Любопытство моё было разогрето сверх всякой меры – мне всё никак не удавалось прознать, что хранит в себе старая киноплёнка, найденная мной на чердаке дедушкиного дома, – поиски кинопроектора до поры до времени успеха не имели, а все попытки раскрыть тайну, рассматривая тёмно-серые квадратики на просвет, не принесли ровным счётом ничего – предо мной представали лишь какие-то линии да пятна в обрамлении чёрной рамки кадра.
В который раз заставив себя забыть о строжайшем воспрещении использовать всю кинотехнику в частных целях, и стараясь не размышлять о том, что за нарушение указа № 1937 меня могут ожидать последствия более чем печальные, я без тени сомнения расстался с золотым портсигаром покойного деда, после чего мне всё же удалось заручиться согласием киномеханика «Дома политического просвещения» прокрутить найденную мной плёнку на единственном в нашем городке киноаппарате. Разумеется, огласка для столь рискованной операции была смерти подобна, а значит, осуществить предприятие можно было лишь ночью, сохранив притом сон охранника «Дома полит. просвещения» в целостности и нерушимости – для чего пришлось прибегнуть к проверенному, дедовскому способу усыпления – алкоголем.
Угостив охранника двумя пинтами виски, можно было не сомневаться в незыблемости его сна, а значит, единственным риском мероприятия оставался визит патруля, но в парк, где стоял «Дом полит. просвещения», солдаты заглядывали нечасто.
Когда затрещал кинопроектор - спокойно и даже как-то буднично - меня прохватил озноб - не знаю, волнение ли причиной тому было, или просто ночной холод, проникший в зрительный зал, захватил и меня, но на дрожь я не обратил никакого внимания; иное овладело моими мыслями, иное приковало мой взгляд. Вновь зыбкие пятна и остроконечные линии замелькали предо мной - поначалу на экране властвовал хаос, и сумбур неясных очертаний уже было зародил во мне нечто похожее на разочарование, когда, наконец, проступила вполне ясная и чёткая картина – двигающаяся, живущая, рассказывающая.
К железному рельсу прикреплено каноэ. Похоже, тоже сделанное из металла. В нём сидит солдат. По форме – ветеран Великой войны. За спиной у него рюкзак. Неожиданно рельс начинает двигаться. Будто кто-то, обладающий невероятной силой, его тащит. Из шпал вылетают железные болты, крошится дерево. Стоит столбом пыль. Кинокамера, судя по всему, прикреплена к проводам, что тянутся вдоль железнодорожных путей. По проводам камера двигается вслед за ускоряющим своё движение рельсом. Через несколько секунд становится видно, что рвущееся вперёд железо приближается к обрыву каньона. Здесь когда-то был железнодорожный мост, но его взорвали во время войны. Рельс устремляется в пропасть. Сгинет ли солдат в пучине пыли, что уже заполонила собой каньон? Или у него за спиной парашют, и он спасётся? Увы, спасения нет - железный поток уносит за собой несчастного. Камера останавливается над краем обрыва. Обрыв плёнки.
Не знаю, что я жаждал узреть на тайном просмотре, каких откровений я ожидал – быть может, мне не терпелось увидеть что-нибудь из иностранной dolce vita, что-то из жизни людей, обитающих за «железной стеной», выстроенной нашей Партией (Слава Партии!); или помыслил я отчего-то, что на плёнке содержатся картины быта нашей страны до Великой революции, и я узнаю, какой была Америка – давным-давно; или же я думал, что увижу во мраке пустого зала свидетельства массовых казней участников неких восстаний – поговаривали (прикрыв рот ладонью, почти неслышным шёпотом), что лет двенадцать назад существовало некое «Сопротивление», поднявшее бунт против Партии (Слава Партии!), но с ним быстро и жёстко расправились. Увы, увы... Грандиозных откровений не случилось – конечно, я мог увидеть и вовсе нечто обыденное – например, копию пропагандистского киножурнала «Коммунистический Запад», или просто какую-нибудь техническую запись (посевной или дойки) – но отчего-то во мне перед просмотром жила надежда узреть нечто действительно потрясающее, невообразимое, шокирующее. А мне, судя по всему, попался всего лишь нелегальный экземпляр записи одной из «странных» казней – мне доводилось слышать, что подобные неординарные наказания устраивал младший сын Генерального Председателя и, дескать, делал он это для большей «внушительности воспитательного процесса населения». По правде сказать, мне встречались съёмки и более жестоких (но справедливых) экзекуций – нет, конечно, было жалко солдата, но, видно, провинность его была велика и значительна, ведь Партия (Слава Партии!) не карает напрасно, и, думается, солдату ещё повезло, потому как наказания «ради блага Отчизны» бывали и не такие скоротечные.
Что ж, мне оставалось одно – ждать и надеяться на встречу с чем-то по-настоящему интересным и уникальным. Быть может, даже – об этом и подумать было страшно – с плёнками, привезёнными в Америку из буржуазного Китая или империалистической Речи Посполитой...