Денежка сиротой лежала на пустынной дороге. Видно, уже не первый час вот так оброненной существовала она неприкаянно. Злой ветер, заигрывая, пытался расшевелить её, чтобы перевернуть, закружить и погнать вдоль дороги, забавляясь её беспомощностью. Но на своё эфемерное счастье она успела утончённой талией примёрзнуть к стылой, покрытой налёдью, земле и никак не реагировала на его чрезмерные потуги.
Зоркий взгляд спившегося музыканта ещё издали заприметил её скукоженную фигурку в рано надвигающихся сумерках, несмотря на то, что иней лежал на денежке плотным мохеровым слоем, и потому очень трудно было в этом «неизвестно что» разглядеть её истинное дородное значение. Но у бедности обостряется все чувства, и потому зрение у маэстро стало почти таким же острым, как всевидящее око большого телескопа на вершине горы Грэхем.
Неухоженная рука опустившегося человека, мгновенно задрожавшая от нежданно-негаданно свалившейся манны небесной, потянулась к ней и бережно, чтобы ненароком не нарушить её целомудрие и непорочность, ухватилась за сложенную денежку. От этого конвульсивного прикосновения денежка почувствовала недоброе (не о такой руке она мечтала), поэтому напряглась и внутренне сгруппировалась для оказания хотя бы пассивного, но достойного сопротивления. Она вмиг пожалела о том, что не соблазнилась домогательствам ветра: сейчас бы она вся такая завьюженная, носилась где-нибудь над землёй.
Почувствовав её неподатливость, бывший виртуоз забеспокоился, не сообразив сразу, что она просто-напросто невзначай примёрзла к земле. Нащупав в кармане перочинный ножик с обломанным лезвием, бедолага судорожно стал соскабливать наледь с поверхности денежки, но вовремя спохватился, ибо чуть-чуть поранил её. Денежка привыкла, что в прежней жизни её холили, ласкали, а тут сразу же ножом по горлу. Она в отчаянии зашлась тихим душераздирающим криком от боли и вмиг прокляла нищего, ставшего ей ненавистным.
Оглянувшись почему-то с опаской по сторонам, обездоленный принялся разогревать мягкими подушечками своих музыкальных пальцев наледь на её изнеженной поверхности. От прикосновения его пальцев к своему изящному телу её вмиг всю передёрнуло. В теле бывшего импровизатора от давно забытой сытости плохо циркулировала кровь, не неся заветного тепла, и потому пальцы рук быстро замерзали. Безвольный нищий, пересиливая боль в коленях, опустился на них и, наклонившись к земле, попытался было своим испитым дыханием отогреть образовавшуюся наледь, помогая себе при этом ногтями.
Острые кромки льда, как лезвием бритвы, порезали некогда холёные, никогда не знавшие грубой работы пальцы, на которых мгновенно проступила кровь, но он на это не обращал внимания. От его застарелого перегара ей вмиг стало дурно и тошно, а липкая просоленная кровь доконала её. Он так долго и усердно отогревал наледь, стоя на коленях, что они у него застыли, но он этого даже не почувствовал, а продолжал тихо священнодействовать.
Наконец-то он всё-таки добился своего. Денежка брезгливо отдалась его домогательствам. С неимоверной осторожностью отодрал он деньжонку от стылой земли, бережно отряхнул её и обтёр о вмиг вспотевшие ладони. Поднеся к глазам мокрую слипшуюся денежку, потерянный маэстро поверил в реальность происшедшего. И, непроизвольно для самого себя, он, ни во что не верующий, подняв глаза к небу, впервые в жизни долго, искренне и неистово благодарил его Обитателя. А затем с чрезвычайной осторожностью, как будто это была скрипка Страдивари, положил редчайшую находку во внутренний карман поношенного пиджака с чужого плеча, где денежке передалось тепло от его тщедушного тела. Она так продрогла на холоде, что вначале даже немного обрадовалась и, быстро освоившись в пустой обители, начала просыхать, приобретая свою прежнюю упругость и надменность.
Бывший любимец экзальтированных женщин попытался было встать на ноги, но его больные колени вдруг пронзила такая острая боль, что он от неожиданности на мгновение потерял сознание, завалившись набок, как последний забулдыга. Обездоленный, он тихо лежал на земле до тех пор, пока боль в коленях немного не поутихла. Опасаясь повторного приступа боли, несчастный, осторожно извиваясь всем телом, как пресмыкающееся, суча ногами и загребая руками, оставляя на снегу красные отметины, пополз на животе к ближайшему дереву. Ухватившись за его ствол, горемыка, помогая себе искромсанными пальцами, медленно приподнялся со стылой земли. Кое-как приняв вертикальное положение, несчастный, покачиваясь, как биндюжник на исходе дня, с большими предосторожностями сделал несколько шагов и, убедившись в том, что он в состоянии двигаться, очень медленно поковылял в свою ночлежку. Всё его внимание было сосредоточено на том, чтобы неловким движением вновь не спровоцировать боль в коленях и не свалиться наземь.
Тем временем денежка, привыкшая в прежней светской жизни к утончённым ароматам дорогих духов, была возмущена запахом, исходившим от его давно не мытого тела. При одной только мысли о том, сколько же он сможет теперь накупить спиртного, его душа, невзирая на боль в коленях, на все лады напевала адажио из «Времён года» Вивальди, и потому он не заприметил, как денежка, воспользовавшись его плебейскими мечтаниями, коварно ловко и незаметно выскользнула из дырявого кармана. И теперь её вовсе не огорчало временное сиротство.