31
В тот же день, как маму выписали из больницы, вечером ей стало плохо. Вызывали скорую. Снова мне звонила Оксана. Мама даже не могла разговаривать. Я сказал: «Вызывайте скорую». «Уже приезжала. Поставили укол, уехали. А ей снова плохо». Пришлось идти к маме.
Мама задыхалась. Не могла ни сидеть, ни лежать. Говорила, что ей хочется куда-то бежать. Что сердце колотится с неимоверной силой, а дышать тяжело. На грудь словно что-то давит, а в голове безотчетная тревога. Она не могла ни есть, ни смотреть телевизор.
Около полуночи снова вызвали скорую. И снова пересказ всей истории болезни, с показом документов, включая последние. Врач, бородатый мужик, удивился, почему маму не оставили в больнице, почему не назначили анализы на выявление рака, раз туберкулёз не подтвердился. Фельдшер, я , тетя Оксана, врач, все уговаривали маму успокоиться, что всё это «нервное», надо потерпеть, лекарство вот-вот подействует.
А мама всё повторяла и повторяла: «Не могу, не могу, не могу…» Как мантру, бесконечно. Она сидела у журнального столика, на своей кровати, закутавшись в зимнюю куртку, положив согнутый локоть на столик, а голову на локоть. Щёки горели нездоровым температурным румянцем. Тошнило.
Доктор "Скорой помощи" напоследок только развёл руками: «Не понимаю, почему её не обследуют».
Когда маме стало чуть легче, я вернулся домой. Договорились с мамой и Оксаной, что как только состояние мамы более-менее стабилизируется, отправимся в поликлинику к онкологу, путь выясняют, что же происходит. На следующий день должен был прийти терапевт, ему всегда сообщали о вызове скорой.
Но и терапевт ничего нового не предложила и не сказала, только выписала кучу новых таблеток. Мама не могла глотать не то что таблетки, любую твёрдую пищу. Последнее, что она немного ела, по ложке в день, – каша, кисель, компот. В основном пила воду, но и вода выходила с рвотой.
Мама очень хотела помыться, ведь она не мылась почти месяц. Конечно, её протирали влажными салфетками, разными растворами, мыли голову, но это всё было, по её ощущениям и словам «не то», она хотела помыться, хотя бы в одежде. Мы договорились, что как только ей станет чуть полегче, Оксана или я помоем её. Оксану мама меньше стеснялась, но зато я был сильнее. Что было важнее в данном случае – трудно решить.
У мамы были какие-то старые тонкие одеяла. Я спросил, а где ватные одеяла? Но она проигнорировала вопрос. Подозреваю, что она раздала всё племянникам и двоюродным внукам. За последнее время их столько переехало в город из Бийки. Она помогала им, они ночевали у мамы в трудные времена, она сидела с их маленькими детьми. А сейчас рядом остались только мы с Оксаной. Правда, мама говорила, что сама не хочет никого видеть. Но одно дело говорить, другое - что она думала на самом деле.
На следующий день приехал племянник мамин, мой двоюродный брат Павел с женой. Мама позвонила, и сказала, что сегодня я могу не приходить, отдохнуть, гости с нею побудут, переночуют.
Но в последующие дни всё повторялось: приступы, скорые, утром или вечером, а чще и утром и вечером, ожидание и приход участкового, лекарства, лекарства, бесконечные лекарства, которые она не пила, не могла пить.
21 мая началась Неделя ГАГУ. Прошли выставка собак, рок-концерт и выступление моей театральной студии. Работа отнимала у меня много времени. Иногда я сидел у мамы дома на кухне с ноутбуком. Мне было слышно дыхание её дыхание, ее стоны, причитания. Иногда она засыпала. Ненадолго, тревожно. Часто пробуждение сопровождалось новым приступом.
Однажды пришла странная набожная женщина Татьяна, просила пропустить к маме. Долго разговаривала с мамой, уговаривала её покреститься. Да мама и не очень-то сопротивлялась. Отложили это дело до момента пока «полегчает». Татьяна тоном проповедника минут двадцать внушала мне в прихожей, перед своим уходом, что «Господь посылает нам страдания для испытаний», и, «Если она ещё жива, значит, так нужно Господу, она излечится и выполнит то, что хочет от неё Господь».
Я не спорил. Я хотел, чтобы эта тётя ушла. Мне неведомы были планы Господа. Расплачивалась ли мама за какое-то страшное преступление перед ним или за какой-то грех. Таковой мне был не известен. Да и трудно вообразить такой грех, за который надо расплачиваться такими страданиями. Я, вообще-то, предполагал, что Бог гуманен и милосерден, милостив и всепрощающ. А в мире с такими страданиями как у мамы мне и самому-то не очень хочется жить.
Мама переживала, что перестала пить таблетки для профилактики развития катаракты, боялась ослепнуть. Рассказывала о планах, как съездит на такси к стоматологу, уберёт шатающийся передний зуб, вставит новые зубы на июньскую пенсию и пособие по инвалидности, хотя бы передние.
Ей было то холодно, то жарко, она то просила надеть носки, то снять их, говорила, что они давят. С ног сыпалась старая кожа, весь ковер возле кровати был ею усыпан. Оксана или я подметали, убирали её, но на следующий день всё повторялась. Мама спала в одежде, не могла на простыне. Мерзла.
Мы с женой купили для мамы легкое теплое одеяло и подушку.
Иногда Оксана звонила ночью, просила прийти. Я спрашивал, насколько маме плохо. Оксана говорила, что как всегда. Я говорил: «Вызывайте скорую. Чем я помогу?». Но всё равно приходил. Сидел час-два, иногда дожидался приезда скорой. Потом возвращался домой. А утром мог быть новый звонок. При этом каждый день на работе шли репетиции.
В четверг 31 мая должен был протии День ГАГУ, шествие от университета до центральной городской площади, а вечером – концерт.
28 мая я пришёл к маме с утра. Тётя Оксана попросила её подменить на несколько часов. Позвонил на работу, отпросился.
Мама дышала с хрипом, надрывом, но уверяла, что ей немного лучше.
Я видел диагноз, под вопросом, конечно, но - или рак или туберкулёз. Я понимал, что мама умирает, но я не верил, что она умрёт. Когда-нибудь, но не сейчас.
Мама снова заговорила, что надо бы помыться, тем более, что завтра она твёрдо решила лечь в больницу. Уже и с участковой поговорила, она должна сегодня написать направление на госпитализацию. «Куда?» «В пульмонологию». «Мама, тебе надо в онкологию». «Ну, пусть пока туда, в пульмонологию, там немного подлечат. Может, я простыла. Дышать тяжело и температура, небольшая».
Мне стало пронзительно, очень-очень жаль маму. Так, что даже защипало в глазах. Я решил, что мы помоемся сегодня, сейчас. Это единственное, что я мог для неё сделать. А что ещё? Это было как последнее желание.
Ещё полчаса мама настраивалась. Потом я наполнил ванну на одну треть горячей водой. Поставил в ванну табуретку. Минут пять мы поднимались с кровати, ковыляли до ванной. Мамам осталась в футболке и коротких штанишках. Я намылил мамину голову. Жидкие стриженные длинной в две ладони полуседые волосы. А когда-то у неё были такие длинные, густые каштановые пряди.
Потом намылил спину, ноги. Мама жаловалась – то горячая слишком вода, то слишком прохладная. Потом я вышел из ванной. По маминому зову вернулся, и смыл мыло душем.
Постелил возле ванной чистый пододеяльник, вытащил маму из ванной, поставил на пододеяльник, рядом на сухой табуретке положил сухие вещи (которые мы до этого долго, тщательно выбирали). Снова вышел. Пока мама переодевалась, я успел поменять постельное бельё. Вернее постелить. Ведь до этого мама спала без простыни. Никак не хотела раздеваться.
Мама как-то сумела сама снять мокрые футболку и штаны и одеться в сухое.
Снова долгий путь из ванной до кровати длинной в десять метров. Укутал маму со всех сторон. Выслушал все её жалобы. Сначала она мёрзла, но потом согрелась. И, несмотря, на её состояние, я надеюсь, ей стало хоть немного, хотя бы психологически легче. Очень надеюсь.
32
Из маминого дневника
8 ноября 2004 г.
Понедельник. Час ночи. Сижу на кухне. У сына – Таня Я. Со своим сыном Максимом.
Сегодня мы выехали из Бийки в три часа в город. Доехали в десять вечера. А дома, нежданно-негаданно, все друзья сына и он сам с девушкой, а девушка с ребёнком. Ждали мужа этой девушки.
На душе – сумрачно. Хотя сыну своему я всегда желаю счастья, любви, нежности и ласки. А здесь растерялась. И вовсе не на высоте оказалась. И думать разумно не могу.
18 января 2005 г.
Всё плохо и становится всё хуже.
Одно хорошее, правда, есть: мы с Максом, сыном Тани Я. Ладим. Нам интересно вместе. Нежный ребёнок, но капризный, конечно.
20 января 2005 г.
Это вселилось в нашу жизнь навсегда, Пошептались, нарядились, позвонили и ушли. А меня – как нет. И как будто я не знаю, что это за день 20 января, и не могу догадаться, куда и зачем они рванули. К моему бывшему мужу.
Ералаш, полный ералаш в нашем доме во всём: в уборке, варке, в комнатах, на кухне, в отношениях. Мама Тани Я. И её двоюродная сестра-малолетка приходят к нам в дом встретиться с внуком и племянником.
13 июня 2005 г.
Понедельник. Ночь. За окном дождь.
Больно и стыдно. Таня Я. давно «ушла». Дома у нас – плохо. Моя вина перед сыном – влезла в его личное. И не исправить.
Апрель 2006 г.
Я была на Бийке. Пришла весточка от Оксаны: Серёжа ушёл жить на квартиру. Приехала домой. Везде – пустота. В комнатах. В душе. Сама во всём виновата. И что? – убить себя?
Не получиться, слишком крепкое начало жизни заложено в меня. Исхожу из того, что очень боюсь смерти и всего, что с ней связано.
Ж и з н ь. Когда она у меня была лёгкой? И что меня теперь держит? Надежда?
И как трудно стереть и сберечь все цветы,
И сквозь холод и мрак поднимать на мачте мечты свой единственный флаг (А. Макаревич).
(продолжение следует)
На фото: Мама (последние годы)