2/
В одночасье небо потемнело, сжалось, как скомканный лист бумаги, пошло к земле, придавливая все и вся своим беспощадным прессом. И казалось, что сейчас раздастся крик, оглушительный и резкий, во весь голос, но губы лишь обреченно шлепают, — как рот карпа, вытянутого из воды — кругло заглатывают воздух, цепляясь за почти отобранную жизнь. Руки связаны липкими веревками из паутины, а ноги утопают в противной вонючей жиже. Шею и голову роем облепили трутни и дохлые мухи, а на груди сидит жаба с водянистыми выпученными глазами и длинным тонким языком слизывает свой легкий завтрак. Спина и колени в кровоподтеках и ссадинах, соленый едкий пот, покрыв раны белесой коркой, разъедает кожу. Но ни боли, ни отвращения нет.
Внезапно скукоженное небо прогибается шатром, налетает резкий, теплый ветер и на выжженную пыльную землю льется красный дождь. Уже через секунду все вокруг залито кровавыми лужами, они пузырятся, бурлят, пенятся, и сквозь них к облакам тянутся черные розы с жалящими шипами. Цветы все растут, растут и смыкаются между собой колючей стеной. Еще мгновенье и их иглы пронзят тело, насквозь, выпьют последние жизненные соки…
Заключительным аккордом на передний план выступает огромная носастая цапля. Она склевывает жабу, сами собой отлетают засушенные насекомые, открывая прекрасное лицо жертвы. Красная вода под ногами птицы просачивается в почву, увлажняя ее, и траурные зловещие цветы превращаются в великолепные благоухающие розовые бутоны.
— Чистой воды сюрреализм, — мягко сказала девушка. Она стояла на террасе, облокотившись о перила, и, прикрыв веки, нежилась в лучах сдержанного утреннего солнца.
— Мне, скажу честно, было немного жутковато. До последней минуты ждала подвоха. Не знала, что сделает цапля. То ли спасет, то ли сожрет.
— А в прошлый раз — что было?
— Подземелье, всякие средневековые ужасы. Причем, вполне реалистично, — ответила вторая и, словно пережитые эмоции вернулись к ней, зажмурилась. — Брр!
— Пошли, пройдемся. Погода чудесная. Похоже, зима здесь уже закончилась, — обе рассмеялись.
Тротуары и проезжие дороги городка были щедро сдобрены солью. Она скрипела под ногами и блестела в переливах солнечных лучей. А вчерашние снежинки, нежным легчайшим гипюром падающие с застенчивого облачка на сосновые шапки, к утру исчезли. Были-не были?
Девушки вышли на уже знакомую им площадь. На парковке перед входом в «Xaloc» стоял всего один автомобиль, с бельгийскими номерами.
— Продолжим?! — то ли утверждение, то ли вопрос обе произнесли в унисон.
На этот раз кофе назывался «зимним». Этот рецепт девушки как-то придумали сами. И сейчас попросили добавить в крепкий эспрессо масло фундука, немного меду и по щепотке кардамона и имбиря. Бариста пошел дальше и соорудил в чашке еще и шапку из взбитых сливок, украсив елочкой из горячего шоколада.
— Даже жалко такую красоту рушить, — почти шепотом произнесла девушка. И смотрела она не на чашку, а в сторону…
В кафе, за тем же столиком, за которым обедала вчерашняя колоритная пара, сидела женщина из категории «без возраста», т.е. однозначно определить сколько же ей лет было затруднительно. Она пила воду, обхватив стакан всей ладонью, и смотрела в окно. Очевидно, что тот, кого она ждала, задерживался. Женщина нервничала. Это выдавали ее пальцы, побелевшие и напряженные, и зрачки ее тревожных глаз, увеличенных за толстыми стеклами очков. Неожиданно стакан выпал из ее руки, на скатерти проявилось пятно. Оно темнело и ширилось. Женщина в ужасе отпрянула от стола и беззвучно задвигала губами. К ней быстро, но как-то мягко и бесшумно подоспел официант, взял ее под локоть и подвел к другому столику. Женщина замерла, словно окаменела. Так она и стояла, не шевелясь, пока не появился пожилой седоволосый мужчина с надменным и спокойным взглядом, который бывает у очень богатых, знающих себе цену господ. Он вполголоса переговорил с посвященным официантом, тот «понимающе» кивнул. Через полминуты старик, обняв женщину за плечи, вышел с ней из кафе.
Мужчина помог ей устроиться на заднем сидении того, единственного стоящего у входа в ресторан авто, включил зажигание и, машина скрылась за ближайшим поворотом.
— Тебе не показалось знакомым лицо этой женщины? — спросила одна девушка другую.
— Показалось!? Да я сразу узнала ее. И мужчину тоже. Помнишь, лет тридцать назад, когда мы впервые приехали сюда, произошел тот неприятный случай, — вторая девушка слизнула с верхней губы сливочную пенку. — Ну же, вспомни, безумный маляр, красавица-бельгийка.
— Точно. Так это сестра той бедняжки. Что жизнь делает с людьми! Острес!
История тогда вышла громкая, для этих мест, разумеется. В ту пору еще не наблюдалось наплыва иностранных туристов, и на здешних пляжах отдыхали исключительно местные жители. Каждый приезжий был на виду, а люди, обладающие яркой внешностью — и вовсе на первом плане. Как-то в доме за горой, на самом побережье, в квартире на верхнем этаже поселилась немыслимая красавица. Высокая натуральная блондинка с прекрасной фигурой и открытым лицом. Она приезжала в конце мая и оставалась в городе до середины осени. С появлением девушки на пляже начинали бешено колотиться десятки юношеских сердец. Сердца более зрелых мужчин наоборот замирали, опасаясь инфаркта. Когда роскошная нимфа входила в морские воды, вокруг нее, как косяки мелкой рыбешки вокруг тунца, плавали парни. Они, надев очки для подводного плаванья, подныривали и млели от распирающей в их плавках фантазии. Точеные ноги бельгийки, притягательная полоска тела между верхней и нижней частью ее купальника, полная грудь и руки, перебирающие воду, словно струны арфы, сводили с ума всех: и только вступающих в пору взросления мальчиков, и отъявленных мачо. Струящийся водопад волос и кошачья грация делали ее похожей на молодого сильного хищника. От блеска ее нездешней красоты и величественности все и вся терялось и блекло, и даже солнце, казалось, признавало ее лидерство. При всем этом, она имела кроткий характер, не была заносчива, как это часто случается с красотками, но наоборот излучала дружелюбие и доброжелательность.
А в цоколе этого же дома жил нелюдимый маляр. Вернее, он когда-то был маляром, и чем он зарабатывал к моменту знакомства с бельгийкой, уже было неизвестно. Зато все были прекрасно осведомлены о его отношении к женщинам. Женщин он ненавидел. Много лет назад у него даже была жена, но она, вероятно, бросила его, не выдержав постоянных придирок, побоев и унижений. По крайней мере, как-то в одночасье она исчезла. С тех пор озлобленный на прекрасный пол мужчина проживал в одиночестве и с вечно зашторенными окнами. Что делалось в его жилище, равно и что творилось в его темной душе — не знал никто. Но с появлением прекрасной соседки угрюмый маляр очень переменился. Он всякий раз смущался и застенчиво растягивал свои тонкие губы в полуулыбке, и это не могло остаться незамеченным. Любовь вошла в его черствое сердце и стала там созидать. Любовь старалась, и нежные всходы сердечного чувства проклюнулись уже на следующий, второй, год.
Маляр, вытащив на свет божий старые кисти и валики, чувствовал, как в нем просыпается Художник. Он первый раз за долгие годы покрасил стены в своем доме и, очистив углы от хлама, осмелился пригласить к себе свою Музу. Та пришла и сама сделала первый шаг навстречу. Они стали тайными любовниками. Женщина дарила мужчине чувственное наслаждение, наслаждение которого он никогда в своей жизни не испытывал, но не обещала ему бесконечного счастья. Лето пролетело, и наступил осенний день, день, когда она сообщила о прекращении их отношений.
Девушка была не свободна. Вскоре она должна была выйти замуж, и из Бельгии за ней приезжал ее избранник, очень известный и богатый человек. Был устроен прощальный вечер…
А утром вся округа гудела, как развороченный улей. Территория вокруг дома за горой была обнесена ярко-желтой лентой, по периметру стояли несколько полицейских машин, туда-сюда сновало десятка полтора людей в форме. Растерянные лица живущих по соседству и возгласы тех, кто издалека пришел поглазеть, слетелся, как мотыльки на свет на чужую боль и беду, безошибочно указывали на то, что здесь произошло преступление.
Из подъезда под конвоем вывели маляра. Он шел, тяжело передвигая ногами, со скованными за спиной руками, безжизненно опустив голову. Но за секунду до того, как перешагнуть через черту, откуда для него уже не было возврата, он поднял глаза, туда, на верхний этаж…
— И когда вынесли тело несчастной, эти двое тоже были там, у дома,— девушка кивнула головой в сторону двери, вслед ушедшим, и еще раз облизала губы. — Он также держал ее за плечи. Знаешь, я думаю, что он еще до всей этой трагедии сделал свой выбор. Я в этом уверенна.
— А мне тогда так было жаль ее. Стояла вся в слезах, дрожала. Такая юная, ранимая. Приехать к своей любимой сестре, практически на свадьбу, и обнаружить ее убитой, да еще таким жестоким образом… Нет, я не стала бы их осуждать. Их сблизило общее горе.
— Ты как всегда — чересчур романтична…
— А я всегда восхищаюсь твоим талантом. Как ты блестяще придумала — каждую ночь она, с перерезанным горлом, в том белом кружевном пеньюаре приходила к нему и спрашивала: «Тебе не холодно здесь? Бедный ты мой».
— Ну, и сколько лет он это выдержал? Двадцать. И правда, бедный. А всего через каких-то еще пять лет мог бы выйти на свободу.
— Фу, прокусил свои вены собственными зубами. Хотя… — романтичная девушка задумалась.
— Я тоже об этом подумала, но давай это оставим до следующего, более подходящего случая. А как тебе твой новый знакомый?
— Он милый, непосредственный, с ним уютно. Мне уже начало казаться, что таких мужчин больше нет. А встретила его, и мне снова захотелось обычных человеческих чувств…
«Как быстро тебе это надоест. Все примитивное так недолговечно… Но почему же каждый раз ждешь совсем другого поворота сюжета…» — девушке показалось, что она сказала это вслух, но ее сдержала ноющая боль в висках.
Ночное море дышало то шумно, как набегавшийся ребенок, то затихало, деликатничало. И эта неритмичность слегка нервировала и заставляла прислушаться к своему состоянию. Что-то выпадало из видимости, что-то едва уловимое, и не схватить это что-то, не нащупать. Было понятно, что заснуть в эту ночь не удастся. Поэтому и не стоило ложиться.
— Я все не могу отделаться от ощущения, что кто-то за мной наблюдает. И не в прямом смысле — смотрит со стороны, а пытается контролировать мои мысли, — сказала первая девушка. Сидеть на террасе, дышать морским воздухом и разговаривать — это простое удовольствие хотелось продлить.
— Удивительно, но это точно не я. У меня сейчас голова совсем другим занята, — легко ответила вторая. — Я мечтаю.
— Иногда я тоже мечтаю.
— Да? — вторая девушка искренне удивилась и добавила полушепотом. — Я никогда этого не замечала, прости…