Нас все прокляли за то, что мы пускали бумажные самолётики. А нам просто нравилось их пускать, вот мы их и пускали. Мишка представлял собой «Америкэн Дженерал Корпорэйшн», а я – «Российский аэрофлот». И у Мишки самолётики летали хорошо, а у меня почему-то носом в землю. Но я не собирался сдаваться ни одной корпорации – пусть даже Дженерал – в мире, и мы пускали самолётики до поздней ночи.
Конечно, эндокринологическое отделение областной больницы, где мы лежали, едва ли было подходящим местом для этого занятия. Не располагала к веселью и причина нашего здесь пребывания: военкомат вновь пожелал уточнить нашу пригодность к прохождению воинской службы. Всё это я отлично понимал, так же, как и то, что дело пахнет керосином. Вот уже несколько лет мои надпочечники вели странную, труднообъяснимую деятельность, вследствие чего мне светила отсрочка от армии на неопределённый срок.
Я заранее представлял, с какой неловкостью появлюсь в военкомате, как брезгливо глядя куда-то в сторону, мимо меня, офицер будет рассеянно постукивать авторучкой по листу бумаги с длинным, растянувшимся на две строчки названием моей болезни – с единственным доступным человеческому пониманию словом «синдром». На этом месте воображаемой картины мне хотелось провалиться сквозь землю. Мишка меня прекрасно понимал.
Проблемы Майкла заключались в росте – два метра ноль пять сантиметров – из-за чего его подозревали в склонности к гигантизму. Мишка же мечтал о десантуре и справедливо полагал, что никакого гигантизма у него нет, высокий рост в роду его предков, выходцев из Прибалтики, был фамильной чертой. О чём, кстати, нетрудно было догадаться, стоило взглянуть на внушительную фигуру его отца, изредка забегавшего навестить его в больницу.
В отделении Мишка появился немного позднее меня, но родственную душу я распознал сразу же, едва увидел, как отчаянно сутулясь, пробирается он по коридору. Уж что-что, а идиотские ощущения при внедрении в новый коллектив, когда люди с недоумением рассматривают тебя, будто музейный экспонат, были мне хорошо знакомы. Пусть не два метра, но метр 90 мои родители всё же взрастили…
Я подошёл к новенькому и протянул ему руку:
- Санёк, - просто представился я.
Он поднял голову… на равных взглянул мне в глаза… и расправил плечи.
- Майкл, - ответил он сильным рукопожатием.
Отныне чинным шагом в столовую или же стремительным марш-броском на чердак мы отправлялись вместе, стараясь не реагировать на любопытные взгляды со стороны.
Областная больница, столь удачно познакомившая нас, обладала удивительной особенностью – она располагалась на пути оживлённой авиалинии. Днём и ночью над нашими головами раздавался грохочущий рёв самолётов. От нечего делать больные, местные старожилы, придумали своеобразное развлечение – угадывать на слух марку проносящегося лайнера. Присутствовать при пари, заключавшихся между старожилами и новенькими, нам быстро надоело, и тогда мы решили запустить свой собственный бумажный самолёт. С него-то и началось…
Неожиданно мы обнаружили, что больница, омываемая мощным воздушным потоком, сама находится на дне мёртвой зоны воздушной воронки, по всей вероятности, образовавшейся из-за части потока, столкнувшегося с многоэтажным зданием. Воронки, засасывающей наши самолётики и низвергающей их на серый больничный двор, будто какой-нибудь обыкновенный мусор, выпавший из окна.
Я долго ломал голову, пытаясь сконструировать самолётик, способный преодолеть воздушный поток. Мишка помогал мне, презрев интересы своей корпорации и работая на её явный ущерб. Нам не хватало газет, пожертвованных соседями по палате, и мы таскали журналы, даже нечитанные. Мы клянчили листочки у практиканток. Мы стали настоящим бичом медперсонала, проникая в другие отделения и похищая медицинские брошюры, листовки – всё, что попадало под руку. И тогда нас все прокляли.
Однажды мы видели, как бесновался внизу дворник, собирая десятки наших самолётиков, топтал их ногами и, кидаясь из стороны в сторону, тщетно пытался ловить их на лету. После этого – в который уже раз! – к нам подошла завотделением Татьяна Леонтьевна.
- Вы что, маленькие?
- А что?
- Нельзя запускать самолётики в больнице!
- То, что не запрещено законом – можно! – подвёл черту Мишка.
Заведующей оставалось только вздохнуть. Чердак был заперт на замок, но нам удалось подобрать ключи. Остановиться мы не могли… Кстати, Татьяна Леонтьевна была ещё одной достопримечательностью нашей больницы. Будучи весьма авторитетным и уважаемым специалистом в области эндокринологии, Татьяна Леонтьевна одновременно являлась закоренелой баптисткой. Она хранила твёрдое убеждение, что на всё в мире – и на жизнь, и на смерть человека – есть воля Господня, без которой и волос с головы не упадёт. А против Его воли не попрёшь…
Несмотря на свои убеждения, Татьяна Леонтьевна была женщиной заботливой и мягкой, хотя и предрекла мне гореть в геене огненной после нескольких оживлённых споров, в которые я кидался с большим азартом.
Мишка с ней в дебаты не вступал, здраво рассудив, что преубеждение инакомыслящих - не его стихия.Его стихией, а также нежной и пламенной страстью были горы. Мой друг оказался альпинистом - спасателем, имевшим на своём счету не одну спасённую человеческую жизнь.
Впрочем, сам Мишка не очень-то распространялся на эту тему и даже старался всячески сгладить эту деталь биографии.
- Не такое уж оно романтическое занятие – быть альпинистом, - говорил он.- Большую часть жизни этот романтик проводит в скрюченном состоянии, как червяк, ползая по скалам, и дальше своей трещины ничего не видит. Доползёт до вершины, выпрямится во весь рост, вздохнёт полной грудью… И опять скрючился, вниз пополз.
Ну а я, как газетчик, не мог удержать себя от того, чтобы не вступать в идейные споры. Вот уже два года после окончания школы я работал в областной газете, не переставая удивляться тому, с какой поразительной терпимостью мэтры журналистики относятся ко мне, начинающему корреспонденту. Заметки, репортажи давались мне легко, но серьёзного проблемного материала мне не поручали ни разу.
И надо же, чтобы именно сейчас мне, наконец, доверили настоящую работу! Я получил редакционное задание написать о разведроте, отслужившей в своё время в ограниченном контингенте советских войск в Афганистане - как раз перед тем, как загремел в больницу. Правда, всю фактуру я успел собрать заранее и думал, что справлюсь с материалом в два счёта. Но он почему-то никак не шёл у меня, чего-то уяснить я не мог.
Немало страниц в блокноте я исписал воспоминаниями бойцов об их командире.Он был родом из небольшого таджикского городка. Невысокий стеснительный парень после школы мечтал стать пчеловодом - дома никто и подумать не мог, что в армии он станет разведчиком.
Описать характер разведчика, мечтавшего стать пчеловодом, я не мог, просто-напросто у меня не получалось. И побившись над материалом впустую, с горя отправлялся с Мишкой на крышу пускать самолётики и слушать его рассказы об альпинистах. Узнавая об опасностях, подстерегающих скалолаза даже в хорошо знакомых горах, я пытался представить на афганских тропинках разведроту, о которой писал.
Несколько раз нам с Майклом удавалось тайком смотаться из больницы и пойти гулять в город. Стояла весенняя теплынь, мы долго бродили по улицам и разговаривали. Как-то раз от беседы нас отвлекло приглушённое бормотание:
- Вот это мужик! Ну даёт! Интересно, а сколько в нём росту? А сколько весу?
Мы оглянулись. Не сводя с Мишки восторженных глаз, за нами по пятам плёлся плюгавенький пьяненький мужичок. Мишка, обычно хладнокровный, вдруг страшно смутился. Я подошёл к мужичку и, доверительно взяв его за пуговицу, сказал:
- Слушай, мужик! Этот парень – швед. Приехал к нам на соревнования. Не надо так на него глазеть…
- А ты правда швед? – перебил меня мужик, обращаясь к моему спутнику.
- Йес, май френд, - печально ответил Майкл.
- Ну, друг, тогда извини. Не знал - не знал… Ты уж того… Не обижайся, что я тебя взвесить хотел…
Мужик потихоньку стал отставать, вслед нам донеслось раздосадованное:
- Эх, а сколько в нём росту-то? Да и весу? Эх, не спросил!
Всё проходит, подошло к концу и наше обследование. Сообщив о предстоящей выписке, Татьяна Леонтьевна вынесла приговор: мне опять светила отсрочка. У Мишки дела обстояли благополучно, похоже, десантура в скором времени таки раскроет ему свои объятья.
В день выписки мы с Мишкой ещё раз забрались на крышу, чтобы запустить самолётик. И когда нашему, совместного производства, самолётику удалось вырваться за пределы воронки, и он понёсся, как одержимый, подхватываемый всё новыми и новыми струями воздуха, куда-то к далёкой зелени городского парка, мы ощутили себя такими же свободными и счастливыми, как он…
Через две недели в газете вышел мой очерк. Я написал его.
…В разведроте служили крепкие, как на подбор рослые ребята - русские, украинцы, белорусы... Но только он, их невысокий маленький командир, был человеком, выросшим в горах. Он знал, чувствовал их. И всё же афганские горы не были похожи на горы Таджикистана, в которых цвёл миндаль, и мирно жужжали пчёлы. Даже их мрачные заострённые очертания, казалось, таили опасность. Но командир умел вовремя заметить слившуюся по цвету с травой тоненькую проволочку, успевал увести своих бойцов от мешка пастуха, как бы нечаянно оставленного на тропе – замаскированного фугаса.
Рота считалась везучей, ведь за всё время службы они не потеряли ни одного человека. Оставалось совсем немного до возвращения домой, когда они снова отправились на задание. На обратном пути их поджидала засада. Душманы рассчитывали, что из неё не удастся вырваться никому. Рота вернулась на место дислокации в полном составе. Командира принесли на руках. Когда рота пошла на прорыв, одну - единственную жизнь он отдал за то, чтобы смогли вернуться остальные. Свою.
Обычно в таджикских семьях бывает много детей, но так сложилось, что у своих родителей он был один. Отец похоронил единственного сына на вершине выжженной солнцем горы. Посадил деревья, много деревьев, целый сад. Никто не верил, что они приживутся, но отец поставил на гору цистерну и каждый день носил туда воду. «Пока живы деревья, будет жива память о моём сыне», - говорил он.
Деревья выжили и растут. Разрослось и кладбище. Из окрестных кишлаков идут сюда люди к деревьям, хранящим память об их сыновьях…
Я был там. Был в тот день, когда в дом к отцу своего бывшего командира в Таджикстане приезжали бывшие бойцы разведроты. Был на горе с представителем местных властей, обещавшим помочь провести сюда воду.
Мы уже возвращались на самолёте домой, а в голове моей всё крутились события последних насыщенных дней. Как вдруг я подумал, что, может быть, сегодня наш самолёт будет лететь той самой маршрутной линией над больницей… И мне опять вспомнились наши споры с Татьяной Леонтьевной, Мишка - Майкл, и то, как нам нужно было, ну просто позарез необходимо, преодолеть воздушный поток... А ещё я подумал, что гораздо раньше нас это сделал маленький парень, таджик, спасавший бойцов вопреки всему и, в первую очередь, вопреки тому, что толкнуло их судьбы в мёртвую зону.