(история из поздних советских времён).
Композитор Кормухин отправил семью на дачу в Комарово.
На дворе стояло тихое и радостное июньское утро, обещавшее в ближайшей перспективе отсутствие осадков, – об этом говорил его ровный пульс и помалкивали коленные суставы, лучше любого барометра определявшие изменения погоды.
Композитор любил одиночество. Хотя бы на пару дней. В это время можно не думать о режиме, который в последние годы навязывает ему жена, можно не принимать лекарства, лежащие грудой на тумбочке. Можно даже выпить немного коньячку под любимые мелодии. Но это вечером. Сейчас же предстояло разобрать работы учеников, сложенные стопкой на крышке рояля.
Неожиданно раздался телефонный звонок. Странно, кто бы это мог быть в этот час?
Композитор не любил телефона. Он отрывает от дел. Обычно к телефону подходит тёща и тоном вышколенной секретарши сообщает абонентам, что Валентин Иванович сейчас занят, разговаривать не может, а как освободится, перезвонит в самое ближайшее время.
Телефон был настойчив. Может быть это Надежда? Всё-таки они на даче. Надо бы ответить. Композитор снял трубку.
- Алло? Это квартира композитора Кормухина? Здравствуйте, Валентин Иванович! С вами говорит писатель Эдуард Причалов. Извините за столь ранний звонок. Но дело не терпит отлагательств!
Композитор поморщился и убрал трубку от уха. Голос в ней был громок и вызывал в барабанных перепонках неприятные ощущения.
"Причалов? Какой ещё Причалов в такую рань?.."
- Валентин Иванович, вы меня слышите?
Композитор прокашлялся, прикрыв ладонью трубку, затем ответил:
- Да, да…слушаю.
- Дело в том, Валентин Иванович, что я только что с поезда, был на Мосфильме. Там прошла моя заявка на сценарий новой картины.
«Эдуард Причалов? Ах, Причалов… известный писатель-маринист! Помнится, Надежда с увлечением читала его морские рассказы..."
- Так, так… весь внимание.
- Со мною уже подписали договор. Режиссёр Рагушкин начнёт съёмки в самое ближайшее время!
Рагушкин производил впечатление. Последняя его картина наделала много шума. Надежда рассказывала, что там, действительно, было, на что посмотреть. Как же она называлась? Правильно, она называлась: «Телефон звонит без конца». Ох, уж этот Рагушкин…
Однако народ на картину, что называется, ломился.
- А я-то вам зачем, Эдуард, Эдуард…? Простите, не знаю вашего отчества, – спросил Композитор.
- Эдуард Всеволодович… но можно просто – Эдик!
Композитор улыбнулся. Вот, что значит, моряки. Прямые и открытые ребята. Без всяких там прелюдий и дивертисментов, как в союзе композиторов.
- Я бы очень хотел, Валентин Иванович, чтобы именно вы написали для картины музыку.
Композитор смутился.
- Вообще-то, для кино я давно не писал. Может быть вам лучше обратиться к Андрею Петрову, или Каравайчуку? Они в этом жанре куда больше меня преуспели.
- Нет, нет, Валентин! Нам нужны именно вы. Рагушкин так и сказал, прочитав сценарий:
«Хорошо бы пригласить Кормухина, только он вряд ли согласится, поскольку весь в симфоническом жанре!»
Кино? Наверняка, какая-нибудь морская тема. Впрочем, почему бы и не попробовать?
- Ну, так что, Валентин, вы согласны?
- Сразу я как-то не готов ответить. Много работы, знаете ли…
- Тогда надо встретиться и поговорить. Где вам удобно? Может быть, в Доме писателей? Через пару часов там откроется буфет, и мы сможем спокойно пообщаться.
Композитор поморщился. Не любил он подобные заведения. Кого-нибудь встретишь, начнутся расспросы, да и велико искушение. Всё же, буфет…
- Нет, только не там.
- Тогда где? Давайте в сквере у Михайловского замка? Я слышал, что вы живёте на Фонтанке…
- Не совсем, но рядом…
- А я – на канале Грибоедова, в писательском доме. Слушайте, может, встретимся на Манежной площади? Это же, самая, что ни на есть, нейтральная территория.
Композитор задумался. Всё же на эти прогулки уйдёт много времени, а у него ещё масса дел.
- Послушайте, э-э, Всеволод…Всеволод?
- Вообще-то, не столько Всеволод, сколько – Эдуард…
- Ох, простите великодушно! Рассеянность, знаете… а, давайте, встретимся у меня? Можно прямо сейчас, потом я буду занят.
- Нет проблем, Валентин! Диктуйте адрес, буду ровно в 10:00.
Композитор продиктовал адрес, повесил трубку, затем прошёл на кухню и открыл дверцу холодильника. Так, что у нас есть к чаю? Сыр, колбаса, лимончик…кажется, где-то было печенье.
Причалов, Причалов…интересно, выпивает он, или нет? Можно предложить коньяку.
Чтобы моряк, да и не пил? Хотя, кто его знает…человек он уже немолодой, пожалуй, даже немного старше меня. Да и утро на дворе. Надо бы посмотреть его книги…
Композитор включил телевизор. Ничего нового. Делегаты последнего съезда обсуждают его решения. В Вашингтоне, возле Белого дома, девятый месяц сидит человек, объявивший вечную голодовку. Полная чушь, так не бывает. Погода по всей необъятной территории на пять с плюсом…
Ровно в 10:00 раздался резкий и протяжный звонок из парадного. Композитор не любил эти звонковые новшества: переливы колокольцев, щебетанье птиц. Звонок должен быть именно звонком. Звонила консьержка.
- Валентин Иванович, к вам товарищ Эдуард Причалов из союза писателей.
- Да-да…пропустите, пожалуйста, Елена Васильевна, я его жду.
Кормухин знал по имени-отчеству всех консьержек, уборщиц и сантехников, работающих в их доме. Это не было бравадой. Детство его было тяжёлым. Голод, холод, нужда... Отец погиб на фронте, и мать, чтобы прокормить их троих, вкалывала, кажется, в четырёх или пяти местах, и всё равно, денег не хватало ни на что. С двенадцати лет он узнал, что такое тяжкий труд.
На лестнице внизу звякнула дверь лифта и отозвалась за окном далёким и торопливым постукиванием трамвая. Пам, трата-там, тра-та-та… натуральный Глинка…
Причалов оказался модно одетым мужиком, лет пятидесяти, длинным и ужасно худым. Как бы сказали в детстве, «глиста во фраке». На шее у него был повязан то ли платок, то ли кашне, а может быть, бант. Протягивая руку, он улыбался, обнажая ряд крупных, цвета слоновой кости, зубов.
«Наверное, протезы», - подумал Кормухин, и поймал себя на мысли, что и ему давно пора пройти эту экзекуцию, вставить, наконец, зубы. Надежда уже все уши прожужжала: «Иди к стоматологу, иди к стоматологу! Ты же публичный человек, часто появляешься на экране телевизора, а как откроешь рот, так хоть в обморок падай, какая у тебя там…какофония!»
Скажет же иногда: какофония… но ведь, послевоенное детство, авитаминоз… однако зубы, конечно же, давно пора вставить. Ох…
- Ну, так что…чаю? А может быть кофе? – спросил Кормухин, приглашая гостя в кабинет.
- С удовольствием выпью чашечку, - ответил Причалов, усаживаясь в глубокое кресло и расстёгивая портфель.
- Может быть, тогда и коньячку с дороги?
- И коньячку. Но только чуть-чуть… - Причалов приложил руку к сердцу. - Пошаливает что-то пламенный мотор...
Оставив гостя, Валентин Иванович ушёл на кухню, где продолжительное время возился с нехитрой сервировкой, готовя чайную церемонию. Уж очень его впечатлила поездка в Японию от союза композиторов пятилетней давности. С тех пор одни только чайные церемонии. Это, когда дома жена…
- Кстати, Всеволод…ой, простите, Эдуард, вы бывали в Японии?
- Вот в Японии, к сожалению, не был. Я всё больше поближе к полюсу: Игарка, Таймыр, Северная Земля…
- Удивительные люди, эти японцы. Всё время по самому разному поводу церемонятся. Если пьют чай, то обязательно церемония, если готовят сасими, то уж такая церемония!
- Знаете, какой у меня самый любимый японский коктейль? – перебил Причалов, поднимая рюмку с коньяком.
- Любопытно…
- «Самурай в собственном саке»!
Кормухин улыбнулся. Этот Причалов действительно большой шутник.
- Как вы сказали? Самурай в саке?! Смешно. А в Китае вы были?
- В Китай заходили…но я тогда ещё бегал вторым штурманцом .У них ещё были эти…хунвейбины. Но теперь всё иначе. Идут в гору.
- Капитализм, – поддакнул Кормухин.
- Помнится, история у нас произошла в Порт-Артуре. У старпома спёрли чемодан со всеми судовыми документами. Он, что называется, в дугу, то есть в стельку после посещения достопримечательностей. Останавливает рикшу. Туда-сюда, дескать, в порт. Рикша ему: «якше-якше». Утром просыпается у себя в каюте: чемодан с документами – тю-тю.
- Это же трибуналом пахнет?! – удивился Кормухин.
- Капитан в шоке, первый помощник, тот, что особист, орёт, чтоб к утру документы были! Иначе сам здесь навсегда останешься, рикшей! А как их найдёшь? Рикши-то все на одну рожу…
- И чем же всё кончилось?
- А как обычно, проставились, кому положено, и вся церемония…
Причалов, отхлебнул кофейку, неторопливо снял глянцевую обёртку с конфеты «мишка на севере», повертел в руках бутылку марочного коньяка, затем налил всё же половину рюмки.
- Эх, жаль, врачи больше не велят!
- А как называется сценарий к новой картине? – Кормухин надломил печенье.
- Рабочее название: «Подводная часть айсберга»…
- Позвольте… это про «Титаник»? Недавно в Доме кино показывали английскую, или американскую версию. Жуткое зрелище, я вам скажу…
- Это у них, у буржуев, жуткое зрелище. А у нас будет вполне миролюбивая картина. Середина войны. Немецкие субмарины пускают на дно транспорты с продовольствием, наши тральщики очищают от мин Баренцево море....
- Миролюбивая…- повторил Кормухин и поправил съехавшие на нос роговые очки.
- Я принёс краткое изложение. Если угодно, синопсис сценария. В полном-то виде он находится у Рагушкина, но через три дня обещали сделать копии.
Композитор развязал тесёмки на картонной папке и обнаружил стопку аккуратных машинописных листов.
- Главных героев – четверо: два мальчика и две девочки, - продолжал Причалов. - Есть предварительная договорённость с актёрами. Э-э…с Бараташвили, Горшковой и Ульрих, а Перевозчиков пока ещё думает.
- Да какие же они мальчики и девочки!? – изумился Кормухин. - Горшкова может быть, с натяжкой, ещё и подойдёт. Но Лариса Ульрих? Да, помню, лет до сорока она ходила в травести, но сейчас-то ей уже за пятьдесят! А уж Перевозчиков…
- Вы меня не поняли. Естественно, на детские роли Рагушкин возьмёт подростков, но основное действие картины развернётся, когда главные персонажи достигнут зрелости. А Ульрих вообще, не причём. Она будет играть маму Горшковой.
- Я обязательно посмотрю текст, - сказал после паузы Кормухин. - Когда дать ответ?
- Желательно в конце этой недели. Время, цигель-цигель, сами понимаете…
- Вы меня заинтриговали…
Они ещё поговорили немного, вспоминая послевоенное детство, голодное отрочество и бесшабашную юность. Затем стали прощаться.
- Чуть не забыл, - спохватился Причалов, - Буквально пару звонков. Ничего, что один будет междугородний, на Мосфильм?
- Да сколько угодно.
- Я обещал после нашей встречи сразу доложить Рагушкину.
Голос у режиссёра Рагушкина был звонок, но слегка шепелявил.
- Ну, так что, Валентин Иванович, понравилась вам идея Эдуарда Всеволодовича?
- Идея-то понравилась, но я не очень уверен в её реализации, знаете…
- Бог с вами, Валентин Иванович! Посмотрите старые наброски, сочинения. Мне ли вас учить?
- Ну, хорошо, посмотрю. Собственно, мы с Всеволодом…вернее, с Эдуардом Всеволодовичем обо всём уже договорились.
- Тогда и ладушки. До встречи. Верните, пожалуйста, телефон Эдику.
Кормухин отдал трубку. Причалов стал быстро говорить про военных консультантов, скалы, горизонт и айсберги. В конце концов, договорились с Рагушкиным, что встречаются через две недели в Одессе, где вместе будут выбирать натуру.
- Не в посёлке же Рыбачий... - Причалов подмигнул Кормухину, - Будем снимать батальные сцены. На холодрыге?!
- «Интересно»…- подумал Кормухин, закрыв за писателем дверь, - «Причалов, Причалов… Вероятно, псевдоним… надо бы обязательно посмотреть его книги».
Затем вышел на балкон. Щурясь от солнца, он разглядел на улице длинную и тонкую нескладную фигуру, садившуюся в такси и махнувшую ему на прощание тощим портфелем.
Через два дня Кормухин был уже в Комарово.
Когда после ужина они пошли с женой прогуляться к заливу, он сказал:
- Ты не поверишь, Надя! Знаешь, с кем я позавчера познакомился? С твоим любимым Причаловым!
- С Эдуардом Причаловым?! Он, что, был у вас в консерватории?
- Представь, нет. Он был у нас дома.
- И о чём же вы беседовали?
- О его новой картине. Вернее, о предстоящей картине, которую будет снимать…ты опять, не поверишь! Сам Рагушкин!
- Рагушкин?!
- Да. И они предложили мне писать к новой картине музыку. У меня уже есть некоторые мысли…тира…тари-ра-рира-рара…
- Ты меня заинтриговал, Валя!
- Послушай, я нигде не мог найти его рассказы. Может быть, они здесь, на даче?
- Надо посмотреть, может быть, и здесь. А какое у картины будет название?
- "Подводная часть айсберга". Немного загадочно и экстравагантно, но, ведь это рабочее название.
Когда вернулись с прогулки домой, Надежда быстро разыскала книгу морских рассказов Причалова.
- Эх, жаль, нет на обложке фотографии Эдика, - сказал Кормухин, раскрыв книжку. - Кстати, ты его когда-нибудь видела?
- Один, или два раза. Кажется, по телевизору, и на встрече с читателями.
- Какой же он длинный и тощий!
- Кто? Причалов?! Он ростом ниже среднего, и крепкий такой, мужичок-боровичок…
- Да нет, вечно ты всё путаешь. Говорю же, длинный и тощий. С каким-то бантом на шее. Я ещё подумал, что это специальный такой морской воротник…
- Так, Валя... Кто у тебя был?!
- Причалов…
- Срочно собираемся домой.
На электричке, от Комарово до Финляндского вокзала, – меньше часа езды. Вскоре супруги Кормухины были уже дома.
Проверив шкатулку с деньгами и ценностями, Надежда немного успокоилась. Всё было на месте.
- Странно… Незаметно от консьержа, в квартиру не попадёшь. Ограбление исключается. Пока что…
- Да вечно ты всё преувеличиваешь! Какую-то кражу со взломом выдумала…вот Причалов-то удивится!
- Я ничего, представь себе, не выдумала! Это ты впустил в дом неизвестно кого. Господи, чего же нам теперь ожидать?!
- Звонка.
- Какого ещё звонка?!
- Они обещали через неделю позвонить, когда будем подписывать договор…
Через неделю, действительно, позвонили. Но не писатель Причалов с режиссёром Рагушкиным, а следователь.
Он разложил на столе несколько фотографий и спросил Кормухина:
- Узнаёте кого-нибудь?
На одной из фотографий был именно он, Эдик, но ещё более тощий и стриженый.
- Затрудняюсь, знаете ли. Хотя, этот гражданин напоминает мне писателя Эдуарда Причалова.
- Всё ясно, Валентин Иванович, под видом писателя-мариниста вы впустили в дом известного в уголовном мире мошенника по кличке «Циркуль». Мы его пока что не задержали, но это вопрос времени.
- Надо же! А на вид такой порядочный… и, главное, что меня очаровало, это его подлинность…
- Чего-чего, а подлинности ему не занимать. Всё по Станиславскому. И ещё, Валентин Иванович, такой вопрос: давали ли вы Циркулю какие-либо деньги взаймы?
- Дал небольшую сумму… - Кормухин покосился на жену, - Рублей пятьдесят…
- А точнее?
- Теперь уже и не вспомню. Может быть, шестьдесят…
- Я так и знала!
Следователь попросил жену подождать в коридоре, и спросил, ещё более твёрдо:
- Так какую сумму вы дали Циркулю?
- Восемьсот рублей.
- Хороший куш. Вы – восемьсот. Альбина Горшкова – триста. Лариса Ульрих – четыреста.
- А Бараташвили? – зачем-то спросил Композитор.
- Бараташвили был на съёмках. Кстати, как раз у Рагушкина. Только кино там у них не про айсберги, а про Мыс Доброй Надежды. Мы проверяли.
- Понимаю…
- Правда, даже и не знаю, успокою вас, или огорчу, - продолжал следователь. - Но лидером, в смысле суммы данной Циркулю взаймы, оказались не вы...
- А кто же? – удивился Кормухин.
- Наш ветеран кинематографа народный артист Николай Перевозчиков. Ему так понравился сценарий, что полторы тысячи отвалил за роль старого боцмана!
Спустя несколько лет, Кормухин познакомился с настоящим писателем Эдуардом Причаловым. Это оказалось его подлинное имя. Во время блокады потерялись метрики и в детдоме годовалому мальчику дали новое имя - Эдуард Причалов. Вот и не верь в судьбу.
Знаменательная встреча произошла в Мариинском дворце на церемонии награждения деятелей культуры Ленинграда.
Причалов сам нашёл Кормухина. Он был крепок и невысок ростом, светлые голубые глаза излучали несокрушимую волю и мальчишеское озорство.
По-военному представившись, он отозвал Кормухина в сторонку.
- Пойдём, Иваныч, кирнём на брудершафт. Я ведь до сих пор перед тобою в большом неоплатном долгу…
Примечание: все фамилии в рассказе вымышленные; ответственность за случайные совпадения возлагается на Циркуля.