Новеллы почти постороннего Человека!
«Случайный попутчик».
«Впредь во все дни земли сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся.» ( БЫТИЕ. ГЛ.8. КАТРЕН 22.)
« Наше Детство живёт в нас до последнего вздоха на прекрасной планете Земля!» (А. Воложитов).
Первая половина отпуска промелькнула незаметно. Я блаженствовал на раскладушке в тени древней груши. Отлежав бока, вставал с кровати, уходил в кабинет, заваривал зелёный чай, (спасение от жары) и, отхлёбывая из азиатской пиалы, склонялся над рукописью. Я работал над переводом рассказа «Красивый человек». Время от времени открывал словарь, чтобы уточнить значение слова. Работая над переводами, восполнял упущения в знании языков, запущенных в последние годы. Одно из предложений не давалось, ни один из вариантов меня не удовлетворял, и вынужден был открыть самый большой словарь. Этот двухтомник я приобрёл в букинистическом магазине ещё в далёкие студенческие годы.
„ Der Besitzer des Banks, Heinrich Schwarz, f;llte eine Atmosph;re der unmotivierten Feindseligkeit zu dem Neuer von der Seite der meisten Untergebener, verstand, das sie nach der Gewaltanwendung mit Otto Freifeld lechzen! Gebe er nur eine kleine Veranlassung,…“ ( Владелец банка, Отто Шварц, чувствовал атмосферу немотивированной враждебности к новичку со стороны подчиненных, понимал, что они жаждут расправы над ним, дай он им малейший повод!) ( Перевод автора.)
Работу над предложением прервал нежданный звонок. В трубке голос шефа:
« Не наскучило под деревьями прохлаждаться!» Нахамил мне он.
« А тебе завидно!» Не растерялся я. Шеф захихикал примирительно, закашлялся, видимо захлебнулся отвратительным табачным дымом. Наконец он начал заискивающе:
« Понимаешь, надо в Николаев пробежаться, а ты от городка недалеко…»
« Шеф, я в отпуске!» Заорал я в трубку, не дождавшись, пока редактор договорит фразу.
« Не дерзи и не перебивай! Выезжай прямо сейчас, к вечеру перешли материал об открытии детской площадки в центре города! Всё!» Редактор отключился, а меня затрясло от хамства и произвола! Но делать нечего. Я отыскал фотоаппарат, диктофон, ноутбук, бросил всё на заднее сидение, кое-как привёл себя в порядок и запустил мотор автомобиля.
На выезде из посёлка, на обочине, стоял, опираясь на самодельную трость, незнакомый мне пожилой человек. Я остановился, вышел из машины, спросил:
« Вам куда?» Незнакомец поднял на меня взгляд. Глаза выражали усталость, кроме изнеможения, в них накрепко обосновалась печаль, даже, я бы сказал, разочарование.
« В Николаев, сынок, к начальнику». Скупо ответил незнакомец. Я молча открыл дверь и помог случайному попутчику расположиться на заднем сидении. Сам уселся за руль, по профессиональной привычке включил диктофон и положил его на переднее сидение.
« Вас как зовут?» Спросил, выруливая на асфальт.
« Иван Иванович, а фамилия Пашинов. Очень древняя фамилия, очень! Мои предки были хлеборобами! К встрече с Полем задолго готовились: всю Зиму чинили плуги, упряжь, телеги, холили лошадок и быков! Только и разговоров было о прошедшем годе, не ругали и не сетовали, ждали Весну, вели разговор о приметах погоды: что сулит новый Год?! И как только Поле готово было принять в своё лоно отборные зёрна, чтобы родить тучные колосья пшеницы и ржи, выезжали на пахоту, выезжали всей семье, одетые в праздничные одежды. А как иначе, для крестьянина начало весенних работ - праздник, да – да, молодой Человек, самый главный праздник! Прежде чем первую борозду проложить, кланялись Полю, испрашивали разрешения начать работу! Святость в сердце пребывала, трепетное отношение к Земле, и Поле одаривало щедро наших пращуров за труды их!….» Иван Иванович осёкся, пристально всматривался он в заросшие бурьяном поля, бегущие за нашей машиной, долго молчал, хмурился, качал время от времени головой, наконец, сказал с разочарованием:
« Теперь никого не интересует ни фамилия человека, ни его прошлая жизнь». Пашинов крепче сжал широкой ладонью ручку бадика, уставился в окно. Я задумался. На первый взгляд может показаться, что этот пожилой Человек некстати заговорил о предках, об их отношении к Полю, о том, что составляло стержень их жизни, их культуру, традиции. Но, как известно, « у кого что болит, тот о том и говорит»! Украдкой я рассматривал профиль моего попутчика. Крупный нос и жёсткие усы, высокий лоб, седые, коротко стриженые волосы. Но не лицо произвело на меня впечатление, руки! Мой пассажир одет в светлую рубашку. Руки его обнажены по локоть. Чёрные вены проступают сквозь кожу, сильные пальцы крепко сжимают ручку самодельной трости. У меня разыгралось воображение. Этот стареющий, но ещё сильный и приятный мужчина не один час обрабатывал найденное на берегу Волги деревце с кудрявым корневищем, выстругивая себе посошок. Пустой человек не побредёт по песку у самой кромки говорливой Воды наедине со своими мыслями, не станет возиться с умершим деревом, давать ему шанс обрести вторую жизнь. Сколько мыслей и слов услышит преображённое деревце, бродя по тропинкам Заволжской степи с этим Человеком?!
« Иван Иванович, что же Вас не устраивает? Вы одеты прилично, на вид вы здоровы, по крайней мере, я не приметил признаков истощения»! Напрасно я задал этот идиотский вопрос. Но было поздно жалеть о случившемся и сокрушаться, вопрос задан! Пашинов уставился мне в затылок немигающими глазами. Я почувствовал этот жёсткий, презрительный взгляд, на секунду оторвался от дороги, посмотрел в зеркало заднего вида, и сердце моё затрепетало, а плечи обвисли беспомощно, будто по моим ягодицам отец прогулялся ивовым прутом! Несколько минут я ждал с душевной болью ответ. Наконец Пашинов сподобился:
« Я понимаю тебя, юноша! Ты устроился в этой жизни, сумел выцарапать уютное место. Твои слова оплачиваются, и твое молчание тоже оплачивается! Полный хламур! А ты вглубь взгляни, юноша, проникнись моими мыслями и сомнениями: что стою я, хрестьянская душа, без Поля!? Выкидыш, бесправное существо! И не только меня из жизни вычеркнули! Знаешь ли ты, душа заблудшая, каким был мой дед? Не знаешь! Мой дед, Пашинов Иван Андреевич, был крепким мужиком, у него была пара быков, лошадь, коровка! А ещё у него было три сына – стержень успеха и благополучия! Потому как не под силу одному мужику успеть во время Поле и вспахать, и засеять, а посля, когда время приспеет, пшеничку скосить, в снопы повязать, высушить, обмолотить! Поэтому и держались друг – за дружку, жили душа в душу! Они, мои предки, были хлебопашцами! Новая власть забеспокоилась: не покомандуешь самостоятельным Человеком! Вот и подвели под раскулачивание…. А дальше известное дело - Сибирь! Это понятно, отобрали собственность, согнали в колхозы…. Сломали мужика, командуй, дави резолюциями и рекомендациями…. А то мужик сам не знает, когда в Поле выезжать! Самостоятельный мужик не пришёлся новой власти, понятно, но объясни мне, мил человек, кому колхозы поперёк горла стали? Вот и возникает вопрос: а дальше что, что дальше?!» Спрашивал этот крупный, полный сил Человек! Пашинов протянул изработанные, чёрные руки мне под нос: любуйся, думай, и не задавай глупых вопросов!
То, что имел ввиду Пашинов, сунув мне под нос ладони, проявилось в этой поездке, но чуть позже. А пока мы ехали молча. Мой пассажир злился на мою мягкотелость и недальновидность, хотя я всё прекрасно понимал, однако всего лишь на уровне слов. Но Пашинов слова извлекал их глубины изболевшейся в сомнениях и негодовании души, он знал им цену, потому что эти Слова и Мысли рождались в нём естественно и закономерно во время священнодейства с Землёй, Полем, на котором его трудом выращен Хлеб!
« А эту песню мы Хлебу поём, слава!
Хлебу поём, Хлебу честь воздаём, слава!» Мой случайный попутчик запел старинную, и как мне показалось, обрядовую песню. Меня перекоробило, перетрясло, вывернуло на изнанку! Вот он, простой пахарь, в котором не истреблена мудрость жизни. И чего он стремиться добиться в кабинете начальника? И захотят ли выслушать его, найдут ли время побеседовать с ним, проникнуться его проблемами? Я засомневался, однако не стал разубеждать Пашинова, тем более, склонять отказаться от своего намерения.
Стремясь к замирению, я, после того, как Иван Иванович выдохнул их души последнее слово песни, осторожно начал разговор:
« Иван Иванович, Вам к какому начальнику? Их сейчас….» Пашинов прервал меня нервным взмахом руки, проговорил:
« Бумажные душонки без стыда и совести! Язык для себя изобрели, ни словечка не взять в толк! Слова не родные. С Полем поговорить легче, оно ласку понимает, добрым урожаем одаривает за труды наши!» Иван Иванович отвернулся от меня, загляделся в окно. Он не хотел примирения.
Мой пассажир не отрывал глаз от Степи. Здесь всего несколько лет назад были Поля! Они угадывались по поливным каналам, по насосным водяным станциям, которые закачивали воду во фрегаты, поливные установки. Теперь же насосные станции разграблены, Поля поросли бурьяном, и бегут, бегут за нашим автомобилем, словно накопилось у них множество вопросов к Ивану Ивановичу. А этот степенный Человек смотрит на них, на Поля, ещё живущих надеждой! Ведь ещё помнят Поля голос его, Человека, не забыли улыбку его, Человека, пахавшего, растившего Хлеб, Человека, который с Восхода до Заката управлял комбайном в страдное Время! По Осени снова работа, пахота! И пахота под озимые страда… Что говорить, неважной работы с Землёй не бывает!
Хватило нескольких фраз, чтобы эти мысли промелькнули, чтобы защемило сердце, чтобы душа встревожилась, и совести стало неуютно.… Без неё проще…
« Без неё проще, зачем она, совесть, зачем она! Вот оно, Поле! Вот они, руки, привычные к работе! Вот она, Душа, вот тут, в груди! И она тревожится, ей не спокойно, неуютно ей! Ты, сука продажная, с моей ладони питался всю свою жизнь! Будучи председателем совхоза, поучал и совестил меня! А на поверку оказалось, что ничего святого в тебе и не было! Теперь что на тебе есть своего, родного, привычного, что в доме твоём своё, на столе твоем, чей хлеб!» Проговорил Пашинов с презрением! Он будто прочитал мои мысли. Иван Иванович пристукнул посохом об резиновый коврик под ногами, снова надолго замолчал, вперив взгляд в осиротевшие, заросшие Поля, которые не хотели отставать от Пашинова, и всё бежали, бежали за автомобилем….
Дорога на Николаев пролегает по Левобережью, в нескольких километрах от Волги. От засухи прошлых лет лесополоса вдоль трассы почти высохла, скелеты Вязов и Сосен, Ясеня и Клёна от палящего Солнца изогнулись, наклонили вершины к Земле, покрытой низкорослой, чахлой травой. Время от времени сквозь это кладбище Дерев видна Волга! Она купается в ясном Дне, играет легкой волной уже миллионы лет. Но восхищения от вида экзотических пейзажей не чувствуется! Встревожили слова моего пассажира. Ведь все мы родом из детства, а детство большинства из нас, Человеков, прошло в сельской местности! Как не отмахивайся от этого факта, но факт останется таковым. И я не исключение! Есть с чем сравнивать. Сердце не принимает жизнь в современной деревне. Неестественно то, что Поля пусты, хозяина на Поле нет!
« Я начал работать пацаном. В колхозе тракторы нашего Сталинградского завода, на железных колёсах с шипами, без кабины. И комбайны прицепные. Накопители соломы не автоматические. Солому с накопителя надо сбрасывать вручную. Вот и машешь целый день вилами. Одни зубы блестят. Вечером на Волгу, отмоешься, поешь и в копну спать. С рассветом снова работа…. Потом пришли новенькие трактора, «детешки»! С кабиной! И комбайны новые в колхозы прислали! Я уже получил права тракториста, доверили мне и трактор, не новый, но хороший. Вот с того дня и почувствовал я себя уверенно. А как же иначе! Поле за селом, трактор в руках! Всё мои предки с Полем жили, с Поля кормились! И сохой пахали, я же до « Кировца» дошёл! Это пахарь! А теперь что, снова соха! Ладно бы соха, мужик крепкий, выдюжит! Как быть с ценами! Испохабит выскочка Поле, собьет зерно, за тонну такую цену загибает, что мужика до нитки раздел! Стада на деревне не осталось, молодёжь без дела слоняется…. А он, сука, перевёртыш грёбанный! Ты ж сам был председатель колхоза, а теперь мужика по миру пустил! Фермерствовать агитирует! Фермерствовать можно, если по совести, о главном думать, а не о собственной мошне! Цену на трактор, на дизтопливо…». Я слушал Ивана Ивановича, размышлял, силился вспомнить, где я встречался с этим Человеком со здравым рассудком. Наконец меня осенило! Я делал репортаж о передовиках сельскохозяйственного производства, в частности, репортаж о комбайнерах района…. Как же ты изменился, милый Человек, как ты изменился! И мысли тебя одолели, и не в силах ты забыть зрелое Поле, переливающееся волной у твоих ног! И гонят от тебя сон те пережитые торжественные минуты, когда комбайн с весёлым шуршанием вгрызается в зрелые стебли, и золотое зерно льётся в кузов машины!
« Иван Иванович Пашинов! Я писал о тебе статью в областную газету! Ты был передовиком в районе!» Воскликнул я с воодушевлением.
« Был, а вот теперь остался и без Поля, и без трактора!»
Совершенно неожиданно в глаза глянуло Поле! Удивительно! Ведь в этом годе Весна выдалась засушливая. Она забыла о своих обязанностях. Ей захотелось понежиться на пляже, искупаться в Волге, поэтому она не обронила в Апреле ни единой капли дождя на Поле! Хлеба, зазеленевшие ранней Весной, зачахли в течение нескольких недель от безводья и нещадной жары. Пшеница едва выбросила колос, и он оказался пустой! Поэтому комбайн настроил жатку на свал, за ним торопится пресс-подборщик, выплёвывает тюки. Их тут же подхватывают на вилы два человека, вздымают его и бросают в кузов грузовика. Там копошиться человек, укладывает, ровняет, кулаком пристукивает, ногой притаптывает…. У моего спутника теплеет взгляд, улыбка растянула губы! Но Свет не долго озарял Лик моего попутчика…. И понятно, почему: на краю Поля стоял комбайн. Опёршись на полуспущенное колесо спиной, на горячей Земле сидел мужчина с ключом в руке.
« Сынок, ты, если не сильно поспешаешь, подрули к этому бедолаге». Попросил Пашинов. Я облегчённо вздохнул, понял: Пашинов простил меня. Я отыскал в лесополосе проезд, подрулил к понуро опустившему голову хлеборобу. Иван Иванович выбрался неспешно из автомобиля, обошёл комбайн, остановился возле Человека, выдавил с натугой слова:
« И что с ним?» Пашинов ткнул посошком в облезлый бок агрегата.
« Мотор заклинил!» Бесцветно ответил Человек. Он встал, расправил сильные плечи, поднял на неожиданного гостя утомлённый взгляд:
« Полное издевательство над Человеком? Танки – пожалуйста, автоматы, да бери – не хочу, ракеты, корабли! А Поле нечем обрабатывать, впору самому в соху впрягаться! Все жилы он из меня вытянул, этот лохмот ископаемый, достал до печёнок, зае…, зае…, заездил! А у меня жена, дети!» Хлебороб замахнулся, пустил ключ в окно: мелкие осколки стекла посыпались на обшарпанное сидение. Пашинов стоял несколько минут, смотрел на хлебороба, на его импульсивное поведение. Он не собирался не утешать, ни давать советы, хотя имел на это право как ветеран – хлебороб, как Человек, проживший на Белом Свете целую Жизнь! Пашинов прошел вглубь Поля, долго смотрел на чахлую пшеницу, которая годилась только лишь на корм скотине!
В пору Сотрудничества с районными и областными газетами, у меня часто случались командировки в колхозы и совхозы района. И я любил их, эти поездки в глубинку, где Жизнь проще, где слышен добродушный смех, где разговор, с первого слуха, простой и никчемный. Но, если проникнуться уважением к хлеборобу и пахарю, молча постоять рядом, то начинаешь понимать, что именно здесь, в Поле, настоящая жизнь, в которой из-за загруженности и важности деяний, нет места кабинетным интригам!
В урожайный год уборка хлебов превращалась поистине в битву, другого определения не подобрать. С восходом Солнца комбайны начинали обмолот. Над утренним Полем стоял несмолкаемый роком двигателей комбайнов, тракторов, машин. Комбайны работали звеньями, они шли друг за другом, скашивая и обмолачивая колоски. Комбайны останавливались только лишь затем, что бы опорожнить бункеры…. Ни с чем несравнимое зрелище: поток золотого зерна льется в кузов машины, комбайнер вышел из кабины, стоит на площадке у бункера и смотрит как зачарованный на этот поток изобилия! В кузове копошиться подросток. Он улыбается во весь рот, потому что ему явилось чудо! Выгрузив пшеницу и перебросившись несколькими словами с шофёров, хлебороб неспешно садиться за штурвал! А машина спешит на ток! На току уже горы золотой пшеницы! Вокруг пшеничного бурта машут лопатами подростки, девчата! Белые зубы, улыбки, смех!
С этими воспоминаниями подъехали к заправочной станции. Пашинов вышел из автомобиля и направился в минимаркет при заправочной станции. Я уже залил полный бак бензином, подъехал к минимаркету, стал ждать. Прошло около получаса, но моего попутчика всё не было. Я, глянув на часы, вышел из машины, открыл стеклянную дверь. Иван Иванович стоял у хлебной полки. В его руках белая, на вид пышная и вкусная сайка хлеба. Но Пашинов не торопился к кассе, он читал аннотацию к изделию, водрузив на крупный нос очки с толстенными стёклами. Увидев меня, он обратился ко мне с просьбой:
« Проще тому мытарю комбайн отремонтировать, чем отыскать хороший хлеб в лавке. Вот эта сайка, мне кажется, едовая! Хлеб «Ельшанский», подовый. Ты, юноша, читай, не различу буковки, из чего сотворён этот хлеб?» Иван Иванович поднёс буханку к широким ноздрям, шумно втянул в себя аромат настоящего хлеба, слегка придавил двумя пальцами на середину буханки, приподнял пальцы, и хлеб принял первоначальную форму. Пашинов улыбнулся, протянул мне буханку. Я водрузил очки на нос, прочитал:
«Хлеб « Ельшанский», подовый. Состав: мука пшеничная, хлебопекарная, первый сорт; мука ржаная, обдирная; вода; экстракт ржаного солода; сахар – песок; дрожжи хлебопекарные, прессованные; соль пищевая поваренная». Глаза Пашинова засветились, он поспешно снял свои очки с толстенными стёклами, взял из моих рук буханку, направился к кассе, на ходу делясь со мной воспоминаниями:
« Такой - же хлебушко, какой выпекали в нашей совхозной пекарне! Пожалуй, куплю!
« Пашинов рассказывал о своей прошлой жизни, подходя к кассе. Да я и сам всё это знал, всё это видел, был, действительно, околдован вкусом хлеба, выпеченного в колхозной пекарне пышными весёлыми бабами в белых халатах! Их весёлая энергетика, их доброжелательное настроение и веселье, бьющее из каждой клеточки их пышного тела, передавалось булкам, пышным и ароматным, красивым, с поджаристой корочкой и необыкновенно вкусным!
Наконец – то вышли из магазина. Я глянул на часы; ясно, опаздываю, приеду на шапочный разбор, а не на мероприятие в Николаеве. Если вообще доберусь на это самое мероприятие. Я без особой симпатии отношусь к подобным «успехам» в деятельности администрации районов и городов: сколько денег распыляется на устройство этих самых детских площадок, состряпанных из подручных материалов. Детям нужны садики с квалифицированными работниками, а родителям их нужна стабильная работа. Но речь не об этой проблеме, повесть моя о случайном спутнике, Иване Ивановиче Пашинове, который снова остановился на крыльце магазина и смотрит неотрывно на упитанного мальчика, который вышел из магазина со сладкой булочкой в руках и с пластиковой бутылкой, наполненной жёлтой пенистой жидкостью. Мальчик откусывает от булки большие куски, почти не жуя, глотает их. Булку он запивает этой жидкостью, от которой на губах остаются отвратительного вида мазки жёлтой пены! Мальчик хватал зубами край булочки, набивал полный рот. Его полные щёки ещё сильнее раздувались, будто за каждую щеку положили по мячу для игры в теннис. Мой попутчик с удивлением стал смотреть на этого полного, богато одетого мальчика. После минуты наблюдений вместо удивления на лице Пашинова утвердилось выражение негодования и сожаления! Вот только теперь до меня дошёл глубинный смысл фразы моего попутчика! В нашем диалоге он бросил мне в лицо фразу:
« Вы меня вычеркнули из жизни, а дальше что, что дальше?!» А дальше чужие хлеба, бездумное поглощение подачек. Ведь известно, что нет цены тому, что выращено или сделано не собственными руками, во что не вложен интеллект и чувство достоинства и гордости! Меня перекоробило от смысла фразы этого пожилого, умудрённого опытом Жизни, простого Человека, но я всё же не отвернулся, не ушёл, пристыженный, в машину, не уехал, бросив на полдороги этого случайного попутчика, а заставил себя вперить взгляд в этого откормленного на полуфабрикатах сомнительного качества мальчика. Он не доел булку, швырнул её в урну, с жадностью припал к горлышку бутылки. Мальчик пил большими глотками, жёлтая жидкость булькала и пенилась в пластиковой бутылке.
Иван Иванович, когда ребёнок швырнул остаток булки в урну, побледнел, его перекоробило, он хотел что – то сказать, возможно, даже крикнуть, или, возможно, по природной строгости характера, наказать мальца за этот отвратительный поступок, но его потрясение было настолько сильным, что Пашинов лишь смог проговорить глухим голосом:
«Мальчик, ты мог бы отвезти остаток булки кошке, или собаке. Ведь у тебя есть дома кошка?» Ребёнок с презрением взглянул на Пашинова, зло засмеялся, швырнул в урну недопитую бутылку и широко и вызывающе зашагал к машине. Вскоре из магазина вышел отец ребёнка, такой же упитанный! Через несколько секунд дорогая машина с визгом тронулась с места и унеслась по трассе по направлению к Волгограду.
В Николаев мы прибыли почти перед обедом. Я подрулил к зданию администрации. Когда мой попутчик, оставив палку на заднем сидении, выбрался из машины и, прихрамывая, направился к входной двери, я позвонил приятелю из городской газеты Николаева, спросил, стоит ли мне торопиться на мероприятие. Тот ответил, что я прибыл на шапочный разбор. На мою просьбу сбросить на компьютер материал, без которого мне никак нельзя обойтись, приятель ответил, что он всё снял и сделает это без проблем, и что вообще не стоило мчаться, сломя голову, в такую даль, да ещё в ущерб отдыху. Я облегчённо вздохнул и включил ноутбук. Материал пришёл через несколько минут. Я включил ролик и стал просматривать мероприятие. Надо ведь знать, что сейчас перекочует на комп моего шефа! Перед глазами мелькали лица, возможно, что выступавшие с трибун говорили правильные и нужные слова, но мозг мой был перегружен совершенно иной информацией. Да, в моём мозгу звучали слова моего случайного попутчика. Впереди работа над рассказом об этом удивительно прямолинейном Человеке. Отпуск коту под хвост.
На этом, уважаемый читатель, повесть моя о Пашинове не заканчивается, потому что неожиданно открылась совершенно другая черта характера моего случайного попутчика! Об этом рассказ впереди….
Волгоград, 2012 Год.
Круги.
Новелла.
1.
Сны одолели Пашинова Ивана Ивановича. Сны возвращают его в эпоху труда, в эпоху уверенности в завтрашнем дне. Сны водят его среди полей. Зрелые колосья к Земле клонятся, поле сухо шуршит на ветру, роняя зёрна в ожидании чёрных рук хлебороба. Невольно замирает сердце, когда первый бункер злотого зерна льётся в кузов.
Сны одолели Пашинова Ивана Ивановича, гонит он их от себя, не спит по ночам, ворочается, встаёт ни свет, ни заря, спешит к тёмному окну, торопит Солнце. Он жаждет в миллионный раз увидеть Поле своего детства, понять, отчего непреодолимо это желание, в чём причина, что душа трепещет всякий раз при виде зрелого хлебного Поля?
И только теперь, в зрелые годы он осознал, что душа трепещет оттого, что она осознаёт важность действа, которым он занимался все годы. И действо происходило на этом Поле, у которого он родился, которое начинается в нескольких метрах от его дома, приютившегося на краю села «Приволжское», на левобережье Волги.
Сейчас Поле не узнать. Оно не вспахано, завалено строительным мусором, изранено палами. Сердце заходиться от боли. Невозможно не броситься через дорогу, в Поле, по которому он совсем недавно гнал с восторгом комбайн. Но на крыльце уже дымит самосадом отец, Пашинов Иван Павлович, глубокий старик. Он с трудом приподнимается на ноги, тычет бадиком в грудь сына, с великой натугой выталкивает слова из беззубого рта:
« Знаю, из-за чего не спишь ночами, знаю, душа твоя мается. Мне обидно, сынок, что память у тебя отшибло. Коммуняки добро, нажитое горбом, к рукам прибрали, в колхоз силком загнали. Народ своё берёт, фермы тащит!» Пашинов глянул в лицо отца, будто кипятком обдал, ответил, почти крикнул:
« Ты своих быков не забыл, но в одночасье забыл о том, что тебе Советы дали. Ноне же впрягу бабу и сыновей в соху, сам возьму арапник! Айда Рассея за сохой! Любо глянуть. После Кировца с сошкой мается, ошалел батя!» Пашинова голос глухой, на пределе напряжения, а отец хватает судорожно воздух беззубым ртом, силится дотянуться вишнёвой клюкой до груди сына.
« Хватит балая плести, делить нечего, уже разнесли колхоз по кирпичику по дворам, и орать и сеять разучились, хозявы!» Упрекнула мужиков Ольга Геннадьевна Пашинова, русоволосая круглолицая женщина. Она шествует по двору мелкими неторопливыми шажками.
« Скотину хоть со двора вон, сусеки пусты, вядра ячменя не наскребёшь».
« И ты туда же, Ольга. Я, что - ли, пахать не хочу!»
« Напашешь ты на своём разбитом тракторе. Мужики звенья сколотили, карманы повывернули, отсеялись уж…»
« У них трактора не намного лучше моего, пару лет протянут, а потом что, где на новые деньги раздобыть?» Убеждал Пашинов жену.
« Ну и сиди сиднем в своём колхозе». Ольга Пашинова махнула рукой, поплыла неспешно на базы, а Иван Иванович сунул в рот сигарету, зашагал без завтрака на машинный двор, чудом ещё неразграбленном до фундамента, хотя от прежнего ничего не осталось, кроме голых стен и нескольких разбитых тракторов.
2.
В который раз за свою бытность здесь, в « Приволжском», идёт Пашинов к своему трактору, и всякий раз каменеет на этом взлобке, с которого открывается перспектива на бывший новый животноводческий комплекс. Остались только бетонные балки, как останки исполинского ископаемого вздыбились они над степью. А тут ещё мотоцикл катит, с надрывом фыркает, будто тощая лошадь, впряжённая в арбу.
« Никак, сват, разжился кирпичом?» Спрашивает Пашинов у Дмитрия Шаболова.
« Остынь, Иваныч, я не первый выломал кирпич из комплекса. Цельную Русь по дворам растащили. Ты пойми, деревянный твой лоб, сколько лет ни копейки не получаю, остался с голым задом, а у начальства новые машины. Так ведь и я в этом колхозе гнул спину, сколько лет сряду». Оправдывался Дмитрий Шаболов, нацелив глаза в лоб Пашинову.
« Факты есть факты, против них не попрёшь, только я не могу похерить всю прожитую жизнь, этот колхоз наши родители создавали, многие молодость свою не пожалели. Память у тебя, сват, отшибло».
« Не отшибло память, ошибаешься. Рассуди сам, лоб твой оловянный, што мы с тобой можем на данную секунду, какие права у нас на данный миг? Кого цепляют наши проблемы? Никого. Да и мы сами потеряли равновесие, разбежались по катухам да приделкам, кидаем из под коровок, Богу молимся».
« Так и есть, сват, разметали нас, чтобы глотки легче было затыкать. А я так думаю, Дмитрий, какой бы интерес у начальства не был, а есть надо каждый день, значит надо поле пахать, хлеб сеять. Дети на нас смотрят, смотрят на моё непаханое Поле!» Пашинов не попрощался, размётывая по сторонам ноги, рванул иноходью как донской жеребец, отворачивая от разворованного комплекса глаза.
С тишиной и запустением на машинном дворе Пашинов никак не может смириться. В прежние годы, бывало, и трактор работает исправно, однако завернёт, выкурит сигарету с токарем, старым другом, Владимиром Гладуновым. Владимир любил поговорить о видах на урожай, порассуждать о крестьянской судьбине. Теперь Владимир молчит, курит самосад, тяжёлые мешки набрякли под глазами. Он крепко трёт небритую щеку, говорит раздражённо:
« Затосковал я, Ваня, устал я, как и ты, от дум. Стою у станка без работы, время на размышления появилось, и что же в итоге? Ничего, ничего своего не было, вот и раздели нас, растащили колхоз, а митинговать незачто. Поиграли в Советы, как дети малые. Стоило ли? Ты сам посуди, дедов раскулачили, отцов после войны на трудодни посадили, налоги на продукты начислили, мы с тобой с голым задом остались, за какие грехи расплачиваемся поколениями?» Глянул Пашинов на друга детства, промелькнули вмиг послевоенные годы, безденежье, голод. Много людей вышли из колхозов, в том числе и его отец, вытягивали жилы на базах, но всё равно вернулись, вернулись, когда трактора в колхозы пошли. Вот она, правда, и никак не вяжутся слова друга с его представлениями о жизни. Гладунов рассуждает, как и его отец, который стоит одной ногой в могиле, а не забыл экспроприированных фамильных быков, помнит родовое имение, значит, не суди о земных делах сгоряча, не руби с плеча. Колхоз – колхозом, но есть и другое понимание жизни, и оно появилось не спонтанно.
Наконец – то приехал инженер. Пашинов заторопился навстречу, спросил:
« Привёз поршня, Николаевич?»
« Не привёз».
« Растерял ты понимание, поле забросил».
« Мне в поле незачем ехать, это дело агронома. Ты, Пашинов, вот где у меня!» Инженер провёл ребром ладони по холеной шее. Но Пашинов не сдавался, спрашивал настойчиво:
3.
« Пшеничка Ванькиными мозолями запахла, так что ли? Не отсеемся, какому идолу кланяться поползём?»
« Успокойся, Иван! Я с тобой давно работаю, ты мужик толковый, только живёшь по старинке. Займись фермерством, поощряется».
« А что же ты сам не торопишься с колхоза?» В лоб спросил Пашинов этого невысокого, хорошо одетого, упитанного человека. Ерухимов не ожидал этого дерзкого вопроса, брови его поползли
вверх, растерянная улыбка скривила рот. Инженер поспешил за руль своей машины, поспешно убрался от неприятного разговора.
Ещё только утро, но Пашинов уже наговорился и со своей совестью, и со старым другом, наискался правды у начальства. Да только как распознать её, правду? При Советах правда была проста: вот трактор, вот поле, иди, работай добросовестно. И хотя за свои полвека не накопил Пашинов сокровищ, но и не жил в нужде. Теперь же он вынужден заглядывать в самые дальние углы машинного двора в надежде, что ещё не всё растащили старатели и не сдали в металлолом. Но в распахнутых настежь складах шаром покати. Пашинов плюнул, покрыл всех и вся как полагается в подобной ситуации и зашагал прочь, на ходу прикуривая сигарету.
По пути домой Пашинов заглянул к сыну, Николаю. Издалека заметен его дом, обложенный кирпичом и огороженный фугованным штакетником, у калитки лавка с резной спинкой. В глубине усадьбы новые добротные базы. Николай и внешностью и хваткой копия деда, и внуки светловолосые и шустрые, копошатся с отцом на усадьбе, рассказывают деду о ягнятах, выгуливают зайцев на диких клеверах. Вкрадывается сомнение в сердце Пашинова, правильно ли поступает, мёртвой хваткой держась за колхозные руины, ведь уверен, возврата не будет. Понимает, но наперекор здравой логике пытает сына Пашинов:
« А если, не допусти Господи, война, за что воевать будешь?»
« За ту же Землю, за которую дед кровь пролил».
« Так ли, сынок?» Сомневается Пашинов. А Николай хмурит брови, говорит дерзко:
« Не заставишь ты меня, отец, сидеть рядом с тобой у разбитого трактора и ждать подачки от охамевшего начальства. Кто хотел колхоз на плаву удержать, то удержал!» Пашинов слушает сына, курит непрестанно, наконец, отвечает:
« Дай мне Бог многие лета, хочу я посмотреть, какую жизнь вы построите».
20.12.2010. Волгоград.