Ресторан „Лагутин“.
13 сентяря 1985 года.
Пятница.
Смертельно усталый, но полный вдохновения и сил, а главное – со ста франками в зажатом кулаке, я спускался по крутым рассветным улочкам Мон Мартра. Я не знал, какой сегодня день, но на сегодня назначил себе воскресенье. Это был простой расчет: я не буду больше дёргаться, словно пойманная в силки птица. Если сегодня или завтра я начну что-то искать (при условии, что вообще доживу до завтра), то потеряю мадам Дамью и «Royale d’Or».
«Сегодня ночью я буду гулять по Парижу, - решил я, - но первым делом я найду какое-нибудь кафе, куплю пива с сосиской и просижу в тепле столько, сколько будет возможно. Иными словами, пока меня не «выметут». Потом же я найду где-нибудь в Булонском Лесу скамейку, и усну. Если я успею проснуться до пяти утра, то, весьма вероятно, обойдусь завтра без визита в полицейский участок»*. (*В пять утра в Париже начинается патрулирование: полиция сгоняет бомжей со скамеек в парках и других общественных местах. До пяти спать на скамейках и в подворотнях домов негласно разрешено.)
***
...Как только казавшаяся полуразвалившейся скрипучая дверь, которой Дамья так гордилась и которой боялась, захлопнулась, встав на место, в ультрасовременные пазы, замаскированные ободранной «под старину» краской, женщина потянулась к телефонной трубке.
- Леметр? – голос её звучал спокойно и уверенно, - кажется, у меня для тебя кое-что есть... Chanteur, тебе ни о чем не говорит это словечко?.. Нет, нет, это понятно... Но если ты так отвечаешь, значит, ровным счётом ничего не знаешь...
Выдержав небольшую паузу, она продолжала:
- Короче, Леметр, сбылась твоя мечта...
Дальше она говорила в трубку, отвечая на какие-то вопросы того самого Леметра:
- Где же я теперь его найду... он ушёл... И что бы я сказала при нём?.. что предлагаю тебе неольшую сделку?!! ...Нет, но он точно придёт... вернётся... Обещаю тебе, что не упущу... Ты сам не упусти... Записывай, Мэтр... Предположительно, он зайдёт завтра... я почти в этом уверена. Но то, что я могу сказать тебе наверняка – в следующее воскресенье я делаю его выступление... Риск? Поверь мне, Леметр, тут не будет никакого риска. Я же сказала: сбылась твоя мечта. А, может быть, мечта наших туристов. Давно пора было удивить их чем-то таким... И со вздохом: - Дожить бы до летнего сезона!
Она сказала так, и при этом пальцы её, сжимавшие видавший виды карандаш, мелко дрожали... наверное, от чрезмерного количества чёрного кофе и красного вина. Затем она, повертев карандаш в руке, и, видимо, на что-то решившись, проговорила в трубку:
- Вообще-то, я сделала запись, Леметр. Я сделала его запись, пока он пел, но... это будет тебе стоить немного дороже...
Леметр что-то закричал в трубку, и мадам Дамье пришлось немного отстранить её от уха.
- Сейчас?!! Во-первых, не надо так кричать, а во-вторых, эта запись с этим мальчиком будут стоить тебе… пятьсот тысяч франков!
На той стороне трубки воцарилась тишина, а затем Мадам Дамья тихо проговорила:
- В таком случае, я жду.
***
Я бродил - бродил, куда глаза глядят, коротая время, опьянённый своей победой, пока к трём часам не вышел к «Мулен Руж». Неоновая мельница уже не светилась. Небольшие ночные кабаки тоже начали закрываться. Лишь на бульваре Клиши тёмным фиолетом мерцали недвусмысленные вывески, приглашающие поразвлечься: посмотреть „BLUE VIDEO“, а, может быть даже, кого-то потрогать.
Я прошёлся по Клиши – сначала по левой стороне, потом, вниз - по правой и завернул в безобидную, судя по гулу голосов внутри, пивнушку, где мне подали огромную кружку пива за сорок франков (ночная наценка).
По обеим сторонам от стойки мерцали два монитора, на которых время от времени появлялось нечто, напоминающее софт-порно. Над стойкой бара светилась табличка:
„TOUT LES SOURS DE 21-h A L’AUBE“
Это меня устраивало. *Каждый вечер с 21 часа до рассвета, - гласила табличка. Если пить пиво очень медленно, отвлекаясь то на левый, то на правый экран, рассматривая публику (ненавязчиво, конечно: французы очень тяжело переживают, когда кто-то против их воли вторгается в их личную сферу; они становятся при этом очень агрессивны), то можно дотянуть до утра. А там – посмотрим. Если выгонят – пойду на скамейку в парк, как и планировал.
К кассовому аппарату была прикреплена ещё одна табличка:
„PAS DE CREDIT“
В кредит не отпускаем. Такие таблички висят во многих барах. Пощады нет никому, даже постоянным клиентам.
Я расплатился за пиво, перекинул ремешок сумки через шею и запрятал оставшиеся деньги в нагрудный карман куртки, чтобы вовсе не остаться без гроша, если усну.
Но я не уснул. Был момент, когда я на мгновение забылся... я сидел на изящном вращающемся табурете, приставленном к роскошному, из прозрачного пластика, роялю, на высокой круглой сцене. Кругом – МОЯ(!) публика. За широкими стёклами – таких нет в «Royale d’Or», - Париж. И я пою.
«Этот мотив... сотни музыкантов пели его прежде... а вот сегодня пою я. Он спасает меня, спасает от одиночества. Но, постойте, так ли я одинок? – так ли я одинок, если у меня есть ВЫ – мои тени, тени, лиц которых я часто не могу различить, но знаю: они ловят звуки моего голоса, они так же, как и я, страдают от одиночества, и они аплодируют мне. Аплодируют за то, что на какой-то миг мы разорвали эту призрачную пелену, окутывающую нас и зовущуюся одиночеством... на какое-то мгновение мы стали одним целым. Благодаря этому мотиву, который стучит, стучит в груди, как деревянное сердце!»
...В ужасе я очнулся. Кружка пива была выпита наполовину. Машинально я сунул ладонь в нагрудный карман куртки. Как ни странно, я даже не удивился, что мои последние пятьдесят франков исчезли: не стал кричать, звать на помощь, или закатывать скандал... Кому?.. Даже самому себе я решил не закатывать скандалов. Ну, что поделать! Уснул. Вот так я засыпаю, что пушкой не разбудишь. Сам виноват. Нет, никто не виноват. Просто так получилось. Так получилось, что меня обчистили. В Париже это обычный номер - как ступить подошвой в собачье дерьмо; как быть сбитым одним из этих сумасшедших мотоциклистов, которые думают, что у всех вокруг, как и у них, такие же прекрасные зрение и реакция. Так что, - Вуа-ля, я в Париже!!!
Успокоив самого себя таким образом, я допил пиво, сгрёб в охапку свою дорожную сумку, проверив, не исчез ли вдобавок мой паспорт, абстрактно попрощался со стойкой бара, и вышел в холодное утро.
Образ Бульвара Вольтер с его одноимённым отелем и широченной кроватью возник с шизофренической настойчивостью.
В кафе с возлежащим у окна Крепо тянуло, словно на Родину. Одновременно появилось чувство, будто бы я знаю, как нужно действовать дальше...
...Дверь бистро откроется, впустив меня в пахнущее кофе, свежим тестом и парфюмом нутро. Крепо поднимет свою большую голову, поприветствовав меня взмахами своего пушистого хвоста. «Давно не виделись» - скажут его глаза.
- Как было в Центре Русской Культуры?.. – обратится ко мне хозяйка с интонацией, от которой тут же станет тепло на душе. Сомнения, если они у меня в тот момент и будут, тут же развеются.
- С русской культурой придётся повременить, - отвечу я ей полушутя – полусерьёзно, - может быть, пока у вас найдётся место мойщика посу...
- Нет! – оборвал я сам себя. - Эти сказочки оставьте для розовых нравоучительных романов, в которых старлетки, превратившись в Звёзды Шантанов, став таковыми, оказываются нетронутыми девственницами, а трудолюбивые мальчики из провинции работают посудомойщиками, копя доллар за долларом, шаг за шагом, день за днем превращаясь в миллионеров. Эти сказочки не для меня. Я не пойду мыть посуду. В реальной жизни мойщики посуды остаются мойщиками посуды навсегда.
Если я и в самом деле Певец, я должен петь. Мыть посуду для меня теперь – слишком большая роскошь. Непозволительная роскошь.
Чудная особенность Парижа заключается в том, что окончательно засыпает он лишь на час-полтора. Когда в одних кварталах ночные бары закрываются с наступлением рассвета, тут же в других открываются утренние кафе. На площади Д’Иенна я свернул налево на довольно широкую улицу, привлекшую меня гастрономическими вывесками. Денег теперь нет, это ясно; зато можно полюбоваться на всякие там вкусности в витринах... Можно так же попеть на улицах, но это не так-то просто, как многие полагают. Дело в том, что для того, чтобы петь на улицах Парижа, нужно обратиться в ближайший Комиссариат Полиции, где вам выпишут квиток, с „программой“: на каких улицах, по скольку минут и с какими интервалами ты волен заниматься своим ремеслом. Но в первую очередь, они проверят ваш паспорт... короче, с этим всё понятно. Замкнутый круг.
Так что, я просто брёл по широкой улице, наслаждаясь гастрономическими вывесками и видом товаров, которые частные торговцы уже начали раскладывать за чисто вымытыми стёклами витрин.
Говорят, при перечислении всяких деликатесов и блюд, можно утолить голод. Я попробовал. Врут, можете мне поверить. От вида заливной рыбы с красиво нарезанными кружками варёной морковки, мне страстно захотелось домой, к маме; а когда за одной из витрин я увидел копчёного угря – жирного, прямо-таки лоснящегося, переливающегося от жира всеми цветами радуги, голова моя закружилась, и я уткнулся лбом в ту самую витрину, моля Бога не дать мне упасть на этой красивой и широкой улице в голодный обморок, на виду у всех прохожих. Во-первых, это просто неприлично – падать; а во-вторых, если ты упал, первым делом вокруг тебя соберётся толпа, а потом кто-то самый бдительный и добрый, из тех, что будут смотреть картину твоего падения из окна своей уютной квартирки, вызовет скорую. А где скорая, там, для таких, как я, и полиция...
...Я очнулся от стука... странного, глухого стука, словно стучался ко мне Ангел из потустороннего мира. Когда я открыл глаза, лицо Ангела в самом деле маячило тут же, передо мной неясным, полу-облачным образом.
Ангел взмахнул рукою.
«Призывает» - понял я, ещё не совсем очнувшись. И в тот же момент шум улицы ударил мне в барабанные перепонки торжественным симфоническим оркестром, а Ангел, размытый и весь в Облаках, превратился в хозяина того самого жирного и лоснящегося угря, что чуть не довёл меня до истерики.
Как и Ангел минуту назад, хозяин тоже махал рукою, повидимому, призывая меня... Куда призывают Ангелы – понятно; а куда призывают хозяева магазинов со всякими вкусностями?.. Ещё более понятно!!!
- Нет денег - помахал я ему со своей стороны витринного стекла, разделяющего нас.
- Бла-бла-бла - проговорили губы хозяина – тоже жирные и лоснящиеся, как и его угорь. При этом из-за этого толстенного стекла я не услышал ни одного слова, а читать французский по губам я ещё не научился.
Так что, я снова повторил, ясно и чётко артикулируя, чтобы хозяин, побольше моего поживший в Париже, меня понял:
- Денег нет у меня на вашего...
Тут я запнулся. Уж чего-чего, а как называется по-французски угорь, я уж никак не мог знать.
- Денег нет у меня на ваши деликатесы, - проартикулировал я, сложив ладони рупором и впечатавшись в ветрину.
Хозяин замахал мне ещё приветливее.
- Он пр-росит тебя отойти и не пачкать витр-рину, - услышал я возле самого своего уха немного сердитый, с хрипотцой, голос.
Ту-то я совершенно очнулся, спустившись с облаков на землю. Я стоял, чувствуя себя полным идиотом. Было часов девять утра. Тот, кто вернул меня в реальность, стоял рядом, криво ухмыляясь и обнажая при этом белоснежные зубы. Это был молодой парень лет двадцати, как и я, с короткими курчавыми волосами и тёмной кожей мулата.
- Ты русский? – спросил я его, не найдясь больше, что сказать.
- Почему ты так р-решил? – удивился мулат. Ростом он был не выше меня, огромные тёмные очки, размером с две пепельницы, украшали его лицо.
- Ты «р» выговариваешь так по-русски, - объяснил я, и показал, прорычав языком: «р-р-р».
Молодой человек криво ухмыльнулся:
- А ты, наверное, итальянец, – хмыкнул он.
- Нет, я – парижанин, - почему-то на этот раз печально ответил я, - Певец меня зовут. Я песни пою.
- Значит, точно итальянец, - проговорил мой новый приятель на французском языке, вновь со своим русским «р-р-р».
- Ну, а если и так? – поинтересовался я.
- Если так, значит ты мне всё врёшь.
- Почему?..
- Потому что итальянцы не прижимаются носами к витринам с деликатесами.
И тут я решился...
– Хорошо, я скажу правду!.. Уже давно нужно было сказать эту правду и самому себе, и всему миру. Никакой я не парижанин, и никакой не певец. Я – простой неудачник, которому давно пора посмотреть этой самой правде в глаза! Я испортил свой паспорт, написав в нём дурацкое слово, думая, наверное, напиши я это слово в очень важной-преважной бумаге, как тут же всё так и сбудется, как написано...
- И что, не сбылось? – мой соеседник, продолжая криво ухмыляться, на секунду приподнял очки, и вновь водрузил их на нос.
- Не сбылось, ничего не сбылось.
- Может быть, не то слово написал? – произнёс он как-то рассеянно, видимо, потеряв ко мне всяческий интерес. Он поднёс к глазам, обутым в очки, руку, завернул рукав и взглянул на часы.
- Ты тоже слепой? – догадался я. - Мы с тобой друзья по близо-дально-зоркости».
- Почему ты так решил? – вновь с безразличием переспросил он.
- Часы так к глазам подносят те, кто плохо видит, - объяснил я.
- Десять, - вместо ответа произнёс мой друг, - без десяти десять. И вдруг неожиданно живым тоном: - Ну, так какое слово ты там сказал… не то, что надо?..
- Не сказал, а написал... В паспорте своём советском написал, что зовут меня Певец.
Парень присвистнул. – В советском?!! Ну, это уж ты погорячился! У вас, у советских, такие трюки откалывать – мёртвая петля!
- Я не советский, - проговорил я с убеждённостью, - если уж забыть про то, что я – парижанин, если забыть про всю мою жизнь, про мои песни, которые я пишу, про голос и всё остальное, то я – русский...
Я умолк, смутился и добавил: - ...Русский... певец.
- И где же ты поёшь?
- В том-то и дело, что нигде.
- Слушать не хотят?..
- Что-то вроде этого.
- А куда ты пробовался?
- Мало ещё куда... на Монмартре одна дама меня сегодня ждёт...
- А в „Лагутине“ тебя слушали? – спросил мой друг.
- В „Лагутине“?.. Я даже не знаю, что это такое, - честно признался я.
Мой приятель вдруг оживился. И куда только девалось его безразличие! - Так вот, - почти деловым тоном заговорил он, - считай, что сегодня тебе крупно повезло, и ты встретил того человека, которого мечтал встретить... Самого важного в твоей парижской карьере человека встретил.
Взяв меня за лацканы, он продолжал, почти дыша мне в лицо:
- Эта улица называется „Дез Орфевр“. Ты пойдёшь по ней до самого конца, затем свернёшь направо, на „Бассано“. Метров пятьдесят по Бассано, и справа ты увидишь то, что тебе надо. Заведение называется „Лагутин“. Не перепутай. Там много ещё всякого дерьма, но тебе нужен именно Лагутин, понимаешь?.. Сейчас без семи десять. Тебе нужно поторопиться. Семи минут как раз хватит на то, чтобы туда добежать. Постучишься в дверь. Там есть звонок, но ты не звони, а постучись. Это тебе понятно?..
- Понятно, - произнёс я, почти сражённый так внезапно свалившейся на меня удачей.
- И вот что, друг, - продолжал мой приятель (с горечью в душе я вдруг осознал, что даже не спросил его имени), - тебе нужно научиться говорить правильные слова. Понимаешь?..
- А какие правильные? – поинтересовался я.
- Когда тебе откроют в этом Лагутине, скажи только одно слово: «СПАРАЧИНО». И весь мир у тебя в кармане.
...Так я нашёл себе друга. В спешке я двинул по „Дез Орфевр“, вспоминая дальнейший наш разговор. Собственно, разговора-то никакого не произошло. Оказалось, что зовут его Марио, и Марио очень торопил меня. Ещё он спросил, не будет ли переживать та, что на Монмартре, если у меня всё удачно получится с Лагутиным. В том смысле, что не станет ли она мне названивать, требовать, беспокоить... «Не станет, - успокоил я Марио, - у меня нет телефона: ни спутникового, ни портабль». Ещё Марио спросил, где я живу, в том смысле, где найти меня после того, как всё счастливо завершится. Я обьяснил, что нигде не живу, потому что выписался два дня назад из гостиницы, и теперь я - официальный бездомный и сплю пока в парках и под мостами... Моя мамочка была бы в шоке, если бы узнала об этом. «А она здесь, в Париже?!!» - испугался почему-то Марио. «Она живёт в России» «Ну и хорошо. Пусть себе там и живёт. Вот тебе мой совет: когда начинаешь самостоятельную жизнь, особенно в другой стране, со всем прошлым лучше сразу порвать. Особенно с мамочками и папочками». Я и сам так думал, но почему-то именно в этот момент от этой мысли мне вдруг стало больно и щемяще-противно. «Всё будет тип-топ», - успокоил меня Марио, похлопав по плечу.
...Улицу „Бассано“ я узнал сразу по бесконечным вывескам: то справа, то слева вырисовывалось: „Cafe Chantant Barsalino“, „Cristal Cabaret“, „Piano-Bar“... И вдруг –
„Restaurant Cabaret Russe Lagoutine“
Как Марио и говорил, ресторан был закрыт. На массивной двери была укреплена всё та же надпись:
„TOUT LES SOURS DE 21-h A L’AUBE“
Заведение работало до рассвета. Это значит, что это настоящее, французское заведение, хоть и с русским именем; что там и в самом деле выступают настоящие артисты, и платят им далеко не гроши. А я согласен на любой гонорар!
В проёме между двустворчатой дверью из лакированного тёмного дерева и огромным окном, в шикарной деревянной раме (такую раму в Москве точно тут же отвинтили бы), под стеклом, висела афиша. Это была старинная афиша годов сороковых, выполненная цветной гуашью. Настоящий антиквариат!
„ЛАГУТИН“ – выведено было вверху по-русски. И далее:
2
GRANDS ORCHESTRES
50
ARTISTES ET MUSICIENS
Authentiquement
Russes et Tziganes!
*Два Гранд-оркестра, пятьдесят артистов и музыкантов, русско-циганская атмосфера.
Дорогой Марио! Спасибо тебе!!! Судьба вновь повернулась ко мне лицом! За массивной дубовой дверью скрывалось самое роскошное заведение, которое мне когда-либо приходилось видеть.
Я подошёл к углу дома и уставился на табличку, тараща полуслепые мои глаза, и изо-всех сил пытаясь разобрать название улицы. Так и есть. «RUE BASSANO» - гласила табличка. Тот самый адрес, который назвал мне мой друг, и – о, Боже!!! Я чуть не подпрыгнул в прозрении: это был так же тот самый адрес, что вычитала мне из старой, пожелтевшей газеты матушка Мари с кладбища „Сан Женевьев Де Буа“!!!
Получается, что Бог давно подталкивал меня к этому месту, а я не хотел его, Бога, слушать!!!
...За широким окном ничего не просматривалось. Всё, что находилось за стеклом, было скрыто от меня. Полная чернота: я не мог даже представить, насколько велико помещение там, внутри.
Я вновь подошёл к двери. Каждую её створку украшало небольшое вытянутое в длину стрельчатое окошко, застеклённое слегка выпуклым, так же, наверное, антикварным стеклом. Ощупав это, похожее на огромную линзу стекло, я загородил свет ладонями, приложил ладони к холодной полупрозрачной поверхности, впечатался лицом в ладони, как в рупор, напряг зрение, и... тут же в ужасе отпрянул: оттуда, из темноты, на меня смотрело белое, опухшее и раздувшееся лицо.
Всё, что я успел увидеть, прежде, чем закричать - была дыра от пули в самом центре лба, у переносицы, и распахнутые мёртвые глаза. Оттуда, из-за стекла, они смотрели пристально, не мигая, и лицо оттого было похоже на выплывшее на поверхность пруда лицо утопленника. Мой крик ужаса потряс, казалось, стекла во всех ближайших домах. Несколько случайных прохожих обернулись на меня, отпрянувшего, споткнувшегося о бордюр тротуара и сидевшего теперь на пятой точке в неглубокой, правда, луже, оставшейся после лёгкого утреннего дождя. (Прав Дюпрэ-Вивьенн, тысячу раз прав!)
Мне так и не удалось постучать, как говорил мой друг Марио: дверь открылась сама – легко, без скрежета – и в её проёме показалось ТО, что так напугало меня. Вернее, ТА. Это была женщина средних лет. Стоя в проёме двери, она держалась очень прямо и гордо, словно была... принцессой, или королевой.
Покрасневший от позора, я поднялся из своей лужи, чтобы получше разглядеть стоявшую в проёме двери. Я подошёл к ней почти вплотную: так я могу хоть что-то видеть. На плечи женщины был накинут лёгкий халат из полупрозрачного алого шёлка, расшитого крупными бледно-зелёными лепестками лилий. Её и в самом деле бледное лицо обрамляли рыжие локоны волос, бледный лоб украшала диадема. Огромный сверкающий рубин свисал с диадемы на лоб – его, очевидно, я и принял за след от пули. Лицо женщины вовсе не было опухшим, напротив, очень даже приятным. Там, у стрельчатого оконца, я пал жертвой очередного своего оптического обмана: искривленное стекло в стрельчатом оконце исказило лицо женщины, словно линза.
- Спарачино, - произнёс я заветное слово, вдруг сообразив, что не спросил своего друга, что, собственно, оно, слово это, означает.
И не успел я сказать „СПАРАЧИНО“, как произошло чудо: женщина, оттуда, из проёма, поманила меня рукой:
- Идите же сюда, - проговорила она.
Волшебная сказка началась. Я последовал за ней в тёмную утробу ресторана „Лагутин“.
Как только я вошёл, дверь захлопнулась за мной – всё так же бесшумно. Было темно, самой женщины я теперь не видел, зато слышал её голос, раздвоенный эхом...
– Ты пришёл за деньгами, маленький стрелок? – проговорила она. Голос её был хрипл от волнения. Я почти почувствовал, как там, в темноте пространного холла, бешено колотится её сердце. Она и в самом деле была крайне расстроена.
Разлепив сухие губы, я вновь попытался выдавить из себя эту дурацкую, приставшую к моему языку фразу: «Я согласен на любой гонорар, мадам», но женщина не дала мне заговорить.
– За моего сына, маленький стрелок. Я хочу, чтобы ты знал, что я мщу за моего сына! – почти просвистела вздымающейся от волнения грудью она.
Резкая вспышка света ослепила и без того ничего не видящие мои глаза.
– Вы меня с кем-то спутали, - проговорил я как можно спокойнее в этот свет, ощущая при этом, как горячая струйка мочи течёт по моей левой ноге прямо в ботинок, - я не знаю вашего сына... я у нас в Париже вообще никого не знаю, и совсем уж не понимаю, при чём здесь какой-то стрелок и, тем более, месть. И уж кому-кому, а мне мстить глупо: я не успел ещё сделать здесь, в Париже никому ничего такого, чтобы мне мстить... Марио дал мне ваш адрес: улица Бассано, ресторан под названием Лагутин. Марио – мой друг. Он сказал, что...
Я осёкся. Осёкся, и волосы встали у меня на затылке дыбом: я вдруг понял, что во-первых, от волнения обмочился, а во-вторых, не произнёс в этом жутком слепящем мареве ни одного слова из того, что только что говорил. Можете ли вы понять, что я имею в виду?.. Я говорил, говорил, говорил бесконечно – про то, что никого здесь не знаю, про месть, про Париж, про Марио, но ни одного звука не было слышно в пустынном тёмном холле. Только лишь эта слепящая вспышка мне в глаза, а после - резкий звук и удар, словно кто-то взорвал у меня над ухом праздничную шутиху; потом же – так, смеха ради – треснул ладонью меня по лбу. Всё, что я успел ощутить – это резкая боль в затылке и тишина.
Меня перестали слепить светом. Только где-то в отдалении, тихо, – тихо, потому что, наверное, я был оглушён, звучал голос Эдит Пиаф. Или мне это лишь только казалось?..
Потом я – нет - не почувствовал, а, скорее, услышал, как опускаюсь, вернее, падаю на колени...
Но за секунду до этого я протянул в полной темноте руки к своему затылку, и пальцы мои окунулись не в привычную копну волос, а во что-то скользкое, липкое на ощупь, горячее и мокрое. Я страшно испугался. Нет, испугался – это не то слово, которое можно подобрать в этом случае... меня охватила паника. Вот тогда-то ноги мои и подкосились. Ощущение было, что я проваливаюсь куда-то. ...Может быть, я провалился в свой очередной сон?..
И в тот момент, когда я уже поверил было в то, что вижу сон, случилось невероятное! Вначале перед моими глазами самыми яркими красками, какие только есть в мире, вновь засиял свет (но это был уже другой свет – не ослепляющий, а освещающий всё вокруг); а потом я увидел и ту самую даму с рубином на лбу; но что самое невероятное - увидел я её непривычно ясно, резко, как никогда до той поры никого и ничего не видел, ни во снах, ни, тем более, наяву – с моим-то зрением!
Стоя на коленях в своём сне, я, словно зачарованный, смотрел, как она роняет на пол что-то тяжёлое и чёрное... И теперь – господи, спасибо! – я отчётливо видел сам предмет! После стольких лет моей слепоты я, наконец-то обрёл зрение! Судьба вновь повернулась ко мне лицом!!!
Я разглядел этот предмет до мельчайших подробностей: „Вальтер“ – выгравировано было на чёрном стальном корпусе. Это был обычный пистолет Вальтер, и жерло его ствола испускало слабый фиолетовый дымок (можете вы со-слепу различить такие подробности???)... Я увидел чёрный язычок предохранителя и красную отметку, говоряшую о том, что предохранитель тот больше не предохраняет пистолет от выстрела... Я увидел пол, на котором лежал этот Вальтер - белый, мраморный пол, сверкающий под зажёгшимися вдруг надо мной хрустальными люстрами...
Пистолет лежал на этом полу, как мёртвая ворона на бело-белом снегу, но откуда-то снизу к нему вновь подступала чернота. Чернота эта словно шла от меня. Ради Бога, не надо! Только не чернота, - возопил я, - пусть только вновь не чернота!!! Но чернота растекалась – медленно, словно пролившееся на пол чёрное молоко...
И вот белый пол, сверкающий под тем самым Вальтером, который ясен и виден был мне до мельчайшей детали, почернел, освещённый горящими под низким деревянным резным потолком люстрами, а потом как-то странно повернулся, превратившись в стену. В мраморную стену. Люстры теперь горели слева от меня, словно огромные хрустальные бра. С вернувшимся ко мне зрением, я мог наслаждаться их сиянием и красотой сколько угодно!!!
...Пол, ставший стеной, почернел не весь. Скользкая, как мне показалось в тот момент, лужа распространялась по нему; но там, дальше, всё сверкал и сверкал белый девственный мрамор. А ещё дальше я увидел лестницу. Лестница так же была опрокинута набок, и по этой опрокинутой лестнице сбегал молодой человек. Он был бледен, как и его белая рубаха, распахнутая на груди... Я отчётливо видел каждую пуговицу, даже выражение лица этого молодого человека видел я ясно, как никогда прежде.
Молодой человек приблизился к моим обредшим зрение глазам, затем лицо его ещё более побелело, а с пересохших губ слетело непонятное:
- Ты сошла с ума, - зашептали его губы, - ты сумасшедшая, я знал, что ты сумасшедшая!
Я перевёл взгляд на женщину, к которой обращался молодой человек; а обращался он к той самой, которая... я потерял мысль...
- Иначе было никак нельзя, - проговорила она, - мне было позволено это сделать...
- Это не тот, - послышалось в ответ, - ты застрелила не того!!!
«Вот. Ты так и не смог удовлетворить женщину в расстроенных чувствах» - услышал я откуда-то голос Мари Дюпрэ-Вивьенн.
В перевёрнутой картинке, которая стояла теперь перед моим взором, женщина тем временем медленно опускалась на колени, на сверкающий мрамор. Лицо её выражало отчаяние и бессилие; цветной подол её шёлкового халата лег на сияющую поверхность, и чёрная лужа, в которой совсем утонул чёрный Вальтер, подбиралась теперь к подолу - медленно, медленно подбиралась, с каким-то шипящим, пенящимся звуком.
Я закрыл глаза. Как ни приятно и радостно было видеть всё так резко и ярко, я всё равно закрыл глаза: я не мог вынести отчаяния этой женщины.
С закрытыми глазами я мог только слышать...
«Ты не мужчина, - горестно проговорила вновь откуда-то взявшаяся Дюпрэ-Вивьенн, - ты обыкновенная тряпка!»
«Тише, тише, тише...» – зашептал другой женский голос над моим ухом, - нужно всё обдумать...»
Говоря это, женщина начала заикаться. Слова с трудом вырывались из её горла, словно оно было сжато чьими-то ладонями. Затем раздался лёгкий плеск и кашель. Откашлявшись, женщина продолжала: «Мне дано было разрешение... сам мосье Лем...» Она словно подавилась этими словами, и вновь послышался плеск.
«Мы всё здесь уберём, мы спрячем труп... Всё равно нужно было его прятать... Я всё продумала... Сегодня же ночью...»
«Ресторан» - прошептал молодой человек.
«Ресторан будет работать, как обычно... Мы дождёмся ночи, и...»
«Чёрт возьми, сколько крови!»
...Теперь меня несут куда-то. И мне приятно. Мне приятно, что меня уносят из этого непонятного мне видения. И ещё... мне хорошо, понимаете?!! Я так устал за все эти месяцы! Я так хочу, чтобы меня отнесли в мягкую кровать, как делала мама в детстве, уложили на мягкую перину и спели колыбельную... Я смертельно устал, вы можете это понять? – кричу я этим людям.
«Сюда, сюда», - слышу я в ответ.
«Следы! Не тяни же его так! Всё продумала!..», - долетает до меня, - «Ты – идиотка, ты просто ненормальная идиотка! Стой! Я принесу пакет...»
«Пакет будет мал!»
«Плащ?.. Тот, что...»
«Хорошо, пусть плащ... Никто не станет спрашивать, куда делся этот плащ?..»
«Его забыли у нас ещё в прошлом месяце... Никто о нём теперь не вспомнит!»
Мягко. Очень просторно и мягко на этой перине. И я не открою больше глаз. Пока не высплюсь... Пока не приду в себя. Пока ко мне не вернётся голос... Господи! Я так устал, - почти рыдаю я, и они не слышат моего рыдания. Или не хотят слышать. Им не до меня.
«Сюда, сюда, скорее, опять кровь!»
«Я принесу ведро и тряпки!»
«Постой! Не оставляй меня тут одну... с ним...»
«Продумала! Ты идиотка!»
Они просто не могут ничего другого говорить друг другу, как только обзываться идиотами.
Теперь я сплю. Всё. Теперь я сплю. Оставьте меня в покое. И не надо никаких колыбельных. Лишь голос Эдит Пиаф сменился теперь моим собственным голосом: мои песни звучат где-то в отдалении. Они поставили мою французскую запись. Но у меня нет никаких записей на французском...
...Сквозь свой голос во сне, я слышу другой голос - тихий голос мужчины. Совсем как будто рядом:
«Не пришёл?!!»
«Это очень странно, что не пришёл».
Тот, вернее, та, кто отвечает, знакома мне по сипловатому голосу: это мадам Дамья. И говорит она обо мне.
Простите, мадам Дамья, дайте мне немного выспаться, я так устал! Я знаю, что мы договаривались на сегодня... Но, ведь, ещё только утро! К вечеру я буду у вас! Я спою вам все свои песни, все до единой, только найдите для меня время! Не нужно делать так, чтобы я стремглав бежал к вашему роялю, пытаясь завоевать его; „отбить“, словно высоту у врага... Пусть всё будет спокойно. Мне так нехватает этого покоя, боже мой!!! А когда всё наладится, и вы поможете мне подзаработать немного денег, клянусь, я позвоню своей маме...
С одной стороны, мне нелегко дастся этот звонок – столько месяцев она не слышала от меня ни одной вести! Но с другой стороны, ей так радостно будет узнать, что её сын...
...Маленькие квартирки под самой крышей где-нибудь на окраине Парижа стоят не так уж дорого. Особенно те, что в чёрных и латинских кватралах... Разумеется, я и не расчитывал на вид Эйфелевой Башни из окна... вы только дайте мне возможность, а потом посмотрим... Дайте мне возможность петь и зарабатывать за своё пение деньги. Чтобы мне не стыдно было звонить моей маме. Чтобы я мог честно и спокойно говорить: «Всё в порядке, ма! Может так случиться, что я приеду к Рождеству...»