А вот и дедушка ленин!

Юрий Балабанов
...Из Буасси я уезжал на рейсовом автобусе, сжимая в окоченевших от холода пальцах записку с ещё одним адресом: «Книжный Дом на улице Фредерик».
«Они торгуют русской литературой, - уверила меня мадам Дюренн, как видно, расстроганная тем водевилем, который мы с Ниной Ли для нее сыграли, - там проводят вечера русской музыки. Может быть, ваш „шансон“ придётся им весьма кстати». Последняя фраза была произнесена не без иронии.
Постепенно в меня начали просачиваться растерянность, отчаяние и ужас.
Но растерянность, отчаяние и ужас лишь подхлестнули мой пыл, и, только оказавшись в Париже, я рванул на улицу Фредерик. Было уже пять часов дня.
Улочка Фредерик располагалась в самом центре, в районе Набережной Сены, возле Нотр Дам де Пари.
«Книжный Дом» оказался романтической лавочкой в стиле старых магазинчиков на Бург-ан-Бресс. Всё кругом было заставлено стеллажами с Есениным, Пастернаком, Мариной Цветаевой, Гумилёвым. На одной из витрин я заметил томик Бродского. «Здорово!!! Боже, как здорово! - кричало всё внутри меня, - Как же мне везёт!!! Если их интересует Бродский, значит мои песни тоже заинтересуют!».
Посетители показались мне русскими – и по внешнему виду, и по речи. Во всяком случае, русско-говорящими. Сухощавый бородач обратился ко мне весьма приветливо. «Чиво я жилаю».
- Я в Париже совсем недавно. Я пытаюсь выйти на русскую эмиграцию... Видите ли, так получилось, что меня пригласили, как туриста, в Бордо. Я пел там в одном заведении, и там же мне сказали, что русские в Париже... Что очень интересует... Я запутался в том, что говорил и смутился.
- Всё это звучит наивно. Эмиграция - это же не большая деревня, как в вашем Бордо. Здесь, в Париже, все разбросаны и разобщены. Эмиграции как таковой, не существует. Все нормальные русские уже повымерли, - успокоил меня бородач.
- А вы какие русские, - спросил я.
Бородач нахмурился.
- Эй, Константин, - крикнул он в пространство между стеллажами, - к тебе умник. Ищет единомышленников.
Из стеллажей выплыл знакомый до боли с самого детства образ: бородка клинышком и кепи, прикрывающее лысину. Я даже отпрянул.
- Только не надо мне говорить, что я похож на дедушку Ленина, - обратился ко мне ленин в кепке, сильно картавя, легко и очень органично избежав церемонии знакомства.
- Меня зовут Певец, - начал я, - мне бы хотелось...
- Знаю, знаю, - прервал меня ленин, - слыхал из-за стеллажей, - Пьиехали налаживать связи с Йусской эмиг-ацией, батенька?..
С этими словами он дружелюбно и вместе с тем фамильярно похлопал меня по плечу.
- Я как бы... - начал я неуверенно...
- Похвально, похвально. И что же вы нам хотите пьедложить? Какие идеи? Какие, так сказать, лозунги?..
- Я певец. Я ищу возможность исполнить свои песни для русских эмигрантов, которые ценят и понимают русскую поэзию и культуру, - объяснил я ленину.
- Ах, батенька, у нас здесь столько певцов! Все, присутствующие здесь, певцы, так сказать, певцы йеволюции! - широким жестом он указал на русскоговорящих, тёмными мрачными фигурами столпившихся у стеллажей.
- Мы не успеваем их оценивать, - сообщил он доверительно.
Общаясь со мной, ленин при этом был явно погружён в свои глубокие думы. Было очевидно, что ему не до частностей, что нечто большое и глубокое тревожит его ум.
- Я пою Бродского, Мандельштама, Галича, - неуверенно проговорил я, - у меня с собой есть запись на кассете. Хотите послушать?!! Я сегодня целый день в поисках, и, наконец-то, нашёл вас... Есть у вас магнитофон?..
- Я же вам сказал, батенька, - настаивал ленин, - столько певцов у нас здесь, и не пересчитать по пальцам.
Говоря слова эти, он как-то нервно дёргался и переступал с ноги на ногу, словно неотложно хотел... на митинг.
Он постоянно косился на ту самую групку русскоговорящих певцов Революции, собравшихся возле стеллажей.
Русскоговорящие о чём-то жарко спорили. Я услышал фамилию «Бродский».
- Они спорят о Бродском, а я пою Бродского, - привёл я железный довод в свою пользу.
- Хорошо, батенька, давайте вашу кассету, - смягчился ленин, видя моё отчаяние.
- Вот, - я протянул кассету и ленин засунул её в магнитофон, неожиданно возникший из вороха бумаг, и нажал кнопку „Play“. Зазвучала песня «Ночной Полёт».
Те, что стояли у стеллажей, споря о Бродском, даже ухом не повели. Единственный, кто ещё больше посерьёзнел, был ление в кепке.
- Фёдор, - крикнул он кому-то из спорящих, - иди же скорее сюда!!!
«Вот так-то! - возликовал я, - Иначе бы он не был Вождём Революции!»
«Что на свете, верней, на огромной вельми,
на одной из шести...
Что мне делать ещё, как не хлопать дверьми,
Да ключами трясти...» - неслось из магнитофона.
Подошёл Фёдор.
Я чуть в обморок не упал от волнения.
- Батенька, - обратился Вождь к Фёдору, - тут, видите ли, очень важное дельце...
... У меня и в самом деле остановилось сердце... Началось!!!
- Сейчас Иван Максимович уходит, - продолжал ленин, - узнай у него, в каком ресторане он сегодня ужинает. Если в «Максиме», спроси, заказывать ли мясо по-татарски.
И тут я не выдержал. Бросившись к магнитофону, я в отчаянной ярости ударил по кнопке «Стоп».
Магнитофон никак не отреагировал. Песня продолжала звучать.
Я ударил по кнопке ещё раз.
- Не умеете вы обращаться с техникой, батенька! - ласково сказал мне ленин. Протянув руку к магнитофону, он пощёлкал кнопками в какой-то одному ему известной последовательности, и магнитофон послушно выплюнул моего Бродского.
Я вытащил кассету и убрал ее в карман.
- Сволочи, - громко выкрикнул я в пространство между стеллажами, - вы спорите о Бродском, Пастернаке, Мандельштаме, и при этом даже не удосужитесь обратить внимание на человека, который проехал к вам через всю Европу с песнями на их стихи!
- Только не нужно утвейждать, что я похож на Владимира Ульянова-Ленина, - весело, как ни в чём не бывало, подмигнул мне кепчатый, поправляя кепку на лысой своей голове и, как видно, вовсе не обидевшись на „сволочей“.
- Совсем не похож! Ни капельки не похож! - закричал я яростно в ответ, - Дедушка Ленин был добрый и справедливый!!!
Тут-то началось такое!!! Фёдор, стоявший возле фальшивого ленина при этих словах чуть не покатился по полу в припадке смеха. Иными словами, у него случилась настоящая истерика. Да и фальшивый ленин корчился теперь в судорогах громогласного хохота, не собираясь особенно печалиться от моих обличительных слов...
- Сволочи, - повторил я, уже стоя у двери.
Певцы Революции повернули ко мне свои ничего не выражающие лица.
- Иван Максимович, - в полной тишине обратился Фёдор к одному их них, - в каком ресторане вы сегодня ужинаете?
А я тем временем выскочил на улицу, с грохотом захлопнув за собою старинную дверь. Я так и не узнал, в каком ресторане ужинает Иван Максимович.