрятать ключи.
И в следующий раз сделать копию.
Борис взял дочь на руки, подбросил чуть-чуть, она взвизгнула.
- Кто ты, повтори?
- ****ка! Свадкая Ебёнка!
- Пра-авильно, Сладкая Ребёнка! Сладкая-сладкая … Ножки – как булочки. Щечки – как пончики. Ам-ам-ам, так всю её съесть хочется.
Тоже мне, Ретт Баттлер.
- Ма-ам, я с тобой, в твою комнату. Я хочу с тобой посидеть.
.
Уцепилась за палец, надула губки, глядя на неё снизу вверх.
И затопала рядом пухлыми короткими ножками.
Холл.
Большой, с колоннами.
С встречавшим гостей у входа чучелом лося в натуральную величину.
А справа – детский уголок.
Копия картины Шишкина. Три медведя в лесу.
Три медвежонка на поляне.
Трава, как живая. И бревно.
И медвежата – как настоящие, только со стеклянными глазами.
Все они были аккуратно выпотрошены и набиты – так, что не видно было дырок от пуль.
Это было ещё не всё.
Прямо под потолком парило чучело орла.
А на сосновой ветке сидело чучело белочки, с позолоченным орешком в лапах.
Она поднялась по лестнице, закрыла дверь на ключ.
Ключи от машины спрятала в сейф.
Пустая комната – письменный стол с ноутбуком, диван, ковер. Гардероб.
Словно номер в гостинице. Или одиночная камера где-нибудь в Дании или Швеции.. И след от рояля – темный прямоугольник на паркете.
Точно гроб.
- Ма-аам! Отквой вот, заквой гвазки …
Так и есть, опять. Сует ей в рот слипшуюся в ладошках конфету. Не выплюнешь. Она её разжевала, с трудом проглотив. Гадость какая …
- А где втовая? Здесь две конфеты! Фокус-покус!
- Почему две?
- В комнате две конфеты! – она засмеялась, засучила толстыми ножками. – Втовая в моем животике … Я её съева!
«Да. Съела. А ещё ты съела мою музыку … А с ней и меня» …
- Не делай так больше. Я ненавижу сладкое …
- А что такое нена…вижу?
Что красивого, не девочка, а мопс, глаза навыкате.
Когда удивляется, выкатывает их, как шары. Борис тоже пучеглазый.
- Значит - очень не люблю.
- И меня?
- Ты что говоришь?!
- Ты ненавидишь свадкое. А я – тоже свадкое. Свадкая ****ка.
Кто это придумал?
Не Борис… Сама придумала. Вернее, поправила, на чьё-то – «Какой сладкий ребёнок!» «Не ****ок, а ебёнка!». Так и пошло. Так себя и называет, ещё при гостях. И все ржут.
- Ты никакая не Сладкая Ребёнка. Ты Настя.
- Нет, я свадкая ****ка. Я живу, чтоб пъиносить людям вадость.
Господи, а это кто придумал? Не Борис же …
Сама?!
– Ты не Сладкая Ребёнка. Ты девочка Настя.
- Не девочка! Не Натя!
- А кто – мальчик?
- Не девочка! И не майчик! А пвосто ****ка … Свадкая ебёнка …
- Но ты же вырастешь.
- Нет! Не вывасту! Не вывасту никогда!
Мне тоже так кажется.
Не девочка. И не мальчик. Ещё недавно – пупс. Теперь – живая кукла. Вроде тех. резиновых, что приобретают за огромные деньги и носят на руках. Забыла, как они называются, какое-то ужасное слово. И никогда не вырастет. Будет вечно кормить птиц, поливать цветы и играть в куклы.
Мы все умрем, а ОНО останется …
- Я ****ка!!! ЯЕБЁНКА!!! Свадкая!!! Ууууу-оооо!!!
- Замолчи! Заткнись, слышишь!
Она еле удержалась. Занесла руку …
И застыла.
Поняла, что, если не остановится, то будет бить, бить, бить …
Но и тогда ничего не будет – подумалось вдруг со страхом. Все так же будут хлопать глаза, с ресницами в два ряда, румяниться нарисованные щёки и открываться – закрываться рот.
Который сожрал меня. И музыку …
Мою музыку.
- А-а-а-аааааа! Уууууу-ооооооооооооо!!!!
- Таня!
Стоило повернуть ключ – она тут как тут. Явно шпионит.
- Возьми её и уведи к себе! Или к отцу! И никого ко мне не впускай!
Нельзя мне оставаться с ней. Это клиника.
Я ненавижу ребёнка. Маленькую дочку. Про которую говорят – ангел, солнечная малышка, маленькое чудо.
А в меня точно бес вселяется. Когда я её вижу. Когда я её слышу. Когда я о ней думаю. А она, наоборот, точно не чувствует, липнет ко мне, как смола.
Сегодня, кажется, первый раз обиделась.
Таня постучалась в дверь через пять минут.
- Анна Александровна, вы ужинать будете? Все готово. Или вам сюда принести?
- Нет. Я выйду.
Поужинать.
С мужем.
За одним столом.
Надо что-то выяснить насчет транспорта.
Если машину в ангар поставит – ****ец.
А деньги кончаются. Все уже продано. Все подарки. Вся ювелирка, кроме обручального кольца.
А тряпки на комиссию не принимают. Во всяком случае, у неё не берут. Маленький размер, нестандартный. Да и комиссионок теперь – раз, два и обчелся.
Сдавать кровь – не возьмут. Промилле зашкаливает. Да и весу в ней мало.
Даже на мясо не годится.
Муж сидел за круглым столом. Читал газету.
Или делал вид.
Таня поставила перед ней что-то на тарелке.
Она ковырнула, с трудом прожевала, отставила.
Не могу …
Посмотрела на него, загородившегося газетным листом.
И улыбнулась.
- Ты что?
- Так. Вспомнила, как ты восемь лет назад после концерта нес меня от Филармонии на руках через весь Питер, до самого дома. А я все боялась, что ты упадешь. У тебя глаза были, как у Маяковского в фильме «Барышня и хулиган», во-от такие … И ты их с меня не сводил. Не мигая, смотрел в переносицу. Теперь бы я у тебя на животе ехала, как на подушке …
Он поднял голову от газеты.
Поглядел сквозь очки.
- Я себя теперь проклинаю каждый день, что не бросил тогда тебя в Неву. Нет, такая маленькая какашка бы не утопла. Надо было прежде голову твою разбить о перила. Ты всю мою жизнь …
- Погоди, а чем? Ладно, сейчас я алкоголик, развалина. А тогда? Тихая-скромная – книжная - нежная. Нет, вру. Все вру, поняла … Я твою сказку разбила. Такое, и вправду, простить нельзя.
- Какую ещё сказку?
-У каждого своя сказка. Твою. Ты поймал лягушку, поцеловал, она сбросила шкурку. Нырнул за русалкой, поймал за хвост – у неё на берегу ноги выросли. Царевну-лебедь поймал – сбросила перья, стала молодицей в кокошнике. Ты влюбился в странную девочку-вундеркинда, девственницу в 25 лет, и бросил весь мир к её ногам. А я кожу не скинула, перья не сбросила, и хвост на месте. Ты мне этого не простишь. И когда у меня слух пропал, я сама кончилась. Ты мне и это простить не сможешь. Ты, Боря, романтик. Мне тебя жаль.
Он посмотрел на неё поверх очков.
- Если не заткнешь сейчас пасть, я возьму этот большой огурец и затолкаю тебе в глотку, пока глаза на лоб не полезут. И вообще, не воняй, сиди тихо.
-Можешь. Засим умолкаю …
Он снял очки, положил на пустую тарелку.
- Если хочешь правду, сказка совсем другая. Поймал лягушку, думал – она царевна. А оказалось – жаба. Сидит и квакает тут. Заткни хайло.
- Боря, а почему такой словарь? От клиентов бывших набрался? Так они вроде бы давно уже остепенились, цивилизовались, так не разговаривают.
- Заткни, я сказал, хайло. И не квакай. А то в сраку получишь. Впрочем, это не сказка. Это жизнь. Это каждый второй …
- Н-ну да. А вот ещё сказка есть, аленький цветочек. Был стройный прекрасный принц, а поцеловала – стал жирное мохнатое чудище. По-моему, вся жизнь, вообще – это сказка. Только наоборот.
- Я понял, чего ты тут ****ишь. Хочешь меня убедить, что ещё разговаривать можешь? *** тебе, машина. Я её завтра запираю в ангар на ключ. Шофера трогать не смей, он в курсе, сразу его уволю. И вообще, пошла отсюда, дай мне поесть спокойно.
- Почему? Я тоже есть хочу.
- Потом. После меня. И чтоб я до утра тебя не видел.
Он снова уткнулся в газету.
Она пошла к себе, как велели.
На пороге остановилась, сделала книксен.
Муж сделал вид, что не видит.
Потом, подумав, взял со стола фарфоровое блюдо с персиками и запустил в неё.
Тарелка вдребезги, персики всмятку.
Ничего. Таня уберет.
К себе так к себе.
В одиночную камеру.
Хорошо, что больше не бьет, как раньше.
Ещё недавно.
В живот ногами. И мордой об пол.
Это опять фольклор. Бьет – значит любит.
Значит, уже не любит.
И на том спасибо.
Она сняла брючный костюм, повесила в шкаф.
Надела джинсы с футболкой.
Мини-бар был пуст. Только лед в морозильнике. Забыла! Забыла в городе купить …. Самое главное забыла. Теперь добудь, попробуй …
Она вызвала Таню по сигнализации.
- Да, Анна Алексанна?
- Тань, спустись в бар, и принеси мне виски. Любой марки. Одну бутылку.
- Борис Григорьевич запретил. Вы же знаете.
- Тань ... – Она достала из кошелька сто долларов. – А если так?
- Он все считает. Если одной не будет, он все поймет, и меня уволят.
- ****ец!
- Что?
- Тань …
- Анна Алексанна , у меня есть. В смысле, в комнате у меня. Я к празднику купила. К сестре на день рожденья хотела пойти. Только не виски, а коньяк. Наш …
Сунула в карман двести долларов и побежала по лестнице.
Минут через десять вернулась, просунула с порога сверток из тряпок, мягкий на ощупь, твердый внутри.
Даже две бутылки. «Белый аист». Сойдет …
Наверняка у неё в комнате ещё батарея спрятана. Шустрая девчонка. Всё понятно. Счет открыт.
Ну и ладно.
И все довольны.
Она лежала на диване, отпивая маленькими глоточками из большой фарфоровой кружки…
Было хорошо. Во всяком случае, лучше, чем совсем недавно.
Даже что-то вроде эйфории, которая появлялась, когда только начинала пить, в первый год.
Которой не было уже давно.
Просто хотелось пить.
Как воду в пекло.
Она села за стол и открыла ноутбук.
Противно заходить в Интернет. Даже забыла, как открывать яндекс … рамблер …гугль Вот и сейчас открылось не сразу. Пошли новости – о людях, которых не знаю. Ничего не хочу знать. Она набрала в браузере Лев. Потом Раевский. Так. Опять архитектурное бюро, на сайте. Это мы уже проходили. Подпись под каким-то воззванием в защиту каких-то памятников конструктивизма. А вот и бьеннале …
Призы. Пошла целая лента всяких выставок, галерей, наград. Может и вправду – гений…
Ого! Венеция. Париж. А вот и он сам, в картинках.
Правда, похож на Матто.
А здесь, на черно-белых фото, в плаще и кепке – скорее, на молодого Бельмондо. Только трубка во рту вместо папиросы.
А может, просто – косил под него, пользуясь немалым сходством - конкретно, под того понтярщика и пижона под черно-белым парижским солнцем 1960-го года.
Над которым тоже плакала в конце фильма, когда его убивали, выстрелами в спину.
На её глазах.
Потом её занесло – куда-то не в тему, на чеченскую войну. Л. Раевский, старший лейтенант, значился в списке представленных к награде «Орденом Мужества» в 1997-м году.
И ещё какая-то статья, вернее, очерк. Газета «Красная звезда», год 1996-й.
«Лейтенант Лёнька»…
Десантник, по фамилии Раевский, парень из Смоленска, проявивший чудеса храбрости. Под Аргуном … Под Ведено … Под … И ещё много чего совершил, читать не буду, не могу читать о войне.
На фото, черно-белом, худющий лейтенантик в камуфляже, стоял рядом с БМП, носатый и длинноротый, с сигаретой в кулаке, а за спиной виднелись городские развалины в дыму. Скелеты хрущевок с пустыми глазницами окон.
Потом перешла на страницу, где Лев Раевский, модный московский архитектор, в кепке, надвинутой на лоб, с трубкой в зубах, стоял на мосту, а на горизонте виднелись очертания целого города – башенки, спирали, готические шпили. Город был придуман. Инсталляция. И всё же реален. Реальней, чем все вокруг.
Белый, под золотистым небом.
Дверь открылась, Настя вошла, тихо, как мышь, встала за спиной.
Стало вдруг стыдно. Никакое не «оно», красивая девочка с огромными глазами. Её дочь, слишком похожая на отца. Подошла, вздохнула виновато.
- Мам, я просто посижу тихо. Я все поняла. Я – Настя.
Она кивнула.
Кликнула на другое фото, цветное, с первой страницы каталога выставки в Доме Архитектора – теперь лицо было во весь экран. Да, он.
- Мам, а кто это?
- А ты как думаешь?
- Я знаю, а не думаю. Я его видела. Это ангел.
- Что-о?! Ну и где ты такого ангела видела?
- В цейкви. На стене. Только там не фота, а очень большая картина. Он с крыльями. Ма-ам, ты чего смеёшься …
- Никаких ангелов нет. – Она снова кликнула, убирая фото. – И это совсем не ангел
- Почему?
Потому.
Ангелы не дурят мозги по уши влюбленным девицам.
Не курят трубку.
Не ругаются матом.
И, разумеется, не какают.