Беседы с мудрецами Уильям Хэзлитт

Елена Пацкина
На днях наш медиум вызвал дух английского публициста, философа и критика
Уильяма Хэзлитта (1778– 1830) и взял у него нижеследующее интервью:

М.– Достопочтенный сэр, мир, в котором мы живем, кажется странным, а иногда – просто безумным. Многие умнейшие люди разных веков высказывали такое мнение. Что, по-вашему, он действительно мало пригоден для жизни?

У.Х. – Даже если мир ни на что другое не годен, это все же прекрасный предмет для рассуждений.

М.– Да, для тех, кто любит рассуждать. А ведь еще можно посмотреть мир, путешествуя по городам и весям. Как Вы относитесь к туристическим поездкам?

У.Х. – Я бы с удовольствием провел всю свою жизнь в заграничных путешествиях, если бы мог прикупить еще одну жизнь, чтобы провести ее дома.

М.– Конечно, оседлый образ жизни приятен хотя бы потому, что мы не расстаемся с друзьями. Разве навестить друга – не одно из лучших удовольствий?

У.Х. – Я люблю время от времени навещать друзей, просто чтобы взглянуть на свою библиотеку.

М.– Действительно, такая забывчивость порой встречается. Но друзьям мы прощаем кое-какие недостатки, верно?

У.Х. – Нет человека без недостатков – и, слава богу, потому что такой человек не имел бы друзей.

М.– Вы считаете, что наши несовершенства больше привлекают к нам людей, нежели достоинства?

У.Х. – Друга я больше всего люблю за его недостатки, о которых можно поговорить.

М.– А стоит ли обсуждать особенности характера наших друзей с кем-то еще?

У.Х. – Обсуждение слабостей и причуд наших общих друзей – великое удовольствие и цемент дружбы.

М.– Возможно, в этом есть своя прелесть. Но все-таки лучше обсуждать с другими собственные проблемы, не так ли?

У.Х. – Мы говорили бы мало, если бы не говорили о себе.

М.– Да, лишь бы нашлись слушатели. Ведь люди предпочитают сами говорить, а не внимать нам.

У.Х. – Мы всегда готовы рассказать одну и ту же историю дважды – но не услышать ее дважды.

М.– Зато человека остроумного хочется слушать снова и снова.

У.Х. – Остроумие – соль разговора, но отнюдь не его пища.

М.– А Вам не кажется, что, хорошо посоленная, почти любая пища становится съедобной? Впрочем, некоторые люди, не обладая чувством юмора, любой разговор стремятся перевести в спор, хотя вряд ли умеют кого-то убедить.

У.Х. – Нам мало быть правыми; нам нужно еще доказать, что другие были совершенно не правы.

М.– А зачем нам это? Разве сознания собственной правоты не достаточно? И, возможно, тут дело не в поиске истины, а в стремлении одержать верх любой ценой?

У.Х. – Тот, кто ведет войну со всеми, едва ли в мире с самим собой.

М.– Есть такие правдолюбцы, которые ухитряются всех обидеть, и очень удивляются, почему никто не хочет узнать о себе горькую правду.  При этом они собственное мнение выдают за истину.

У.Х. – Честный человек говорит правду, которая может обидеть; себялюбец – которая обидит обязательно.

М.– Так можно разрушить многолетнюю дружбу, а это ведь наше самое ценное достояние.

У.Х. – Старая дружба – как остывшая телятина: холодная, неаппетитная, грубая…

М.– Что Вы такое говорите! Разве старые друзья могут надоесть?

У.Х. – Со временем нам надоедает все, кроме возможности насмехаться над другими и самоутверждаться за их счет.

М.– Часто люди оправдывают свою резкость тем, что намерения у них всегда самые лучшие – они борются за правду.

У.Х. – Те, кто любит бороться за правое дело, правдой, как правило, не злоупотребляют.

М.– Значит, дело только в себялюбии?

У.Х. – Наше самолюбие протиснется в любую щель.

М.– А может быть, это просто отсутствие ума?

У.Х. – Я всегда боюсь дурака. Никогда нельзя поручиться, что он вдобавок не плут.

М.– Конечно, гарантий никаких. То ли дело люди умные.

У.Х. – Умные люди – это орудия, которыми делают свою работу дурные люди.

М.– А почему умные люди позволяют использовать себя для дурных дел? Неужели собственная выгода для них важнее добра и справедливости?

У.Х. – Если бы человечество стремилось к справедливости, оно бы давно ее добилось.

М.–  Этому мешает беспредельный эгоизм?

У.Х. – Малейшая боль в мизинце тревожит нас больше, чем убийство миллионов наших ближних.

М.– Ужасно! Неужели мы все такие чудовища!

У.Х. – Только невежество творит страшилищ и монстров; наши знакомые всегда самые обычные люди.

М.– Тогда что же такое – человек?

У.Х. – Человек – единственное животное, которое смеется и плачет, потому что он
единственное животное, ощущающее разрыв между тем, что есть, и тем, что должно быть.

М.– Понятие о том, что должно быть, ему рисует фантазия?

У.Х. – Человек – большой фантазер. Самим собой он бывает только тогда, когда играет роль.

М.– Это скорее касается людей искусства. Впрочем, мечтать свойственно всем, особенно в молодости.

У.Х. – Наш разум рвется к небесам, однако уютно себя чувствует лишь на земле, пресмыкаясь и копаясь в отбросах.

М.– Ну, это спорная мысль.

У.Х. – Перестав быть спорной, мысль перестает быть интересной.

М.– Это верно. Ведь бесспорными бывают только прописные истины. И произносящий их порой выглядит в глазах людей пошляком.

У.Х. – Нельзя считать идею пошлой только потому, что она общепринята.

М.– Из общепринятых идей складываются обычаи, без которых многим людям трудно было бы жить.

У.Х. – Без помощи обычаев и предрассудков я бы заблудился даже в собственной комнате.

М. – Не думал, что Вы склонны к предрассудкам.

У.Х. – Умный человек не только не должен с презрением относиться к предрассудкам других, но и прислушиваться к своим собственным, подобно тому,  как мы прислушиваемся к мнению стариков-родителей, которые, в конечном счете, могут оказаться правыми.

М.– Возможно, Вы говорите об интуиции, которая подсказывает нам, как поступить в данных обстоятельствах. Или это голос совести, зовущей нас творить добро.

У.Х. – В хороших делах мы раскаиваемся ничуть не реже, чем в дурных.

М.– Да, такое тоже случается. Но все-таки лучше «спешить делать добро», как призывает нас известная пьеса, чем предаваться пороку.

У.Х. – Даже в пороке есть свое разделение труда. Одни размышляют о нем, другие применяют на практике.

М.– Первые, вероятно, писатели, описывающие разнообразные пороки в своих романах. И поэты тоже. Хотя, сказать по правде, многие из них рассуждали о пороках не понаслышке. Но все они много трудились, чтобы оставить нам богатое наследство. Ведь главный спутник автора – письменный стол, как писала великая русская поэтесса.

У.Х. – Чем больше человек пишет, тем больше он может написать.

М.– Как Вы думаете, критик должен сам создавать шедевры или ему достаточно уметь раздавать оценки людям пишущим?

У.Х. – Чтобы быть критиком, не обязательно быть поэтом; но чтобы быть хорошим критиком, обязательно не  быть плохим поэтом.

М.– А поэт должен следовать указаниям критиков?

У.Х. – Занятие критиков –  следить за поэтом, но следить за критиками – не занятие для поэта.

М.– Считаете ли Вы, что люди искусства – это аристократы духа, и могут смотреть на других свысока?

У.Х. – Аристократизм – та же пошлость, только более привередливая и искусственная.

М.– Что Вы говорите! А в нашей стране многие люди стараются раскопать свои дворянские родословные. Или купить. Им теперь претит равенство. Их гордость велит рассматривать остальных людей как плебс.

У.Х. – Человек, гордый по-настоящему, не знает, что такое вышестоящие и нижестоящие. Первых он не признает, вторых игнорирует.

М.– Я думаю, что это правильный подход: мы будем общаться с людьми только на равных. Уважаемый сэр, скажите нам на прощание что-нибудь ободряющее.

У.Х. – Счастье – по крайней мере однажды –  стучится в любую дверь.