Я в детстве говорил не «всякая», а «всячья»,
То есть, родителей я всячески любил,
И ведать, я не ведал, что есть любовь другая –
Поросячья -
сильнее человеческой любви.
***
Я вспомнил радость детскую свою:
Купили с батей в совхозе порося.
И вот идём - от счастья я пою,
Ребёнка Борьку на руках неся.
А он притих, прижался весь ко мне,
И рыжим взглядом на меня косил…
Всё это было, как в хорошем сне,
Где я отца купить его просил…
От пятачка так пахло молоком,
И он подмышку мне его совал,
А я любовью был к нему влеком,
И лишь из скромности его не целовал.
Мы с ним сдружились – не разлей вода.
Он, как собака, следовал за мной.
И на реке купались мы всегда,
И вместе прибегали мы домой.
Нам вслед смеялись громко пацаны,
А мы смешно им хрюкали в ответ…
О. как друг друга полюбили мы,
Что наплевать, поймут нас, или нет.
Он по деревне бегал дурачком,
От той же радости не ведая себя,
И рыл везде он круглым пятачком,
И на мой зов подкатывал любя.
Мы с ним играли, прячась в лопухах…
А уходил я – терпеливо ждал.
И даже что-то понимал в стихах,
Когда негромко я ему читал.
Любил его я хлебом угощать -
Он ел с улыбкой, глядя на меня,
И мог в угоду мне поверещать,
Когда я называл его «свинья»!
И мы боролись, как два дурака –
Его я нА бок зА уши валил…
ПотОм и он мне наминал бока -
Пятак под зад, и я летел в опил.
Как он тогда от радости визжал!
А я от «злости» хрюкал на него,
И он, сдаваясь, от меня бежал,
Как-будто бы от чёрта самого…
Он так за лето здОрово подрос,
И стал серьёзным, добрым кабаном,
И я общался с ним уже всерьёз,
Хотя и хрюкали друг другу перед сном.
И вспоминали с ним о лопухах,
И я опять читал ему стихи…
Но появилась грусть в его глазах,
Как будто чувствовал: дела его плохИ.
Меня остаться больше не просил.
Всё чаще в уголке своём лежал,
И рыжий взгляд свой в сторону косИл,
Когда за Ухом я его чесал.
Он что-то знал, а мне не говорил,
Да и не мог он, пОпросту, сказать,
Лишь понимал, что выше его сил…
Да и свинью ребёнку не понять.
Но я к нему из школы забегал,
И из столовки коржик приносил.
Он, как собака, хвостиком вилял,
И мудрый взгляд свой отводил.
Но вот, однажды, поздним ноябрём,
Уже мороз пробрался в хлев…
Вошёл отец с большим ножом,
Когда в руке держал я хлеб.
Покорно лёг кабан у моих ног,
Как в сотый раз, подставив горло сам…
Отец сказал: «Ты погуляй, сынок»…
Я закричал в ответ: «Не дам»!
Упал я рядом с другом кабаном,
Уткнувшись носом в розовый пятак…
Мне всё казалось это страшным сном,
Но я проснуться всё не мог никак.
Зря я старался Борьку защитить…
А он так преданно смотрел в глаза…
И этот взгляд уже мне не забыть,
И, как из глаз его текла слеза.
Тогда узнал я - плачут кабаны,
Не жизнь теряя - друга! Навсегда!
Ещё я понял, что не люди мы,
И что людьми не станем никогда.
Отец тащил меня, засунув нож в сапог,
А я рыдал всё в том же диком сне:
«Ведь он мой друг! Ну, как ты, батя, мог»!
«Будь мужиком»! – отец ответил мне.
С тех пор свинину есть я не могу.
А Борька часто снится по ночам,
Как будто я искать его бегу
К таким родным далёким лопухам.