Золотом горела спелая морошка в мшистом кочковатом болоте. Она просилась в руки, манила в глубину, таяла во рту с кисловатым пьяным ароматом. И брать её следует осторожно, и не перезрелую, а в самом соку, в плотной спелости, в тёмно-жёлтом цвете. Всё вокруг было усеяно ярко-жёлтыми ягодами, но те, что светились впереди, казались лучше, сочнее, крупнее и ароматнее. Я, проваливаясь в мягком сыром мшанике, давно уже потерял направление. Торопился к новым россыпям, брал, не глядя, а глаза высматривали, куда идти дальше. Отмахиваясь от комаров, я спешил поскорее заполнить ведро, поскорее выбраться на ветерок, на прокалённые солнцем сосновые взгорья, а потому и не озирался. А когда стало смеркаться и дохнуло вечерней свежестью, настоянной на ягодах и болотном дурмане, опомнился. Поставил ведро, выпрямился и медленно огляделся, но, кроме бесконечных низеньких кривых сосенок, ничего не увидел. И впереди, и сзади, и справа, и слева тянулись унылые тощие стволы, и было всё равно куда идти. Я ясно понял, что заблудился. И от досады громко и сердито сказал: «Вот ведь глупец-то какой».
В сыром застойном воздухе голос прозвучал глухо, как будто тут же и осел вниз, будто не поднялся вверх, не расплылся вширь, а остался рядом – возле меня.
Я более уже не решался ни кричать, ни говорить, ни даже громко вздыхать. И начал кружить, страшась отступить от ведра, чтоб не остаться совсем одному в этом пугающе гулком пустом болоте. Кружился на одном месте, пытаясь что-то понять, что-то сообразить и с каждым мигом ощущая, как поднимается во мне страх, который был неконтролируемый. И безотчётно, беззвучно, но изо всех сил позвал того единственного, кто только и мог спасти меня в этот миг: «Господи! Помоги!»
«Спокойно», – тотчас же откликнулось во мне, – «Прежде всего, никакой паники». И, подчиняясь этому голосу, я оборвал своё затравленное кружение и начал глубоко и сосредоточенно дышать, отсчитывая про себя шаги: «Раз, два, три, четыре...» Дыхание моё постепенно выравнивалось, сердце успокаивалось, и я физически ощутил, как отступает и прячется вынырнувший вдруг откуда-то страх. Я чуть улыбнулся в сырой сумрак болота и негромко промолвил: «Всё будет хорошо».
На этот раз я не испытал страха, хотя звук моего голоса по-прежнему остался рядом, не сумев прорваться сквозь вязкую броню болотных испарений. Я уже пережил мгновение ужаса, преодолел страх, подавил нараставшую панику. Это стало первым шагом моего возврата к естественной жизни, к природе, к людям…
Стал сразу же припоминать что-то со школы: с какой стороны ветви гуще, с какой – муравейник, с какой – растёт мох. Но мох здесь был везде, ему было всё равно, где у людей юг, а где – север, он рос, как хотел и где хотел, и это быстро отрезвило меня. И пока ещё не совсем стемнело, я стал присматриваться, где повыше деревья, и пошёл туда, не успев, как следует подумать, почему я поступаю именно так…
Идти было трудно. Ведро, полное отборной морошки, с каждым шагом становилась всё тяжелее, но почему-то, ни разу не подумалось, что можно высыпать ягоды, а завтра прийти и набрать новых. Я упорно тащил ведро, тяжело оступаясь и иногда проваливаясь в воду. Сумерки сгущались, темнота окутывала деревья, откуда-то выполз туман, но я упорно шёл и шёл, твердо зная, что иду правильно…
Кончилась вода под ногами, пошли кочки, нежный влажный мох сменился хрустящим, сухим, и я с огромным облегчением смог, наконец-то присесть и перевести дух. Я по-прежнему не имел никакого представления, где дом, как выйти на дорогу или к реке, но сейчас эти мысли ничуть не беспокоили меня. Я знал, что надо ждать пока рассветёт, ждать спокойно без паники и мрачных предположений. Ждать – самое простое и мудрое из всех мыслимых решений. Здесь сухо, можно вытянуть ноги, прислониться спиной к стволу и отдыхать...
Первым делом я стащил резиновые сапоги, вылил из них воду и натолкал внутрь сухого мха. Потом уложил их так, чтобы ветер задувал в голенища, набрал побольше сухой травы, устроил удобное место и этой же травой как следует укутал ноги. Пока я возился, стало совсем темно, и ужинал я уже на ощупь, вынимая из стоявшего рядом ведра пригоршни кисловатых ягод. Поев, откинулся к сухой, прогретой за лето сосне, и закрыл глаза…