Глава 2
Не предавай жизнь – и, она
от тебя не отвернётся!
Однако, Мефодий ошибался, - в Высшем Совете уже целый час шел, срочно созванный консилиум, который касался лишь одного его. Разве мог он, ещё вчера, предположить, что сегодня его судьба так встревожит уютную и размеренную жизнь в Золотой Долине. Самое большее, - решил бы он - так это то, что расстроятся те, кто привык загорать под, зажигаемыми им, окнами, да вздыхать под луной, которая теперь надолго может пропасть на небосводе Зала Жизни вместе с ним. Но и здесь он сильно ошибался. Вспышка его выздоровления была настолько сильной и неожиданной, что устоявшаяся и размеренная жизнь Золотой Долины, казалось, вот- вот полетит в тартарары. Пожалуй, лучше всех высказался по этому поводу сам Председатель:
- Друзья мои, более всего меня тревожит та канонизация чувств, которые пробудились в душе Мефодия. А что, если они превратятся в правило и даже - в закон и не только для него? Так решительно и безапелляционно, обычно, начинается всё болезненное и гибельное, - эпидемии, войны, революции. И потом, - не получим ли мы, в результате всего этого, прецедент, который послужит дурным примером для других?
- Чем больше он наломает дров, тем быстрее вернется опять к нам и не один, - тихо, но внятно произнёс Смертин, - бессмертных людей не бывает – всех возвращаем.
- Не гоже это, Прокл Янович, без нужды гонять души туда-сюда, - недовольно проворчал в ответ Борис Борисович, - да и дров там наломано уже и без того с лишком. Товарищи, а какие у него, кстати, характеристики? И почему это вдруг такая торопливость с его стороны и такое сопротивление с нашей? Пал Палыч, вы у нас Управляющий Делами, - вы и должны всё знать!
- У Мефодия Игнатьевича Долина все характеристики положительные, уровень развития – предпоследний; несмотря на это, он расположен более к практике, чем к теории. Более других, склонен к идеализации жизни, что, при его данных, может представлять некоторую опасность… - бойко начал, было, Звонарёв, но Борис Борисович быстро его остановил:
- Послушайте, любезный! «Некоторая опасность» – это что? Зачем играть словами и прикрываться расплывчатыми формулировками с неясными прогнозами.
- Борис Борисович, ваше требование, к сожалению, выходит за пределы моей компетенции. Я отвечаю за дела в Золотой Долине и не могу отвечать за положение дел в жизни и, тем более, - за её прогнозы и перспективы.
- Разве, Мефодий Игнатьевич, сейчас находится, не в Золотой Долине?
- Пока, - да. Но, он может начать жить в любой момент, - жизнь уже зародилась в нём. Вариантов дальнейшего развития событий, вернее, их прекращения, - много. И все присутствующие их прекрасно знают. Я же с уверенностью предполагаю только один - он будет жить. Однако, как он это осуществит, - тут, Звонарев, выразительно посмотрел в сторону Громова, - я не знаю! Зал протестующе зашумел:
- Какая-такая жизнь! У него даже обходного листа нет, ему что - закон не писан? У меня в библиотеке, например, он почти ни разу не был. Во всяком случае - моей подписи на его обходном листе он не получит!
- Зато, он днями пропадал в Зале Жизни и лучше всех «зажигал» окна! Но, нам всё равно жалко расставаться с ним - кто тогда всё это будет делать без него!?
Заведующий Лабораторией – Пром Эттеевич Громов урезонил всех и сразу:
- Коллеги, я, всего лишь, обязан напомнить вам о приоритете жизни. «Приоритет жизни» следует рассматривать, как аксиому. Никто и ничто не вправе противиться зарождению жизни, - голос его прозвучал хотя и тихо, но настолько убедительно, что в зале сразу воцарилась тишина.
- Позвольте, а если жизнь сразу и вдруг зародится у всех? Должны же быть, наконец, какие-то планы, нормативы, законы, наконец! Так Золотая Долина может совсем опустеть, - первым, не выдержал Звонарёв, - и потом, Смертин может не справиться с возвращением такого количества душ. На что, Прокл Янович, спокойно заметил:
- Мне, Отто Карлович поможет.
Отто Карлович Воевода – министр военных дел, не счёл нужным сдерживать себя:
- Войны, дорогие мои, как и любая борьба, останавливают падение человечества, - они очищают его. Ускоряется научно-технический прогресс, - начал он, по привычке, ворковать в свои пышные усы. Но, ему не дал договорить Аргументов – вечный спорщик и оппонент:
- Всякая борьба, любезный, - это верный признак отсутствия движения. При ней, все силы уходят на эту самую борьбу, да, ещё, на выживание. Совершенствуются же, при этом, к сожалению, лишь инструменты и орудия войны. Движение же вверх происходит чаще всего там, где победы даются в труде, а не в борьбе! – закончил он с пафосом свою речь.
- Друзья мои, мы опять удаляемся от сути проблемы. Я полагаю, что, собравшиеся здесь, люди достаточно тонкие, чтобы правильно оценить все нюансы возникшей проблемы, - спокойно произнёс Председатель.
После этих слов, прямо-таки взвилась неугомонная Мода Марковна Биода – советник по делам рекламы и маркетинга жизни:
- Вот-вот! Настолько все тонкие, что путают выключатель с включателем. А мне тогда, что прикажите на ценниках ставить?
- Позвольте, это же, не лезет ни в какие ворота, - на повестке дня стоит вопрос человеческой жизни! Полагаю, что именно этот вопрос сейчас намного серьёзнее и важнее какого-то там выключателя или включателя, - Председатель, кажется, начинал выходить из себя.
- Как бы ни так, Борис Борисович, - жизнь, очень даже имеет и цену, и предел. И она, родимая, очень даже зависит от таких пустяков, как выключатели и включатели. Если не верите, - спросите у Смертина с Воеводой.
- А чего тут неясного!? Выключатель, он и есть выключатель! Щёлк, - и нет ничего или никого, - спокойно и невозмутимо произнёс Смертин.
- Позвольте, - недовольно пробурчал в свои пышные усы Воевода, - у меня на многих установках и орудиях, как раз, стоят указатели включения или пуска. И, между прочим, не в моих правилах прекращать или возвращать то, что однажды уже было начато.
Зал протестующе зашумел и Борис Борисович, вновь, уже в который раз начал терять свою обычную невозмутимость:
- Уж, не предлагаете ли вы, разлюбезные, перенести ваши методы сюда – в Золотую Долину?
- И что вы за люди такие!? – горестно покачала головой Мода Марковна, - вам бы только перещёлкать побольше людей. Как будто это грибы в лесу, - сами растут. После вас, - один бурьян, да запущение и остаются. Ведь, это такие, как вы поле Мефодия сорок раз разоряли, - поэтому он на него и уходит. Чтобы от вас, его спасти, но уже на все времена.
- Во-первых, Мода Марковна, - голос Прокла Яновича приобрёл зловещие нотки, - я не человек, а управляющий делами по возвращению. И поверьте мне, - это тяжкий и весьма неблагодарный труд. Но, согласитесь, его тоже кому-то надо выполнять. Пока, уважаемые, никто не отменял смертности, как, впрочем, и вашей рождаемости. Вы отвечаете за рождение, а я – за смерть. И одно, и другое бывает связано с переживаниями и слезами, но именно жизнь и смерть- это как раз и есть те самые важные, непосредственно и тесно связанные друг с другом, звенья в цепи эволюции.
- Это, как же может быть связана жизнь со смертью!? – не унималась, так и продолжающая стоять Мода Марковна.
- Точно так же, как слова МАТЬ и ТЬМА. Конец одного из них является уже началом другого, а окончание другого в свою очередь совпадает с началом первого.
Смертин подошел к доске и написал на ней крупными буквами: МАТЬМА. - Убедитесь сами: МАТЬ – это начало жизни, а ТЬМА - её конец и наоборот. И не может быть двух рождений без смерти, как, впрочем, и двух смертей без рождения между ними. И не потому ли смиряется человек с ночью, что за нею, вновь, следует день.
- Влюблённым, и три ночи, кряду, мало будет, пожалуй, - не сдержался и тут Аргументов.
Смертин улыбнулся, - что происходило с ним крайне редко, - и снисходительно, будто малышу, начал втолковывать Аргументову:
- Коллега, вам ли не известно, как это быстро проходит. Любовь – это болезнь, вначале, правда, восхитительная до головокружения, но опасная и непредсказуемая из-за своих последствий. Ревность, страдания, измены, несчастья брошенных детей, несбывшиеся надежды, - всего не перечислишь! Но, ею должны переболеть все, хотя бы в детстве. Правда, некоторым удаётся проболеть ею всю жизнь и прожить, при этом, плодотворно и радостно, - она им только на пользу. Для большинства же, любовь опасна и сложна, хотя и не выглядит таковою.
- К чему же, тогда всё это, - не унимался Аргументов.
- Всё очень просто: без любви не может быть естественного отбора и потомства. А без потомства не может быть эволюции, которую диктует движение звёзд. Следовательно, она – закон, который, как и другие законы мироздания, нарушить, или обойти нельзя. Всё просто, - как дважды два.
- Как то, уж слишком буднично и цинично, вы всё это преподнесли, - пробурчал со своего места Борис Борисович, - негоже так принижать это чувство.
- Такова жизнь! Не мы её придумали, хотя и принимаем в ней посильное участие. Мир велик и он требует многообразия, - есть люди, которые плачут в день рождения своего ребёнка, а есть и такие, которые радуются в день смерти близкого человека. Поверьте, все мы, - лишь необходимые инструменты для поиска Истины и продвижения жизни вперёд.
- И всё же, Прокл Янович, любовь – это святоё чувство и нельзя подходить к ней, как к обычному закону, хотя и всеобщему. И мы, все, - и тут, и там, - просто обязаны всячески возвышать и поощрять это чувство. В противном случае, - опустеет и сама жизнь, и «Золотая Долина». Сами то, вы, любили когда-нибудь?
- Переболел, в своё время, но, болел недолго и отделался пустяками.
Зал опять зашумел, послышались возгласы женщин:
- Оттого, наверное, и попал на эту должность, что любил мало.
- Прививку от неё, ему, ещё в детстве сделали, факт.
Услышав своё имя, встрепенулся Факт Фактович Аргументов:
- И всё же вы меня не убедили в полезности и необходимости ваших смертей, разорений и войн. Вам, самим то, не надоело лишать жизни людей и разорять их дома и поля?
- Так, ведь, это же, сами люди и делают! Одним желанна ночь, чтобы удобнее было покуситься на чужое добро и невинность. Другие, - спешат, затем, прогнать эту тьму, чтобы, вновь, трудиться и любить.
- Ну, кто же, любезный Прокл Янович, пишет слитно два одинаковых слова? – не унимался Аргументов.
- Я записал на доске два обрывка цепи бытия, уходящего в будущее. И каждое звено – это не два слитных слова, а два неотделимых друг от друга события. Эти события: МАТЬ – рождение и ТЬМА - смерть. И разорвать их или отделить друг от друга невозможно.
- Но, вы, же отделили их! Или вам можно? И потом – где же тогда находимся мы? Ответ был прост и настолько поразителен, что все вдруг разом стихли:
- Мефодий, видимо, уже живет! Об остальных сказать этого пока не могу. Но, тем не менее, зерно жизни живет внутри каждого из нас и ждёт своего часа, чтобы прорасти.
- Уважаемые, вам не надоело с бору по сосёнке истину собирать, - недовольно забурчал Председатель, - мы совсем ушли от сути вопроса, который перед всеми нами соорудил Мефодий.
- Ваша Светлость, вопроса, собственно, и не существует. Мефодий, сегодня уже начал поглощать земную пищу. При этом, он сыпал направо и налево комплиментами и даже переоделся в земную одежду, - весомо заметил, как отрапортовал невозмутимый Пал Палыч.
- И где же он её так быстро смог раздобыть? – Борис Борисович с явным неудовольствием посмотрел в сторону Громова, - уж не вы ли постарались, наш таинственный и загадочный Пром Эттеевич?
- Звёзды так сошлись! – почти безучастно пророкотал тот в ответ, - и мы, разумеется, немного добавили от себя.
- Почему же вы, голуби мои, молчали, если уже всё знаете, - в голосе Председателя, уже теперь все смогли уловить нотки раздражения, - зачем, спрашивается, мы тогда понапрасну теряем здесь время.
- Но, нам тоже не всё известно, - невозмутимо развивал свою мысль Громов, - вся информация хранится пока в «Судьбоносе». И она не будет готова и не может быть известна никому, пока Мефодий с нами. Ведь, мы сейчас тоже творим его судьбу, которую он будет выстраивать там – в жизни.
Зал, снова недовольно загудел:
- Опять, мы ничего не решаем, - тогда, зачем нас выбирать и собирать.
- Прикрываются звёздами, а сами делают, что хотят.
Громову, всё-таки пришлось сбросить маску равнодушия и успокаивать всех:
- Поверьте, - ни одно наше слово, ни один наш поступок здесь, не может не повлиять на его судьбу там – в жизни.
Зал, ещё несколько раз, то начинал гудеть, словно растревоженный улей, то становился мирным и участливым. Предложения звучали самые разные: от немедленной выписки в жизнь, до глубокого обследования и диспансеризации с промыванием желудка. Казалось, что конца-краю не будет всему этому, но решение все, же было найдено и оно удовлетворило всех. Сошлись, учитывая безупречную характеристику Мефодия и его послужной список в Личном деле, на предоставлении ему любой жизни и в любом месте. Главным доводом послужило мнение, - и в этом были уверены все, что он много не попросит:
- Он, думает, что без книг и чужого опыта, можно прожить завидную жизнь, - не унималась Лидия Павовна Хронова – хранительница знаний и культуры, - будет всю жизнь, как рыба об лёд биться, ему ещё небо с овчинку покажется. Не знать, куда дверь в библиотеку открывается, да где же это видано! Вы как хотите, а моей подписи на его обходном листе не будет. Одному подпишешь, другому подпишешь, - вот они потом и творят там, в жизни, что хотят.
- А вы хотели бы, чтобы они творили только то, что вы хотите? Друзья мои, невероятно, но факт - мы присутствуем при рождении новой звезды, - хохотнул со своего места неутомимый и неугомонный Аргументов.
- Причем здесь я! Речь идёт об опыте человечества, накопленном и записанном в книгах. Без этого опыта мы, - дикари и будем раз за разом изобретать велосипед. Мы должны использовать этот опыт и не повторять чужих ошибок.
- Лида, а разве чужая жизнь – это не книга, - пыталась успокоить её смотрительница нравов и убеждений, Норма Ноумен.
- На чужом опыте, Норма, могут учиться, только, люди очень талантливые.
- Вот пусть Мефодий и идёт через Свод Вундеркиндов, - вмешался в их разговор Смертин, - быстрее назад вернётся. Они долго в жизни не задерживаются!
- Друзья мои, кажется, вы блуждаете в потёмках! – поддержал их разговор министр науки, Венерин Уран Плутонович,- чем, собственно, будет заниматься этот талантливый человек на обыкновенном поле?
- Окопы будет рыть для моих солдат, - попытался, было влезть и сюда со своим солдатским юмором Отто Карлович. Но, их, не вполне дельную беседу, резонно и вовремя прервала Норма:
- Довольно водить друг друга за нос, да переливать из пустого в порожнее. Всё, что существует на Земле, было когда-то полем. На поле всё стоит и с поля кормится! С чистого поля всё начинается и им же, всё кончается. Насколько я понимаю, Мефодий, мечтает о том, чтобы жизнь, зародившаяся на поле, не кончалась никогда, а труд человека не пропадал даром. Разве, это не достойно уважения!?
- Но, моей подписи на обходном листе он все равно не увидит!
- Далась вам эта подпись, Лидия Павовна! Успокойтесь на этот счет, Мефодию, как ангелу, обходной и не потребуется, - нехотя пробурчал Громов.
Зал опять залихорадило. Лидия Павовна, несмотря на свою обычную тактичность, даже заговорила с места, повысив голос:
- Это кто же ему такое звание дал и права? Или он их унаследовал, как английский лорд?! Одни, значит, - с правами, а другие – так себе, только с обязанностями! Опять звёзды, скажете, виноваты!
Теперь уже Норма Ноумен, тактично и веско начала не то отчитывать, не то отчитываться:
- Человек, лишенный нравов и убеждений, будет стоить ещё меньше того, кто лишен знаний, культуры и книг.
- А если их нравы, того – хромают, - попыталась съязвить Хронова.
- Тогда, им вовсе и не место в палате лордов. А если это не так, то их палата – вовсе и не та палата. И, наконец, об ангелах. Звания Ангела не дают – их сами берут! Берут те, кто забывает о своих правах, а помнит лишь о долге и обязанностях. И я очень сомневаюсь, уважаемая Лидия Павовна, что вы захотите в ближайшем будущем взвалить подобные обязанности на свои хрупкие плечи.
Мефодий же, в это время, доедая свою земную пищу, мирно беседовал с Машей. Он, видя её волнение и даже смятение, как мог, старался придать их беседе обычный, ничего не значащий характер. И он, и она отлично понимали, что расстаются всерьёз и надолго. Маша, все еще, как-то пыталась убедить себя и его в невозможности и несерьёзности происходящего, словно, это был дурной сон:
- Ну, куда ты так спешишь, Мефодий? У тебя ещё нет ничего для жизни - ни судьбы, ни, даже, обходного листа. Тебя же, просто-напросто, никто не отпустит. А как же я, - ты хотя бы обо мне подумал?
- А вы, Машенька, освободившееся от общения со мной время, используете для воспитания других, - задумчиво произнес Меф, словно, предвидя будущее. И по его отстранённости, и по манерам, в которых уже угадывалась жизнь, она вдруг отчётливо начала понимать всю бесполезность и ненужность своих усилий:
- Ну, не сердитесь, Мефодий, вы так молоды душой, что я вам даже завидую. Я теперь понимаю, почему вы отважились на такую трудную дорогу и искренне желаю вам удачи. Думаю – у вас достанет сил на всё, что задумано.
- Извините меня, Маша, но у меня совсем мало времени. Я вам за все искренне благодарен, - вы для меня так много сделали, что я всегда буду помнить о вас и о наших с вами беседах.
- Ступайте с Богом, Мефодий, впереди у нас будет ещё много возможностей для совместных бесед, - задумчиво промолвила Маша.
Вероятно потому, что она, так же, как и он, могла предвидеть и строить будущее. Никогда ранее, Мефодий первым не прерывал своих бесед с Машей, - так она была для него всегда желанна и интересна. Сегодня же, он нарушил и это устоявшееся правило, почти не заметив того, - жизнь захватывала и несла его вперёд, будто река в весеннее половодье. И, уже отойдя от столика, он вдруг вспомнил её слова:
«Торопиться жить, Мефодий, так же противоестественно, как и торопиться умирать. Человек, не птица, - он создан для полёта души и для счастья. Летать, как птица, человек не может и не должен, - лететь должна его душа, давая ему ощущение полёта в его работе, творчестве и любви. Мысли же, как и чувства, должны быть в его делах, - в жизни, с ним рядом». Смутные чувства, вдруг, нахлынули на него, словно холодная весенняя вода:
«Поднимается ли сейчас моя душа ввысь? А, быть может, она уже катится вниз, где её, вместо песни и полёта, ждёт неминуемая гибель? Точно ли, я взвесил важность предстоящих планов и насколько твёрды мои намерения? И, самое главное, - достанет ли у меня воли, знаний и сил, чтобы претворить, всё задуманное, в жизнь». Он даже обернулся, приостановившись, словно ища подтверждения своим словам и поступкам у Маши, но столик был пуст. На некоторое время, Мефодий, ощутил себя уезжающим на фронт добровольцем, которого никто не пришел и не придет провожать. Ему стало грустно, но лишь на несколько минут:
«С какой стати меня должен кто- то провожать, если моё поле, кроме меня, больше никого не волнует? И потом, что я могу поделать с собой, если моя душа уже живет и меня призывает к жизни, - вслух бормотал Мефодий, удаляясь по аллее, - ничего, поскучают пару дней и забудут меня в суете общения и помыслов». Зелень листвы, так удивительно похожая на ту, что всё чаще и чаще приходила к нему в его удивительных снах, с радостью приняла и обняла его, придав ему новые силы. Неужели он, уже совсем скоро, сможет наяву почувствовать шелковистую нежность и упругость травы, тепло солнечного луча на своей коже. Ради того, чтобы, приподняв ветку дерева, припасть к земле, сорвать гриб или ягоду, он готов на всё. Но, не только это будоражило и обжигало его душу и не давало ему чувства покоя и полноты счастья. Он всё отчётливее осознавал, что его покой уже в недалёком прошлом, а счастье, - в далёком и неизвестном будущем. Сейчас же, пришло время тревог и волнений, надежд и разочарований, успехов и неудач, - всего того, чем полнится и отличается жизнь.
В том, что вопрос относительно его дальнейшей судьбы решался и, возможно, уже решен в принципе – он не сомневался. Даже свет, струившийся на его пути, как бы сгустился и стал другим. Всё это, не тревожило, а скорее радовало его. Здесь не было принято записывать или озвучивать мысли, - чудный и восхитительный свет своим мерцанием и игрой сразу же наполнял эти мысли полётом, делая их достоянием окружающих. Высокие и благородные души, благодаря полёту их мысли и ума, всегда притягивали к себе окружающих, - так манит к себе пчёл, цветущая яблоня. Вокруг новичков, первое время, обычно стоял немалый шум, - слишком уж многим хотелось побыстрее залезть в их неопытную душу. Душу, не познавшую ещё всей прелести и красоты высокого полёта мысли. Настолько высокого и значительного, что этот полёт оставлял надолго свой неизгладимый след в душе каждого, кому посчастливилось за ним наблюдать. Так мы обычно смотрим на промелькнувший метеор – восхищаясь, загадывая и помышляя о чем- то своём самом сокровенном и желанном.
Труднее же всего было прочитать мысли тех, кто большую часть времени проводил за стенами административного корпуса. Больше всего, Мефодия, удивляло то, что мыслям неведом национальный язык, так же, как он неведом и не нужен глухонемым. Лёгкий и мелодичный шёпот, подобный шуму морского прибоя, всегда звучал в душе каждого. Шум моря мыслей ощущался везде, - на него можно было настроиться или вовсе не замечать, увлёкшись делом или беседой.
Со временем, Мефодий, как и все, приучился не мыслить впустую и без нужды. А, уж потом, - освоил и высокий полёт. Если, рядом живёт красота, - трудно устоять перед её высотой и очарованием. Что заставляет, человека, идти вверх? Ответа на этот вопрос не было в душе Мефодия и по сей день. Скорее всего – это добрый пример и, конечно же, - внутренняя потребность. Так кто же, и когда, заронил в его душу потребность жить? Жизнь- это событие в Золотой Долине. Оно подобно буре, отзвуки и раскаты которой, не могут не задеть сердце и душу каждого, как бы ленив и неопытен он не был. Мефодий уже давно привык к чужим уходам и приходам, как привыкают к грозе. Но, сегодня, была его очередь; настал час его душевной бури и он, наконец-то, понял и осознал – отчего и зачем она посетила его душу.
Надо было искать дорогу в жизнь, а, может быть, просто, встретиться напоследок, со всем тем, к чему успел прикипеть здесь. Его душа желала попрощаться с прошлым, для того, чтобы достойно встретить будущее. Этим будущим была жизнь, - и он уже успел полюбить её и предавать свою любовь к ней не собирался. Конечно же, он отправился в Зал Жизни, - более всего он любил бывать там, если не удавалось побеседовать с Машей, во время прогулки в парке.
Зал Жизни любили почти все, кроме, наверное, членов Высшего Совета, которым недосуг было вникать в жизненные перипетии отдельных людей. Это, казавшееся летящим ввысь, двухэтажное здание с большими выпуклыми окнами второго этажа и стеклянным куполом крыши, нельзя было не заметить и не полюбить. Потому что, только там можно было увидеть то, откуда пришел каждый обитатель Золотой Долины и куда, рано или поздно, должен будет уйти опять. Весь первый этаж занимала библиотека, где можно было получить любые знания о жизни, причём, в любом виде и даже во сне. Но, не было в библиотеке почти ничего о таинствах жизни, ее смысле и назначении. Предполагалось, очевидно, что каждый должен будет узнать их там сам, - в жизни, к которой он и должен был готовиться здесь, в Золотой Долине.
На второй этаж вела «Босая Лестница», перед которой всегда стояла обувь посетителей Зала Жизни. Именно, из-за этой лестницы, Мефодий, часто ходил босиком, а члены Высшего Совета, вероятно, недолюбливали этот зал. Как только, кто-либо, разувшись, ступал на каменистое дно, мирно журчащего у первой ступеньки ручейка, лестница оживала. Она начинала с мирной беседы, а могла закончить и суровым предупреждением тому, кто заслуживал его. Бежать же по лестнице было и вовсе бесполезно, потому что, приходя в движение, она могла остановить любого, чтобы высказать то, что он заслужил. Лестница была широкая и поэтому могла вести разговор со многими одновременно и на разные темы. Мефодий знал эту особенность и часто поднимался по ней разными ходами, но всегда неторопливо и внимательно. Еще он знал наверняка, что, поднимаясь вдвоем или втроем, можно было узнать о себе и других гораздо больше, чем, идя поодиночке. И только о будущем ничего не могла рассказать эта чудесная лестница. Зато, она вела туда, где о прошлом, настоящем и будущем можно было, не только узнать, но и увидеть всё воочию. Но, только в окнах прошлого, что были слева от красной дорожки, можно было увидеть себя. Свою минувшую жизнь, с её взлётами и падениями, радостями и печалями. Ах, какие смешанные чувства испытывали каждый раз все те, кто подходил к этим окнам, в надежде отыскать начала своих жизненных ошибок и промахов. Чаще же их просто посещали новички, скучая первое время по прошлому и с трудом привыкая к настоящему. Но, проходило время и их, уже редко можно было увидеть у своего и чужого прошлого. Их всё больше начинало тянуть туда, где бушевала, побеждая и ошибаясь, настоящая жизнь. И пусть их уже не было в настоящей жизни, но они всё равно хотели быть хотя бы рядом с ней.
Настоящая жизнь постоянно бушевала в самом большом центральном окне, даже, если Зал был пуст. И свет этой жизни был настолько ярок и заразителен, что многие наблюдали его снаружи, не заходя в Зал. Именно к этому окну и вела через Зал красная дорожка, словно предлагая, ступившим на неё, вступить и в самую жизнь. Предполагалось, очевидно, что всё это должно было пробуждать у всех желание начать жить своей собственной жизнью.
Мефодий «зажигал» окна, пожалуй, лучше всех. Часто, днями просиживал он в зале, пытаясь понять законы жизни, ее правила и исключения. Из окон лилась чужая жизнь, и свод светился сказочным светом, льющимся, словно музыка солнца или звезд! Прошлое, от окна к окну, словно эстафету, передавало жизнь настоящему, а настоящее - будущему. И, если, в первом окне начиналась война, то в последнем, - уже шел Парад Победы. Можно было узнать все, кроме времени, которого не существовало в Золотой Долине. В окнах можно было проследить цепь событий, но нельзя было определить длину самой цепи. Жизнь превращалась в сказку, случившуюся незнамо когда. Ибо, никто не мог знать времени, отделявшего окно от окна, события от события. Увидеть солнце и звезды, услышать шум дождя, позагорать или потрогать снег, пусть даже мысленно, - это ли не заветная мечта тех, кто не отвык еще от жизни или уже соскучился по ней!
Более же всего любил Мефодий бывать у окон будущего, что были справа. Часами, мог он неустанно разгадывать их содержание, каким бы загадочным не представлялось оно. Он никогда не видел там ни одного постояльца Золотой Долины, но, вскоре научился, без особого труда, находить в будущем их место. Наверное, он отыскал там однажды и себя, словно, пустующую клеточку в кроссворде будущего, куда можно было вставить своё имя, свою жизнь и свою судьбу. Потому–то и потерял он, вдруг, к будущему всякий интерес, чтобы не утерять того таинства и той загадочности, которыми манит и влечет жизнь. Нет, не убоялся он пройти дорогу своей жизни, зная наперед ее суровые уроки. Просто, решил, что писать книгу своей жизни намного интереснее, чем читать её!
У обитателей Золотой Долины будущее наступало лишь тогда, когда ступали они в реку Лету, отделявшую небытие от бытия. А для этого необходимо было, чтобы желание и потребность жить зародились не только в Душе, но и на Небе! А небо, в Зале Жизни было даже лучше чем на Земле. Оно проливало свой сказочный свет с потолка на ту картину в окне, которая возникала перед зрителем, пожелавшим взглянуть на чужую жизнь.
Но, сегодня, Мефодию нужна была другая часть Лестницы, - та, что не была Босой. Перед её первой ступенью лежал травяной коврик, под который и убегал ручеёк. Мефодий, наравне со всеми, всегда принимал это за привилегию начальства. Сегодня же, он вдруг отчаянно решил познакомиться и с этим уголком. Невзирая на то, что Важные Персоны поднимаются по ней в обуви, Мефодий разулся и ступил в воду. Холодок пробежал по ногам, но не надолго и он, будто очнувшись, вскочил на коврик. Лестница заиграла всеми цветами радуги, призывая его к разговору. Мефодий, едва успевал читать разноцветные строки, возникавшие на ступенях:
- Ваше уважение, Мефодий, обязательно будет учтено, хотя и разулись вы, больше, по привычке.
- Насколько я понимаю, сегодня, мне позволено то, что раньше для меня было просто невозможно. Разве, я сейчас в роли смертника и мне хотят подарить последнее желание, а не жизнь? – почти полез на рожон Мефодий, - с каких это пор жизнь дают по той же цене, что и забирают?
- Пожалуй, в невоспитанности вам не откажешь, - понятное дело, - сказывается ваше волнение. Запомните на будущее: человеку позволено ровно столько, сколько может вынести его душа.
- На мой взгляд, более справедлив закон, позволяющий человеку быть счастливым настолько, насколько он может это позволить себе сам. - Упомянутым вами, Мефодий, правилом можно руководствоваться в жизни, всего лишь, как одним из инструментов, для поиска счастья. И оно, к сожалению, не тянет на закон, как, впрочем, почти всё, что придумано, а не открыто человеком. Ведь, у каждого своё представление о счастье, поэтому, при всём уважении к Линкольну, его правило не всеобще и не строго.
Оттого-то оно не может, ни описать, ни подчинить себе природу. Тем более – человека! Ибо, один счастлив в покорении и разрушении, а другой – в созидании и рождении. У каждого, – своё представление о счастье. И только у людей истинных и совершенных, счастье зачастую одинаково и даже, более того – прекрасно!
- Вы желаете подчеркнуть моё несовершенство? Напрасно! Я и сам догадываюсь об этом, - совершенным людям нет места на земле. Земля – не музей, а мастерская, в которой человек творит себя сам.
- Это делает вам честь. Человек, осуждающий себя, укрепится, если, раньше, не разуверится в себе. Без крепости духа и веры в жизни делать нечего. Это – необходимое условие, но не достаточное. Ещё много чего надо!
- Неужели, моя душа созрела и окрепла лишь сегодня? Что же к ней добавилось, так вдруг?
- Движение звёзд, - это они наполнили ветром жизни паруса вашей души.
- Опять, эти звёзды, ведь, они так далеки!
- Разве, частицы вашей души ближе и вы их видите?
- Моя душа со мною! Она принадлежит одному мне и никому другому.
- Это, вы Мефодий, принадлежите своей душе! Она вечна, а вы – лишь её временное пристанище, хотя и считаете себя хозяином и над ней, тоже.
Мефодий, опять начал серчать и выходить из себя. Он, даже, на некоторое время пожалел о том, что завернул сюда. Но, лестница, призывно звала его всё выше и выше, успокаивая и понуждая, словно мать своё неразумное дитя.
- Поймите, Мефодий, нельзя кануть в лету и бесследно пропасть, рассыпаться песком на берегу. Это невозможно, - в вас заложен слишком большой труд и опыт жизни. Память вашей души так велика, что она соберёт вас снова и снова, - вы помните тот взрыв?
- Если бы, не Лекарев, я, перестал бы существовать, как человек. Это, он, собрал меня по частям. - Не совсем так, - он сделал лишь подпорки вашей душе, чтобы она возжелала, наконец, избавиться от них. - Они мне были ненавистны уже на второй день! - Но, вы их терпели и отбросили лишь сегодня! Только сегодня ваша душа осознала, что ей достаёт сил для жизни. А вы подумали, - откуда всё взялось?
- Вы, опять, указываете мне на мою, собственную, несостоятельность?
- Отнюдь, просто, считаю необходимым и нужным напомнить вам, что всё взялось не из пустоты. Вы – плод ожиданий и надежд, волнений и тревог, бесед и молитв. И, не только ваших, но, и тех, кому вы дороги. Уважайте и цените это!
- Значит, мне подарили жизнь и, теперь, я могу всё!
- Жизнь не дарят, - её берут, когда у души достаточно планов и сил. Силы даются на реализацию, либо, на дискредитацию планов. Пока же, вы можете лишь попытаться начать жить. Моя задача – помочь вам в этом и предостеречь.
- Вы не верите в мои планы и в смысл моей будущей жизни?
- Я её знаю всю, с начала и до конца. Могу и вас просветить, - но, хватит ли вам сил, чтобы увидеть свою будущую жизнь, а потом, забыть. Забыть для того, чтобы, без лишних колебаний и сомнений, претворить их в жизнь.
- Не жестоко ли, всё это?!
- Напротив, - это, скорее, милосердно! Должны же мы быть уверены в ваших силах и в вашей решимости. Зачем отправляться в жизнь, зная, заведомо, что на неё у вас не хватит сил?! К чему такие напрасные хлопоты?
- Значит, у вас всё рассчитано и определено заранее? Это же, так скучно и недостойно человека, с его свободной волей и правом выбора.
- Рассчитывается только время и правильный путь. Вы зря волнуетесь, - потом всё забудется. Сбиваться с пути и блуждать, придётся не раз – жизнь окажется очень интересной и поучительной, если вы окажетесь прилежным учеником.
- Всё это, не только жестоко, но и бесчеловечно! Превращать человека – это высшее творение - в запрограммированную куклу. Какой пассаж!
- Довольно, Мефодий! Уж, не ставите ли вы себя выше звёзд? Даже их движение, и то - можно рассчитать. Тогда, что же вас удерживает, - страх?
- Моей душе неведом страх. Ибо, не одна она будет в пути. Верой, Надеждой и Любовью будет полна моя душа!
- Завидую я вам, Мефодий, и сожалею, одновременно. Завидую вашей мечте, а, заодно, сочувствую вам, - много дров вы в жизни наломаете, но будете счастливы!
Лестница, вдруг, прекратила играть огнями, зазывать и убеждать, доказывать и опровергать, - словно, ушла из неё жизнь. Мефодию, стало даже, как- то, неловко и стыдно за свою напористость и прямоту суждений. Она же, будто прощаясь с ним, озарила его, напоследок, радостным светом и задиристой надписью: «А, со Старой Графиней поспорить, вам, слабо!?» Это была его первая, пусть маленькая, но - победа!
Уже у выхода, он опять столкнулся с Машей. Взгляд её огромных глаз так много говорил, что Мефодий не стал её даже и слушать, - ему и так было ясно всё, что она ему скажет. А она шла и шла за ним, пытаясь остановить его, рукой, словами, обидой своей и его. Но он сбрасывал и сбрасывал с себя её руки, слова, не подпуская даже близко к себе ход её мыслей и доводов:
- Не ходи ты к ней, Мефодий, прошу тебя. Ещё никто не вынес от неё ничего доброго. Погубит она тебя, шутя, мимоходом.
Потом, она вдруг разом сникла, остановилась и тихо заплакала. От неожиданности Мефодий остановился, прислушиваясь к звукам, которые он впервые услышал здесь, в Золотой Долине. Так и стояли они спина к спине, боясь увидеть и показать то, от чего давным-давно отвыкли и даже стыдились.
- Маша, я хочу увидеть своё поле, жить и работать на нём и Графиня должна помочь мне в этом. Я знаком с ней уже давно, - и что?
- И она ничего не сотворила с тобой?
- Как видишь! А вот ты уже пытаешься растоптать, только что зародившуюся во мне жизнь!
После этих слов Маша окончательно сникла и затихла, а Мефодий двинулся дальше, - он не знал, как разговаривать с памятниками.
Продолжение: Глава 3
http://www.proza.ru/2012/10/09/120