Осень наступила в этом году неожиданно, пролилась мелкими холодными дождями, захрустела подмерзшими по утрам лужами, раздула промозглыми рваными ветрами. Жаловаться было грешно: бабье лето радовало весь сентябрь и половину октября. Но картошку, как всегда, в колхозах собрать не успели. Частники уже давно ее выкопали и высушили, затащили в погреб, а колхозе собирать картошку некому. Вся молодежь в городе, на заводе, там общежитие дают, в котором есть туалет, и даже горячая вода в душе. А в деревне, в родительском доме что? За водой к колодцу метров 200 от избы, чтобы помыться нужно полдня печку топить для разогрева чана с водой, а потом плескаться в корыте посреди комнаты, как поросенок. Работать негде. Всех на трактор не посадят, три-четыре тракториста колхоз обслуживают, у них хотя бы зарплата приличная. А остальным деваться некуда. В скотники, разнорабочими, по колено в говне, холод, грязь, а зарплаты на водку едва хватает, а чтобы летом на юг к морю в отпуск смотаться – об этом и речи нет. Вот и удирает молодежь в город, отрываясь от земли, которую их предки веками пахали. А те, что остались, пьют горькую, чтобы судьбу свою несчастную забыть.
Получается, что остались в деревне старики, алкоголики, да еще бабы – соломенные вдовы, брошенки, у которых мужики в город на заработки подались, и не вернулись. Им-то, оставшимся на хозяйстве, конечно, огромные поля картошки не собрать. Чтобы урожай не пропал, на картошку принято посылать студентов и научных работников. Студентов обычно принято направлять в начале учебного года, в сентябре, чтобы не разрывать учебный процесс, а ученых и инженеров могут послать в любое время. И то верно, какие там у них процессы. Все равно валяют дурака в этих НИИ, а так хоть польза какая – то будет. Если студентов принято отправлять на картошку на месяц, селить в общежитии, а то и в бывшем коровнике, то работников НИИ обычно посылают на один рабочий день.
Большинству студентов это нравится: на картошке они пьют, по вечерам играют в карты, кадрят на танцах в клубе местных деревенских девушек, и дерутся из-за них с деревенскими парнями. Это интереснее, чем торчать в аудитории и под монотонное бормотание преподавателей писать дрожащей с похмелья рукой ненужные конспекты. В научном институте бывшие студенты превращаются в специалистов, у некоторых в первые же годы работы появляются печатные работы, зарегистрированные изобретения. Студенческий разгул и пьянство остается в прошлом, они обзаводятся семьями, детьми, и направление на картошку у большинства сотрудников энтузиазма не вызывает. Но отказаться от такого направления трудно. Один раз можно «заболеть», взять больничный, сославшись на боль в спине или простуду, другой – взять отпуск за свой счет, обосновать это семейными обстоятельствами. Но постоянно это делать не удастся, коллектив не позволит. Ведь «сверху» спущена разнарядка, она учитывает численность подразделения, и если на картошке получится «недостача» людей, его начальнику объявят выговор. Симулянты вычисляются быстро и теряют всякое уважение и авторитет, а просто взять и отказаться без оснований, только потому, что научный работник не должен заниматься сбором картошки, мог бы только прожжённый диссидент. Таких в советских оборонных НИИ никогда не держали: агенты КГБ вычисляли их своими методами еще со студенческой скамьи.
Обычно с уборкой картошки старались справиться до дождей и заморозков, а очередность отправки тех или иных подразделений определяли в горкоме КПСС. В этом году в первых числах ноября, когда уже по - утру на земле образовывается твердая замерзшая корка, и дождь идет не сам по себе, а со снегом, пришла очередь ехать на картошку лаборатории, в которой служил Иван Андреевич. Ему этого ужасно не хотелось. Он терпеть не мог холода, не любил ковыряться в земле, и кроме того, он просто не верил, что это необходимо и принесет какую-то пользу. Всем было известно, какая картошка продается в магазине зимой: гнилая, мелкая и не вкусная. На овощных базах хранить ее не умели, привлекая, однако, тех же ученых для сортировки. Поэтому большинство горожан стремилось запастись на зиму своей картошкой, либо купить ее по осени в деревне у частников, либо вырастить ее самим на приусадебном участке, на даче. И получалось, что у всех дома хорошая картошка, в магазине плохая, которую никто не покупает, она пропадает, и ее осенью закапывают в землю или скармливают свиньям. Вот ради такого дела, чтобы собрать урожай, который на 90% пропадет зимой, предлагалось Ивану Андреевичу провести день в поле.
Как надо было одеваться, никто не знал. В поле мокро, нужны резиновые сапоги. На улице около нуля, в резине холодно. Был еще вариант - кирзовые армейские сапоги с портянка-ми, но их у Ивана Андреевича не было, пришлось надевать в резиновые сапоги две пары шерстяных носков. Отправлялась на картошку не только их лаборатория, а все КБ, человек пятьсот. До места нужно было ехать на поезде, который отправлялся в 5 утра. Это означало, что встать нужно Ивану Андреевичу в 4, а поскольку обычно он засыпал после полуночи, то можно было и вовсе не ложиться. Сморило его часа в 2 ночи и крутило во сне так, что было непонятно, был это все-таки сон или нет. Встав по будильнику, Иван не сразу понял, где он и зачем все это. Голова была как будто набита песком, в теле вялость, тошнит.
«Опять гастрит» - подумал Иван Андреевич – «что же еще днем будет?».
Боли в желудке и тошнота мучили его давно, с юношеских лет, как множество других студентов, он подорвал здоровье в общепитовской тошниловке. Тихо, стараясь не разбудить жену и дочь, Иван стал одеваться в теплые доспехи, которые приготовил себе с вечера. Жена проснулась, но вставать не стала. Зачем? Муж не на фронт едет, на картошку, чай-кофе на кухне и сам заварит, не развалится. Иван Андреевич вышел на улицу. Темно, метет поземка. До станции полчаса ходьбы, в сапогах идти неудобно, холодно. Через пятнадцать минут энергичной ходьбы он согрелся, потом вспотел. На перроне уже стоят сослуживцы, курят, смеха и шуток не слышно, всем хочется спать.
Поезд идет толчками, неровно, вагоны сидячие, не отапливаемые, плохо освещенные, в окнах щели, из которых дует холодный влажный воздух, и влажная от пота футболка холодит Ивану спину. Иван забился в угол вагона и попытался вздремнуть, но сиденья жесткие, обычные деревянные лавки, вагон раскачивается, спать невозможно. Он захватил с собой книжку, думал почитать по дороге, но света не хватало. Так трясло их около двух часов. Поезд давно выехал за город, сквозь кусты, растущие вдоль железнодорожного полотна, были видны поля, слегка припорошенные снегом, изредка встречались неказистые деревушки, возле которых под открытым небом стояла различная сельхозтехника, большей частью пришедшая в негодность, разукомплектованная, разворованная, брошенная. Вдруг поезд замедлил ход и остановился в чистом поле. Вокруг ничего: ни людей, ни техники. По вагонам прошелся начальник всей экспедиции, Валерий Николаевич и просил всех выйти, потому что прибыли на место. Народ, удивленно пожимая плечами, не понимая, куда приехали, вывалился из вагонов, прыгая на подмёрзшую землю, и жался в кучки на пронизывающем ветру. Оказалось, что до поля с картошкой нужно идти пешком около километра. Люди обреченно побрели в указанном направлении, а поезд тихо начал отползать обратно, в сторону города. Иван Андреевич обернулся в сторону уходящего поезда, и ему стало тоскливо: представилось, что пятьсот человек в чистом поле, на пронизывающем осеннем ветру уже никогда не смогут вернуться домой. Их ведут на верную гибель. Умом он понимал, что это бред. За ними вечером в означенное время вернется тот же поезд, и никто не расстанется с жизнью. Но картина чем-то напомнила ему описание эпизода гражданской войны, не хватало винтовок за плечами у людей.
Идти оказалось еще дальше, чем обещал начальник, около полутора километров. В поле стояли ведра, лопаты, вилы, возле которых перевернутых ведрах сидели две женщины неопределенного возраста в кирзовых сапогах, ватниках и теплых платках и грызли семечки. Судя по кучкам шелухи вокруг них, сидели они давно, не меньше часа.
«Пошто так долго идете?» - язвительно заметила одна из женщин.
«Ладно бабы, чесать языком, давайте задание, что делать» - не стал вступать в дискуссию Валерий Николаевич.
«А вон грядки видишь?» - махнула женщина рукой в сторону косогора – «До конца поля дойдете, там и обед будет».
В направлении взмаха, сколько хватало взгляда, тянулось поле с торчащими из земли жалкими сухими стебельками, которые когда-то были картофельной ботвой. И выходило, что нужно перейти это поле на другую сторону, и не просто перейти, а выкапывая картошку и собирая ее в ведро, для того, чтобы получить обед и уехать домой.
«А куда картошку ссыпать?» - спросил начальник.
«Вон трактор с прицепом» - показала женщина на движущуюся на горизонте точку.
Трактор медленно двигался в сторону людей и через полчаса встал чуть впереди посреди поля. В при-цеп полагалось ссыпать добытую картошку, но ширина поля составляла около трехсот метров, а трак-тор был один, и людям с краев поля приходилось далеко тащить вёдра с картошкой. Народ разобрал инструмент, ведра, и после перекура начал ковырять слегка заметенную снегом землю. Обычно из сухой песчаной почвы картошку выковыривали плугом, картофелеуборочной машиной, а людям оставалось собрать ее в ведра и ссыпать в грузовик. Но в этот день в намокшем суглинке трактор буксовал, не осиливая плуг, поэтому ученым раздали лопаты и вилы, и заставили выкапывать картошку руками. Глина была настолько плотная, что вывернуть клубни из земли оказалось не так просто. От напряжения ломались черенки лопат, а глина наворачивалась на сапоги и через несколько шагов висла на ногах килограммовыми гирями, не давала идти. Картошка оказалась мелкая, как горох.
«Кормовая» - постановил начальник лаборатории Птицын. Ему виднее, он родом из деревни, а Иван Андреевич в этом ничего не понимает, ему все равно. Кормовая, не кормовая, дожить бы до конца дня, не заболеть потом, вот задача. Людей разбили на небольшие группы по пять-шесть человек и каждую поставили на свою борозду. Медленно, метр за метром раскиданная по полю масса людей стала продвигаться вперед, оставляя за собой кучки глины от вывороченных лопатой клубней. Через час стало понятно, что к концу дня удастся пройти не более ста метров, а длина поля как минимум на порядок больше. То одна, то вторая группка людей стала перебегать вперед, не выкапывая картошку, сокращая расстояние до финиша. Через еще два часа большая часть «халтурщиков», в основном мужчин, вышли на край косогора и увидели край поля, где полагалось получение обеда. От этого зрелища из их груди вырвался вздох возмущения: до края поля было вдвое дальше, чем уже пройдено. Послали гонца к отстающим женщинам, которым совесть не позволяла пропускать клубни. Гонцом выбрали Ивана Андреевича, у него авторитет, начальник группы все-таки.
«Что копаетесь, девушки? Так ведь и до обеда не добредем!» - по возможности бодро вопрошает Иван.
«Вот вы там, «передовые», картошку в земле оставляете, а людям зимой жрать нечего будет» - возмущенно и немного язвительно отвечает Жанетта, Жанна Васильевна, самая бойкая и сознательная из лаборатории Птицына.
«Так все равно мы ее не соберем – вон с того косогора еще столько же или больше идти. В любом случае не успеем за один день. Вы тут все заболеть хотите?» - ответил Иван и побрел к своей группе. К полудню земля раскисла, и пока он шел, на сапоги навернулись такие комья глины, что сапоги соскакивали с ноги при ее подъёме на каждом шаге.
Примерно к трем часам дня, пропуская десятки метров не выкопанной картошки, люди добрались до конца поля. Трактор с прицепом тоже доехал до края, и Иван пошел посмотреть на собранный урожай. Вид картошки аппетита у него не вызвал. Мелкая, мокрая, вся в глине, точно годилась только на корм скоту. Деревенские бабы, в телогрейках, кирзовых сапогах, пуховых платках на голове, начали раздачу обеда. Нужно было взять алюминиевую миску, ложку, встать в очередь и через 15 минут из бидона из-под молока в миску наливались щи. Иван понюхал варево: похоже, вместо мяса, для того, чтобы на поверхности жидкости были видны масляные пятна, в щи положили жир. Причем жир явно был прогоркший, благодаря гастриту, Иван остро чувствовал этот запах, который часто преследовал его в общепитовских столовых. Но щи были горячие, а на улице было холодно, и очень хотелось есть, поэтому Иван покорно пошел с миской искать своих сослуживцев.
Все разбрелись кампаниями по 10-15 человек по кустам, которые росли вдоль картофельного поля. Кому повезло, присели на поваленные стволы, остальные ели стоя. Птицын достал из кармана фляжку и налил в пластиковые стаканчики, предназначавшиеся для чая, спирт. Спирт был служебный, его выдавали начальникам якобы для протирки каких-то приборов, но всем было известно, что приборов, требующих 2 литра спирта в месяц, в лабораториях не было. Это была цеховая валюта. За 100 грамм спирта, поднесенные мастеру участка или начальнику цеха можно было добиться срочного выполнения производственного задания, а можно было что-то изготовить для домашнего хозяйства, гаража. Из этого «валютного фонда» Птицын и взял на картошку флягу для разогрева.
Достался стаканчик и Ивану. В нем спирта было на донышке, но он был неразведенный, Иван и другие сослуживцы немного побаивались опрокидывать стаканчик одним махом, как это сделал лаборант Гена, по прозвищу Генчик. Генчику - то не привыкать, он умел пить разные жидкости в больших дозах, благодаря чему его организм даже не вздрогнул, пропустив через себя глоток спирта. Выпить надо было всем, чтобы согреться, но народ мялся, глядя друг на друга – кто самый смелый? Кто первый?
Но в это время к кусту, за которым спрятались сотрудники лаборатории Птицына, стремительно приближался Валерий Николаевич, главный в конструкторском бюро по хозяйственной части, командир всей экспедиции, человек начальственный и авторитетный. Ели бы он увидел, что сотрудники в обед пьют спирт, мог бы случиться большой скандал. Всем известно, что в рабочее время нельзя пить спиртное. А если учесть, что пился спирт, извлеченный из сейфа начальника лаборатории, да при его участии, скорее, даже, под его руководством, то главным пострадавшим от этого скандала должен был стать Птицын. Что было делать? В воздухе стоял запах спирта, и Валерий Николаевич мог его унюхать. Птицын не дрогнувшей рукой опрокинул содержимое стакана в миску с супом…. Все повторили его движение и приняли вид людей, сосредоточенно поглощающих общественные щи.
«Ну, как дела?» – деланно бодро приветствовал работников Валерий Николаевич – «замерзли?»
«Никак нет» - в тон ему за всех ответил Птицын – «супом греемся» - и съел пару ложек щей.
Иван Андреевич тоже попробовал проглотить щи со спиртом, но ему это удавалось с большим трудом. После нескольких ложек он вылил остатки под куст. Правда, немного спирта в его организм все-же попало и он даже чуть захмелел.
На второе выдали остывшие слипшиеся макароны с мясом. Мяса там практически не было, одна подлива, в которой попадались отдельные кусочки плохо проваренной жилистой говядины. Запив обед чаем, который лучше было бы назвать сладкой подкрашенной водой, народ стал потихоньку двигаться к железнодорожному полотну, где должен был ждать поезд. Время было около половины пятого, на землю спускались сумерки, но было почти темно от того, что свинцовые осенние тучи наглухо закрыли небо, низко нависая над землей. Ивану казалось, что тучи накрывают его, вдавливают в глину, и от этого идти было еще тяжелее.
Поезд стоял в том же месте, где утром высаживал людей. Усталые и промерзшие работники растянулись по всему полю, и тем, кто сел в вагоны, пришлось еще около 40 минут ждать остальных, а когда поезд тронулся, люди впали в сонное оцепенение, характерное для замерзающих.
Кроме холода, Ивана мучила мерзкая отрыжка щами с прогоркшим жиром, и сивухой. Домой он пришел в 8 часов. Жена сидела перед телевизором, вязала на спицах свитер и смотрела КВН. Перед ней на журнальном столике стояла мисочка, наполненная шелухой от семечек. Иван принял горячую ванну, выпил настоящего горячего чаю, но съесть ничего не мог, мутило. Всю ночь он ворочался в постели, спал плохо, но утром нужно было вставать в 6 и собирать дочку в садик.