Парни с Хиросимы

               
       - Команде Милованова выйти наверх для построения на пирсе! -  металлически пробубнил по отсекам  «каштан», и, спустя пять минут, натянув ватники, мы  переминаемся в шеренгах,  вдоль  черного борта ракетоносца.
       Пару месяцев назад мы прибыли из атомного учебного центра на 3 флотилию  ракетных подводных крейсеров стратегического назначения  в Гаджиево, откуда, после  стажировки, должны убыть в Северодвинск для испытаний и приемки корабля нового поколения.
       Сейчас же временно обретаемся в одной из береговых казарм, и только что пришли с  очередной отработки в море, в составе экипажа однотипной  лодки.
       -  Значит так, - обращается к строю,  стоящий перед нами помощник. - Сейчас все следуем в казарму, забираем вещи, после чего   переселяемся в другую. И называет номер.
       Все рады такому сообщению,  поскольку  в той, где мы живем, собачий холод, перебои с водой, и  она явно нуждается в ремонте.
       -  Там, в смежном кубрике, живут несколько моряков с «К-19», - продолжает помощник, хмуро обводя нас взглядом.  -  Относиться к ним уважительно, и с расспросами не приставать. Ясно?
       - Ясно, - шелестит вдоль строя, и мы  тоже хмуримся.
       Названный им  ракетный крейсер 1-го поколения, окрещенный моряками «Хиросимой», не так давно вернувшийся из Северодвинска после очередного ремонта, стоит на одном из дальних пирсов  и  имеет мрачную историю.
       В начале 60-х, во время учений «Полярный круг», на нем едва не взорвался реактор,  и от   переоблучения погибли четырнадцать моряков,  в 1969  крейсер столкнулся под водой со следившей за ним американской  субмариной,  а в феврале  этого года,  во время  боевой службы в Северной Атлантике,  на нем заживо сгорели  двадцать восемь  членов экипажа.
       - Ну, а если ясно, то вперед. Юркин, веди строй.
       Стоящий на правом фланге старшина 1 статьи Жора Юркин  выходит из шеренги, затем следует команда, и мы  шаркаем подошвами в сторону контрольно-дозиметрического пункта.
       Далее следует переодевание в здании санпропускника, после чего, облаченные в черные бушлаты и бескозырки, мы покидаем режимную зону  и направляемся в сторону казарменного городка.
       На дворе  осень,  в небе клубятся облака, скоро зима.
       Спустя полчаса, навьюченные вещмешками, свернутыми матрацами и  прочим скарбом, мы  поднимаемся на четвертый этаж новой казармы.
       Она выгодно отличается от старой,  что радует.
       В двух просторных,  расположенных по обе стороны центрального прохода  кубриках, ряды двухярусных кроватей, (несколько слева аккуратно застланы синими шерстяными одеялами) далее ленкомната и офицерские каюты, а в противоположном конце помещения бытового назначения.
       - Наш правый, -  говорит Жора, после чего мы шмякаем матрацы на  кровати и  привычно обустраиваемся.
       - Лепота! - покачавшись на пружинной сетке, - басит сибиряк Вовка Кондратьев и щупает рукой  одну из батарей парового отопления - она теплая.
       Соседи появляются вечером, когда, вернувшись  с лодки, мы занимаемся по интересам.
       Их шестеро, все седые  и  двое с орденами «Красной Звезды» на форменках.
       - Ни хрена себе, - тихо протягивает кто-то из наших,  а «козлисты»  прекращают  очередную партию.
       -  Чего вы ребята? Играйте, -  кивает нам  один из вошедших, и парни следуют в свой  кубрик.
       В воздухе  возникает напряженная тишина, потом  игра возобновляется, а часть из наших срочно отправляется в умывальник. 
       -  Это наверно те, что были в десятом, -  потянув из пачки «Приму», пускает ее по кругу Жора.
       - Скорее всего, -  говорит  Витька Лебедев, после чего  все закуривают. 
       Когда на «Хиросиме» выгорели  девятый и восьмой отсеки,  находившихся в десятом тоже посчитали погибшими.
       Затем, по штормовой Атлантике, обездвиженную лодку  почти месяц буксировали  в  Североморск,  и все это время, в концевом отсеке, в кромешнем мраке и холоде, практически без пищи и воды, находились  двенадцать  подводников. Они несли вахту,   обеспечивая  его живучесть.
       - А чего их всего шестеро? - интересуется  кто-то из ребят. - И не в составе экипажа?
       - Наверное, после госпиталя, -  делает предположение Серега Осмачко. - Видок у них еще тот.
       - Слышь, Жор, - обращается к Юркину  Славка Гордеев. - А может того, пойдем с ними пообщаемся? Ну, мол, что и как?
       -  Отставить, -  досасывает  старшина бычок.  - Слышали, что сказал помоха?   
       -  Точно, - поддерживает Юркина  Серега Корунский. - С такими вопросами в душу лучше не лезть. Не тот случай.
       С этого момента  в кубрике становится тихо, рано утром  мы уходим на лодку, а когда возвращаемся, стараемся не беспокоить соседей. 
       Они же держатся особняком, общаются только между собой и  в основном  молчат.
       В один из таких вечеров  мы  собираемся небольшой компанией в  баталерке.
       За  темным окном  пелена дождя, далеко в заливе всплескивает створный знак, скучно.
       Трое из нас вяло перебрасываются в подкидного, Серега Антоненко пишет письмо на родину, а я, усевшись  на подоконник, лениво перебираю струны экипажной гитары.
       Внезапно неплотно прикрытая дверь открывается,  и в  проеме  возникает один из наших соседей.
       Сначала  он отрешенно оглядывает  собравшихся, потом делает несколько шагов вперед и протягивает мне руку, - дай!
       Несколько озадачено я передаю гитару, кто-то из ребят  подвигает гостю «банку» и, усевшись на нее, парень чуть подстраивает инструмент. 
       Потом звенят несколько вступительных аккордов, и в воздухе  рождается песня.

Автономке конец, путь на базу, домой,
Тихо  лодку глубины качают,
Спит девятый отсек, спит девятый жилой,
Только вахтенный глаз не смыкает!

четко рубя слова, поет старший матрос,  и мы  переглядываемся.

Что он думал тогда, может, дом вспоминал,
Мать, друзей или очи любимой,
Только запах чужой те мечты разогнал,
Что такое? Несет вроде дымом.

слова незнакомы, но мы уже понимаем, о чем она,    все напрягаются

Доложить - ерунда, не уйдет никуда,
И в центральном ведь люди - не боги,
Поздно, пламя ревет, не успел, душу рвет
Перезвон аварийной тревоги!

песня захватывает, по коже бегут мурашки, и мы представляем тот ад, в который превратился корабль 

И кто спал и лежал, или вахту стоял,
По постам боевым разбежались,
А в девятом, кто встал, кто услышал сигнал,
За себя и за лодку сражались!

мрачным набатом резонирует  гитара  и  пред глазами борьба за живучесть
 
Ну а кто не проснулся, уснул навсегда,
Не почувствовав, как умирают,
Что за миг до конца,  им приснился тогда,
То никто, никогда не узнает!

Ну а дым все валит, больше нет  уже  сил,
Гидравлические рвутся трубы,
Страх и смерть в  переборке восьмого открыл,
Путь огню, смерть и новые трупы!
 
Дан в отсек ВПЛ*, но огонь не поник,
И спасенье теперь  в десятом,
Сквозь удары  туда лишь доносится крик:
Что ж вы держите, сволочи, гады?!
 
Отзывается сердце на каждый удар,
Рядом гибнут свои же ребята,
И открыть бы, да нет, смерть войдет  и сюда,
И седеют от криков в  десятом!

на этих строках  всем становится не по себе, а  исполнитель сбавляет темп.
 
Тишина. Нет страшнее такой тишины,
Смирно! Скиньте пилотки живые,
Двадцать восемь парней без вины, без войны
Жизнь отдали, чтоб жили другие.
 
Встаньте все, кто сейчас водку пьет и поет,
Замолчите и выпейте стоя,
Наш подводный, ракетный, наш атомный флот,
Отдает дань погибшим героям!

       После этих слов  мы,  не сговариваясь,  встаем и  замечаем, что за открытой дверью молча стоят все наши.
       - Сильно, - нарушает спустя минуту,  тишину Жора. -  Вы написали?
       - Нет, -  следует отрицательный кивок, - не мы.
       - Слова перепишешь?
       - Как-нибудь потом, - возвращает мне гитару старший матрос, и стоящие за дверью расступаются.
       Потом мы уходим на очередную отработку в море, а когда возвращаемся, соседний кубрик пуст.
       А на одной из тумбочек белеет листок. Со словами той самой песни.
       Кто ее написал, неизвестно до сих пор.
       Но на Северном флоте песню помнят, как и тех ребят, с «К-19».

Примечание: ВПЛ -  лодочная система пожаротушения.

(И спасибо Игорю Исетскому,  за вовремя заданный вопрос).