"Ангел Меф"
роман
Часть 1
Звёзды и Земля навеяли мне эту песню,
а посему и нет в моей душе,ни гордости,
ни разочарований!
Глава1
Непониманию Добра и Зла, протестую!
Он, опять увидел себя во сне в восхитительном и нежном поцелуе, а проснувшись и осознав все, что с ним произошло, решительно констатировал: жизни не миновать! Эта мысль его одновременно, как взволновала, так и успокоила. Мефодий вдруг неожиданно понял, что им преодолен какой-то внутренний предел, некий рубикон, который, наверное, и отделяет смерть от жизни, небытие от бытия. Мысли, лихорадочно роившиеся в его голове, вдруг начали обретать строй и смысл:
- Хватит, понежился немного, повитал в облаках и баста! Пора и честь знать, раз уже не можешь сладить со своими чувствами. Наверное, именно они - чувства и делают человека живым. Значит, подоспело опять время взращивать и лелеять, отдавать и не брать взамен. Захотелось вдруг кого-то звать и кому-то отзываться. Настало время жить!
Но, странное дело, небытие всё ещё продолжало держать его у порога новой жизни. Словно какими-то остатками корней своей души он всё ещё держался за это обжитое и привычное небытие. Держался за всё, к чему успел привыкнуть и прикипеть здесь и сейчас, подобно тому, как старость держится за каждый ускользающий день там, в жизни. Но, подобно Луне, тающей в растущем и крепнущем свете восходящего Солнца таинственная и осторожная сторона его души все - же нашептывала:
"А если опять все будет, лишь для того, чтобы затем не быть? Повторится, и развеется вскоре, словно прах и дым. Разгрести зло и вырастить на этом месте доброе нельзя навечно и поэтому - это доброе никогда не будет истинным."
Мефодий знал, что вечна лишь истина, но где, же искать ее, как не в жизни? Неужели, любое бытие - это лишь замкнутый круг и любой труд разрушит мельница вечности, чтобы потом кто-то другой уже в который раз все опять повторил сначала. А, может быть, это и есть задача и назначение любой души - разорвать порочный круг непонимания, чтобы превратить его в спираль восхождения к истине? Мефодий подумал о Солнце и Луне, о воде, которая проворно бежит с гор, чтобы затем опять выпасть снегом на ледник. Все повторяется! Но, каждый раз по- иному! Разве солнце приходит каждое утро в ту же точку, а вода не становится иной?! Природа, конечно же, не подобна Сизифу, но человек….
Он опять вспомнил поле, которое он не раз видел в окнах Зала Жизни. Его поле, заросшее бурьяном и кустарником, брошенное и забытое. И он вдруг так живо и ясно представлял себя, бредущим по нему босиком, когда-то ухоженному и взлелеянному, что даже чувствовал пряный аромат его трав. Теперь же он видел его заросшим кочками и бурьяном, над которым сегодня витал лишь горький запах полыни и запустения. Более же всего, его печалило заброшенное кладбище, что было поодаль, в зарослях кустов и крапивы. Кресты и скромные памятники выглядели такими сиротливыми и растерянными, словно, брошенные в лесу дети. Как - будто, одичавшая природа, слепо мстя и беря реванш, торопилась поскорее стереть и сам земной предел тех, с чьим трудом она уже расправилась. А ведь совсем недавно эти люди были ещё живы и радовались жизни. Над их полем лилась песня жаворонка, а под горкой звонко журчал прозрачный ручей. Где теперь все это, куда и почему оно ушло и повторится ли вновь? Растерянно и подавленно взирала на все это душа Мефодия; и не то более всего волновало и бередило его душу, что поле заросло, а хозяева его лежат подле. Более всего его волновало то, что все это было! Было уже не единожды и не дважды, а ровно сорок раз!
Сколько же человеческих сил было потрачено каждый раз для того, чтобы поле вновь вышло из леса, зацвело и запело тучным колосом на ветру! Сколько людских бед и войн прокатилось по нему, заставляя его стынуть и плакать на холоде, от ощущения ненужности и забвения. И поле, и людей, и их кров тридцать раз объявляли ненужным хламом. Но как умело оно каждый раз радоваться и благодарить людей в ответ за их нежную заботу о нем. Как преображалось оно, когда, разбуженное их трудом и песней, становилось для них и невестой, и матерью.
Поняв, вдруг, что он окончательно запутался в своих мыслях и даже вышел на круг, Мефодий пришел в себя и обнаружил, что уже давно подоспело время завтрака, а он еще так и не покинул своей скромной кельи.
Вдруг, в дверь постучали. Постучали сразу в три руки, и Мефодий без труда сообразил, что это, вероятнее всего, были их вечно юные и прекрасные богини - Вера, Надежда и Любовь. Их щебетание было сродни журчанию ручейка и песни жаворонка, одновременно:
- Мефодий, радость наша, вы живы?
- Надежда, бог с тобой, как ты смеешь вот так, просто, говорить о жизни!
- Верочка, я так волнуюсь, а вдруг с ним что – то случилось?
- Поверь мне, Наденька, с ним ничего не могло произойти?
- Тогда, почему он не открывает нам дверь? Он, что же, совсем не любит нас?
Девушки, радуясь и весело галдя, переступили, было через порог, но тут же выбежали вон, – Мефодий был не одет. И уже из-за двери он услышал их возбужденные голоса:
- Мефодий, вы так прекрасны, так прекрасны!
- Да, да, Мефодий, вы как Аполлон, поверьте.
- Почему вы нам раньше ничего не говорили об этом?
- Мефодий, надеюсь, вы понимаете, что так поступать некрасиво? Приходите же, поскорее, - вас уже давно ждут.
И только сейчас, прислушиваясь к стихающим голосам, убегающих девушек, Мефодий осознал, что он, не успев даже выйти из комнаты, уже заявил о себе. Заявил громко и недвусмысленно. Заявил о том, что повстречал жизнь во сне и наяву. Он был уверен, что в столовой его давно ждут. Ждут даже те, кто успел позавтракать. Им всем, конечно же, не терпится увидеть как его, так и зародившуюся в нем жизнь.
- Еще бы, - подумал Мефодий, - мысли и намерения в Золотой Долине распространяются так быстро и легко, что всякий без большого труда может прочесть их, даже не заглядывая в глаза. Тем лучше, – не надо будет лишний раз объясняться и объяснять. Но, почему они сравнили меня с самим Аполлоном?
Мефодий появился в Золотой Долине, если можно так выразиться, в «разобранном виде» и местный врач Лекарев сделал все возможное и невозможное, чтобы он и внешне стал похож на человека. Внешне, потому что его внутреннее содержание было столь велико и необычно, что не заметить этого было никак нельзя. Он поступил сюда прямым ходом с поля боя еще горяченьким и безо всякого захоронения. Потому что и хоронить то, собственно, было нечего, - его разметало прямым попаданием снаряда так, что хоть шаром покати, - ничего не сыщешь. Да и искать то было особенно некогда, потому как покатил дальше молох войны без остановки и возврата. Но, к счастью, уцелела его золотая голова, крепко сидевшая до того на широких ладных плечах. И еще, что радовало более всего - осталось нетронутым, хотя и обожженным огнем войны, его большое и доброе сердце. Вот и все, что успел спрятать Мефодий в неглубокую воронку от разрыва снаряда. Воронку, до которой он успел доползти, лишь наполовину. Хоть волком вой, а получалось, так, что лишила его война жизни и похоронила заодно. И взрыв тот, обозначил ему земной предел и отсалютовал одновременно.
Так и ковылял он первое время, будто пугало с огорода в плаще, что пошили ему сердобольные девчата, да в нелепых ботинках. Он и спать то, первое время, ложился, не раздеваясь, потому что долго не мог привыкнуть к своим шрамам и швам. И долго ещё ковылял Мефодий в таком виде по чудным тропинкам Золотой Долины, невзирая на зеркала и молву, пока не привык сам и не приучил других к своему «ангельскому» виду. Конечно же, не пристало бы к нему это почетное прозвище, не будь он особенней многих других и только лишь одна постоялица Золотой Долины могла бы потягаться с ним во всеобщем признании и любви. Да, - это была Маша Горина, внешне такая же, как и он необычная, но абсолютно противоположная ему внутренне.
Её одежды были почти столь же непритязательны, как и у Мефодия, но походка и манеры нисколько не уступали очарованию ее суждений и взглядов. Взгляды же ее отличались от взглядов Мефодия, как отличается небо от земли, как отличается возвышенная теория от приземленной практики. И только вид её обезображенного лица был тем единственным изъяном, который не позволял ей царствовать безгранично. Да и нужно ли было ей это!? Ей, более пытавшейся постигнуть, чем достичь. Порой, даже казалось, что её мысль уже смогла объять необъятное. Смогла ответить на все вопросы, кроме одного. Вопроса, на который она никак не могла найти ответа и который она носила с собою постоянно в своих глазах и в своей душе. И уже не единожды она успела задать этот вопрос и Мефодию:
- Почему меня, - такую ладную и безобидную девушку, пошедшую в лес за грибами, так безжалостно и жестоко задрал медведь?
- Ты, Маша, просто-напросто, вторглась в его владения, - рассуждал
обычно Мефодий, - медведи защищают свой лес так же, как люди защищают свой дом, свою Родину.
- Мефодий, как тебе не стыдно! – возмущалась Маша, - разве я была как ты, - солдатом с оружием? У меня и в руках то ничего не было кроме корзины. Ну, скажи на милость, чем я могла угрожать ему и его лесу? И потом, - разве лес принадлежал ему одному? Моя деревня тоже была в том лесу и я тоже родилась там.
- Маша, дорогая, уж не намекаешь ли ты на то, что меня поделом разбросало взрывом на части? Я, ведь, тоже не понимаю и не принимаю того, что случилось со мной. Да, как много в жизни непонятного и несправедливого! – сокрушался, обычно, Мефодий, в тех первых, с ней, разговорах.
И, только потом, много позже, они стали воспринимать несчастья, случившиеся с ними, спокойнее и терпимее, объясняя все это загадками судеб, которые диктуют звезды. Но, звездочетами они так не стали, а только лишь оба окунулись с головой в таинства жизни, пытаясь постичь ее и понять. Маша часто засиживалась в библиотеке, отдавая предпочтение уже готовому опыту и рассуждениям других; Мефодий же, наоборот, старался все постичь сам. В их спорах часто, нет- нет, да и вспыхивала, бывало, своим таинственным светом одна из граней загадок Мироздания:
- Маша, а, разве, выше звезд, с их вечными законами уже ничего нет?
- Движение звёзд, Мефодий, - это Высший Закон. Ему подчиняется всё. Живое и неживое, и наши судьбы – тоже.
- Зачем же, Маша, уравнивать неживое с живым, - обычно горячился Мефодий, - у человека тоже есть своя воля. В ней как раз и проявляется опыт его души, её зрелость и сила. Такой человек способен и выбирать, и влиять на всё, что происходит с ним, а также со всем, что его окружает.
- Звёзды, Мефодий, тоже живые! Они живут и посылают жизнь нам. Это они пишут Книгу Жизни с её картинами, скульптурами, наконец, с песней соловья.
И эта книга останется книгой, пока в неё не будет вдохнута жизнь. Разве этих картин и этих песен никогда не было в твоей жизни и твоей судьбе? Или ты их просто не замечал?! Разве они не меняли твою волю, Мефодий? Поверь, всё влияет на судьбу человека так же, как и он влияет на судьбу всего, что его окружает.
- Выходит, Маша, и мы тоже влияем на судьбу звёзд? Тогда и наша судьба тоже оказывается в наших руках, - мы ведь тоже влияем на звёзды, а не только они на нас. Ну, звезды, конечно же, главнее, - они такие огромные и их так много на небе!
- В природе, Мефодий, нет главного и второстепенного. Любая песчинка – это своя Вселенная. И, наоборот, любая Вселенная - это, в свою очередь, для кого-то песчинка бытия. Бытия, более совершенного и разумного. И любой камушек в своём полёте подтверждает справедливость Высшего Закона и подчиняется только ему!
- Скажи тогда мне, Маша, а камень, ещё не брошенный моей рукой, разве, не подчиняется мне? Захочу – брошу, а захочу – нет! Быть может и звезды, когда- то и кем- то тоже были брошены.
- Уж, не хотите ли вы, Мефодий, поймать одну из этих звёзд? – закончила тогда, как обычно, - шуткой ту беседу Маша.
Мефодий уже давно привык к этой привычке Маши, как и ко многому другому, что окружало его в Золотой Долине. Но, сейчас он посмотрел на часы и понял, что ему уже давно следует быть в другом месте. Сегодняшний сон его совсем выбил из привычной колеи, - такое он ощущал впервые. Казалось, в его душе вновь пошли часы, - он начал ощущать ход времени, которое его сегодня торопило и торопило.
В Золотой Долине не было календарей, а, следовательно, и самой жизни. Там были только времена, не связанные между собою пульсирующей нитью убегающих и убегающих, неизвестно куда, секунд. Там не было жизни, с её радостями и печалями, находками и потерями, загадками и таинствами. Там всё было сказочно и красиво, желанно и исполнимо, как в магазине для детей. Но, только взрослые могли снять с полки, купить и подарить полюбившуюся игрушку. И этими взрослыми были звёзды. Игрушка становилась для кого-то смыслом жизни, её наградой или роком до той поры, пока, уставший от жизни, ребёнок не вернётся отдохнуть и выбрать себе другую. Здесь не было закатов и восходов, звездного неба и календарей, а был лишь сказочный свет, заполнявший душу каждого радостью и стремлением к совершенству. О времени, всем напоминали лишь равнодушные часы, висевшие там и сям, наверное, для того, чтобы вежливо предупреждать, указывать и подсказывать, как всюду успевать. Эти часы вовсе не походили на земные, но все были выполнены со вкусом и фантазией и, почти всегда, соответствовали тому месту или людям, которым они служили. В комнате Мефодия, например, они были выполнены в форме песочных часов. Каждая песчинка – секунда, и все они, находясь вверху колбы, выстраивались в картину того дела, которым необходимо было заниматься в данный момент, если это дело было обязательным для него.
Секунды-песчинки неумолимо текли вниз, а картинка, - либо таяла, либо оставалась торчать в часах, грустным напоминанием Мефодию в его нерасторопности и необязательности. В нижней же части часов из падающих секунд, тем временем, выстраивалась и выстраивалась картина следующего обязательного или желаемого дела.
Как часы догадывались о его желаниях, намерениях и обязанностях ему было неведомо и до сих пор.
"Успеть, успеть, надо успеть! Успеть, чтобы успели и другие, - вот, пожалуй, истинный смысл жизни. Неужели, жизнь всегда бывает связана с суетой, торопливостью и не успением" - всё отчётливее и отчетливее проявлялись мысли и желания в голове Мефодия. Жизнь рвалась наружу и заявляла о себе. И он, впервые за всё время, что провел в Золотой Долине, ощутил в своей груди Веру и Дух – это начало всего! Он отчетливо начал осознавать, что время само по себе ничего не значит, если оно не заполнено делами и событиями и наоборот. Сколько же их - этих дел, ему предстоит совершить уже сегодня!? А день, по всей видимости, предполагался не из легких. Невеселым дымком промелькнула мысль о том, что рождаться, пожалуй, ничуть не легче, чем умирать. Но, зато радостнее, насколько радостнее! Даже, отчетливо понимая, что любые переезды всегда соседствуют с большими хлопотами и потерями, он не переставал ощущать в себе прилив сил и уверенности. И дымок сомнений и тревог предстоящей жизни уже не тревожил более, но лишь веселил его душу.
Он встал, прошелся по комнате, подошел к зеркалу и, - не узнал себя, - из зеркала на него глядел совсем другой человек; этот молодой человек был так ладно скроен, что ему даже стало завидно, как будто это был не он, а кто- то другой. И этот другой ему, кажется, был известен.
- Видать, крепко за меня, кто–то из живых, помолился, - лихорадочно начал соображать он, памятуя о том, что чьими–то молитвами и памятью живёт наша душа.
А, может быть, это, просто, звезды сошлись на небе, и настал мой час? Да, пожалуй, нельзя прятать такое тело под рваным плащом! Здесь нужна совсем другая одежда. Для иной жизни нужна и одежда иная, - разве это не символично! - сказал сам себе Мефодий, потирая руки.
Он открыл шкаф, в котором находились остатки одежды того, кто жил в этой комнате до него. Рубашка сиреневого цвета без двух верхних пуговиц, белые парусиновые брюки, которые едва доставали ему до щиколоток, - все это очень даже понравилось Мефодию, хотя и было тесновато и мало. Ему не показалось странным несовпадение размеров одежды и кровати. Предстоящая жизнь манила его и кружила голову. Никогда раньше, Мефодий, не задумывался об одежде и уж тем более не поверил бы тому, что одежда может так повлиять на поведение человека. Но, сегодня все это оказалось именно так, и он впервые оказался таким же, как все. И, что удивительно, - все это сейчас нисколько не удивляло и не огорчало его. Его больше обескураживали те внутренние перемены, которые произошли в нем самом.
Откуда вдруг взялась эта раскованность, граничащая с вызовом; откуда в нем появилась такая независимость в действиях и суждениях? Неужели, все это - отдаленные раскаты приближающейся жизни? Мефодий начал осознавать, хотя еще и смутно, но, уже вполне уверенно, что ступил на тропу войны, которая зовется жизнью. Всего этого, уже нельзя было не только не заметить, но и поделать с ним что- либо было уже никак нельзя. Мефодий быстро оделся и возможно в последний раз, ступил за порог своей комнаты. Спускаясь с крыльца, он подумал:
«Только ценой своей жизни, с ее тяжелым трудом тела и души, может подняться душа человека выше и стать совершеннее, на долгом пути к истине. И только сама жизнь способна опровергнуть ошибку или подтвердить правоту. Но, для этого человек сам должен найти в себе причину и силы, чтобы отважиться и захотеть вновь пройти свой земной путь!» Мефодий, так был увлечен своими мыслями, что и не заметил, как на одной из аллей столкнулся с Машей.
- Мефодий, ты ли это!? Что с тобой произошло, - тебя прямо и не узнать. Уж, не с жизнью ли ты повстречался?
- Маша, я с тобой повстречался, понимаешь! И где, ты думаешь, - в жизни!
- Пожалуй, я сочла бы это забавным, приключись такое с нами на самом деле. Любопытно, Мефодий, при каких же обстоятельствах состоялась наша встреча?
- Лучше, не спрашивай, Маша. Ты вот лучше ответь, - забавной или желательной была бы для тебя такая встреча?
- Пока, Мефодий, только тебя нахожу забавным! И потом, дорогой, - весьма неприлично отвечать вопросом на вопрос. Какая муха вас сегодня укусила?
- Жизнь, Машенька, жизнь! Именно она меня торопит и зовет в путь.
- Значит, Мефодий, у вас появился вопрос и вы его сразу же желаете решить, пусть даже ценой своей собственной жизни. Но, к чему спешить! Запишите свой вопрос на бумаге и постарайтесь решить его теоретически. Вы думали над ним?
- Думал, но он не разрешим теоретически.
- Разве это возможно! Что это за вопрос?
- Почему, Маша, одно и то же поле становилось вдруг ненужным и зарастало лесом, но, потом, - каждый раз вновь и вновь раскорчевывалось, чтобы быть засеянным? И так, - сорок раз! И все это каждый раз приносило людям одни лишь тяготы и лишения, обиды и разочарования! Да, пожалуй, не одним только людям.
- Далось вам это поле, Мефодий! Чем оно вас так привлекло?
- Понимаете, Маша, - это мое поле! Мне, порой, даже кажется, что я там жил вечно, как тот камень, что лежит у его края.
- Во–первых, дорогой друг, ничто не вечно под луной, как, впрочем, и сама луна; и камень твой, тоже был принесен когда – то на это поле ледником, - разве это не так!?
- Так то так, но поле должно жить долго.
- И, потом, - все это слишком уж напоминает замкнутый процесс. Понимаешь, недостает какого–то звена, чтобы разорвать порочный круг и пойти дальше.
- Я думаю – красоты!
- Ну как же, Мефодий! А, разве, не был красив тот сад, труд людей и их дома, наконец, само поле, дарящее щедрый урожай? И почему тогда эта красота не спасла твое поле, если она была? Или ее не было?
- Красота была, но изменчивая и недолговечная, переходящая, зачастую, в потери и боль. А она должна быть вечной и непреложной, как закат солнца или майская гроза.
- Мефодий, дорогой, вам ли не знать, что и закаты бывают разными, и грозы, порою, приносят немало бед. Маша многозначительно посмотрела на него.
Мефодий же, вовсе, не желал этого замечать. Он больше походил сейчас на того ребенка, которого взрослые не хотят ни понимать, ни воспринимать таковым, каков он есть. Почему - то никто не желал понять, что, сегодня, он стал совершенно другим.
- Каждый, волен, видеть в рассвете что-то свое, но от этого рассветы не перестают быть объективно прекрасными! Скажи мне, Маша, а разве заросшее поле, все в кочках и сорняках, - прекрасно?! Навряд ли! Если и прекрасно, то только для кротов и мышей. Так им и рядом с людьми живется не плохо.
- Но, вы сами посудите, Мефодий, - это и их поле. Я понимаю, в ваших рассуждениях есть и логика, и смысл, и боль, - и мне, поверьте, вас очень жаль. Вы пытаетесь взвалить на свои плечи такой груз, который не каждому под силу.
- Спасибо, Маша, за сочувствие, но я не совсем понимаю причину вашей жалости. Отчего вы так настойчиво пытаетесь найти оправдание всему плохому? Неужели, кроты и мыши для вас важнее меня?
- Потому и пытаюсь, что не хочу потерять, именно, вас! Как же вы сами не догадываетесь, что я буду без вас скучать. И вам, - без меня, без всех нас, - тоже будет скучно. Жизнь не так проста, как вы думаете, поверьте мне, Мефодий!
Она по-матерински, нежно и ласково, - так мать, обычно, успокаивает ребенка, - обняла за плечи Мефодия, тихо добавила:
- Пойдемте-ка лучше вместе с вами в столовую, а после завтрака у нас будет достаточно времени, чтобы всё спокойно обсудить.
Маша понимала всю серьёзность происходящего, но всё-таки не переставала надеяться на чудо. Как бы то ни было, но, как позже оказалось, никто не желал расставаться с Мефодием. А он, по-детски упрямо, не желал расставаться со своей мечтой, которую подарили ему звезды, сны и сегодняшнее утро.
Столовая располагалась в низине и потому являлась, как бы, центральной ареной Золотой Долины. Она просматривалась издалека и почти не имела крыши, - значительную часть её занимала открытая веранда, на которой живописно располагались столики посреди розовых кустов. Со всех сторон столовая была окружена каскадами дорожек и лестниц, обрамлённых цветами и кустарниками. И только где-то вдали просматривались деревья, стерегущие покой и уединение дальних аллей. Сегодня здесь всё было особенно красиво. При виде всего этого Маша не удержалась:
- Мефодий, и всё это ты хочешь променять на своё поле и кусты?!
Но, он не услышал её, - вся его сущность уже была погружена в предчувствие жизни, словно рыба в воду.
Подойдя к крыльцу, на котором с любезной улыбкой стоял Управляющий, он, как бы невзначай, но, вместе с тем, нежно и откровенно скользнул рукой по плечу Маши. Уже одного этого было вполне достаточно, чтобы Пал Палыч заметно оживился:
- Доброе утро! Мефодий Игнатьевич, вы сегодня выглядите особенно свежо и необычно, - наверное, хорошо провели ночь.
Дабы не разочаровывать его, Мефодий тут же поцеловал руку молодой курносой девушки, стоящей рядом с тем, заметив мимоходом:
- Здравствуйте, любезный Пал Палыч! Вы тоже смотритесь неплохо рядом с новенькой, - у вас хороший вкус.
Войдя в зал, Мефодий вскоре натолкнулся на взгляд «новенького» - молодого человека, который очень живо напомнил ему того, кто сегодняшним утром, только что, глядел на него из зеркала в его келье. Он даже невольно протянул вперед руку, пытаясь нащупать само зеркало, - но его там не было. И одежда его, тоже, странным образом, походила на ту, что была сейчас на Мефодии. Но рассудок, к счастью, не покинул его:
- Маша, я всё понял! Звёзды сошлись сначала на нём, а уже потом, - на мне.
- Мефодий, дорогой, вы совсем забыли о бездонности и замкнутости пространства. А, ведь, это так важно для создания и представления полной картины бытия.
- И что же из всего этого может следовать?
- А то, - что ваше начало и его конец совершенно независимы. Понимаете, не существует ни начала, ни конца в абсолютном смысле. Причина может быть следствием, а следствие, - причиной. Всё зависит от точки отсчёта, а она, всякий раз, иная, - всякое время и всякий человек ведет отсчёт от себя любимого.
- Тогда, с чего же всё начинается, Маша?
- С мечты! Бойтесь мечтать, Мефодий, - ибо, мечты имеют свойство сбываться! И тогда они, подобно опустившемуся облаку, накрывают вас.
Вот так, - шуткой, она опять, следуя своей давней привычке, закончила тот их короткий разговор. Но Мефодий понял, что на этот раз её слова уже куда более походили на правду. Он ощутил это своим шестым чувством. Меф так часто видел в Окнах Жизни того парня, его жизнь, что она и стала для Мефодия его собственной мечтой. И уже было поздно спорить с жизнью и звёздами, что–то переиначивать и менять. Да, Мефодий уже и не желал этого, - семя жизни само проросло в его душе.
Ах, как это плохо, - раздвигать и ломать, даже, не желая того, жизнь других людей, строя и расчищая свой собственный путь. Подошла официантка, которая тоже показалась ему сегодня особенно стройной и очень даже симпатичной:
- Мефодий, вы сегодня отлично смотритесь! Вам, как обычно?
- Нет уж, голубушка! Полагаю, мне следует соответствовать вашей короткой юбке, - она так возбуждает мой аппетит.
- Вам показалось, Мефодий! Я всегда так одеваюсь, - это моя рабочая форма, - зарделась девушка.
- Извините, если я вас обидел. Однако, мне, пожалуйста, - мясной салат, отбивную и пиво с сушеной воблой. Да, а на десерт, пожалуй, пирожное и по порции мороженого, - нам, с Машей, - не веря самому себе, выпалил Мефодий.
- Вам, наверное, придется подождать.… Таких блюд уже давно никто не заказывал, - тихо, почти шёпотом, ответила побледневшая официантка.
- Маша с изумлением смотрела на него. В её взгляде можно было прочесть и женскую укоризну, и материнское смирение, и душевную тоску по скорой разлуке. Но, она постаралась взять себя в руки:
- Значит, поле для вас, дороже всего, что вас сейчас окружает, - и уже совсем бодро добавила, - ну, а если у вас, разлюбезный соблазнитель, вдруг случится несварение желудка?
- Машенька, я полагаю, что мой желудок выдержит, а вот душа – нет. И потом, - для меня дорого не столько, то поле, сколько сама жизнь.
У Маши на глазах заблестели слезы. Казалось, - это они выговаривали ему:
- Какой вы, оказывается, хулиган, Мефодий! Кто бы мог подумать! – говорила она тихо, качая головой.
Но, именно сейчас, сидя рядом с ним, возможно в последний раз, она поймала себя на мысли, что в чем-то она даже виновата перед ним. Однако, чувство зависти и некоторой обиды все же брало верх:
Маше было горько и обидно: "Он уже почти живой, совсем, как живой! Моё же время ещё не настало. И дело вовсе не в звёздах, - у меня, просто, нет его духа, его воли и его сил для того, чтобы жить."
Мефодий же, наоборот, словно обиженный ребёнок, смутно чувствовал себя всеми отвергнутым и ненужным, рассуждая при этом:
"Какое им дело до моего поля и до меня, тоже. Ничего, - поскучают пару дней и забудут обо мне в неге безмятежного и заслуженного отдыха."
И долго ещё сидели они вот так, - беседуя мысленно и безмолвно, сами с собой, друг с другом и со своими судьбами, которые не кончаются никогда, как не кончается движение звёзд, по которым так соскучились они здесь."
Им было хорошо вместе! И они оба чувствовали это.
Продолжение: Глава 2
http://www.proza.ru/2012/10/07/1068