По сути, чудовища никакого и не было. Да и красавицы тоже не наблюдалось. Была всего лишь одна особь человеческого рода женского пола. Она вовсе и не была красавицей. Так, симпатяжкой очень средней руки… А внутри жило чудовище. Такое каноническое злобное чудовище. Порою, через ее кожу проглядывала морда лица, жадная, скалящаяся, ищущая. И девушка-то, может, была еще ничего, скромная, тихая. А вот чудовище было совсем уж необуздаемо и ненасытно. Оно бросалось на каждого, кто оказывался рядом, поглощая его, обсасывая до последней самой маленькой косточки, перемалывая кости в муку, а из муки – или из мук – склеивало то, что было ей по карману, душе и стандарту.
И грустно-то почему? Потому что это того не стоило. Сгорая в своих безумных страстях, она была неспособна не чадить, гореть ровно, тлеть даже, без острых вспышек боли, согревая, оберегая, указывая путь. Она не была способна не то, что поддержать кого-то – поддержать саму себя. Все, кого она касалась, превращались или в черствых сухарей или в сожженные трупы, не в силах сдержать такой напор, выдержать накал. И если вокруг нее были свечи, она была спичкой.
Постепенно чудовище становилось все ненасытнее, уже даже не жуя – заглатывая целиком, не разбираясь. Чувства путались, нельзя было разобрать, где любовь, где ненависть, а где просто привязанность.
Ей было так страшно и больно от еще не сбывшегося ожидания, что ОН, очередной ОН, так же, как сотни других сгорит, и кости его пойдут на муку очередного озлобленного на нее монстра.
Но больше всего она боялась ошибиться. И ей проще было укусить себя за локоть, чем лезть туда, где ее уже никто не ждет.