В л а д м и р П а н т е л е е в
О Т Е Ц Ч Е М П И О Н А
Светлой памяти Алексея
Марковича Музыченко –
отца Олимпийского
чемпиона – посвящаю.
Автор.
Июль 1944 года. Жара. Жарко, даже здесь на белорусском болоте. На той стороне болота два немецких хорошо замаскированных под холмики ДОТа. В каждом по две пулемётные огневые точки. Немцы здесь устроили нам ловушку.
Разрешили разведчикам облазить всё болото, сапёрам гати навести, а, когда пошли по гатям наши танки, выкатили на прямую наводку две противотанковые пушки и за холмиками выдвинули миномётную батарею.
Танки наши, шедшие по трём гатям первыми, подбили сбоку прямой наводкой. Гати разметали артиллерийским и миномётным огнём, а когда наша пехота, не взирая, на интенсивный минно-артиллерийский обстрел, попыталась преодолеть болото, была неожиданно для нас встречена перекрёстным пулемётным огнём из двух ДОТов.
Первая атака полностью захлебнулась. Остальные наши танки отошли от болота к опушке леса и оттуда пытались наладить артиллерийскую дуэль. Немецкие пушки, кажется, удалось подавить, но преодолеть болото без настилов и гатей они не могли. Против зарытых в землю бетонных ДОТов танковые пушки слабоваты, да и линия огня наших танков, находившихся в стороне от ДОТов, шла вскользь пулемётных амбразур, поэтому попасть точно в амбразуру, целясь, что называется из-за угла, не удавалось.
В следующие две атаки наши пехотинцы несли на себе небольшие брёвна, и даже целые деревца, чтобы восстановить хоть одну настланную дорогу, но создаваемая ими скученность и толчея, лишь позволяли немцам косить наших бойцов, практически не целясь.
Перед четвёртой атакой, в которую должна была идти и наша рота, командование поставило задачу широкой цепью, ползком и перебежками, в одиночку и группами преодолеть болото и подавить огневые точки фашистов гранатами. Роты шли волнами одна за другой с интервалом в пять минут.
За всю атаку только и успел пробежать от опушки леса на краю болота до нашего подбитого танка. Видимо он и прикрывал меня своей бронёй от вражеских пуль, образуя сектор, не простреливавшийся пулемётами. Живой. Подо мной большая кочка, как островок. Только кончики сапог в болотной воде. Кричу товарищей. Никто не отзывается, только неподвижные тела. Как по закону подлости, большинство лежат лицом в болотной жиже.
Наконец, метрах в двадцати пяти правее на плоту, оставшемся от разбитой гати, услышал стоны, крики и мат. Окликнул. Матюгаясь, боец отозвался, прокричал, что ранен в ногу, сначала без сознания был. Крикнул свою фамилию, но я его не знаю, не из моего взвода, видать из последнего пополнения, прибывшего в роту прошлой ночью.
Кричит мне, вспоминая и бога и чёрта:
- Христом Богом прошу! Пристрели меня «к чертям собачьим», сам бы, да, когда без сознания был, винтовку в воду выронил. Ну, какой я теперь солдат, оружие потерял, и нога перебитая болтается. Если фрицев не вышибут, санитары раньше ночи не подползут, кровью изойду. Все равно помирать здесь, только зря мучиться.
Я не успел ему ничего ответить. Он приподнял голову над плотом и тут же рухнул. Или пулю немецкую поймал, или снова потерял сознание. Мысли крутились в голове, что мне сейчас делать? Назад нельзя, там «синие фуражки» трусов и самострелов ждут, тоже с пулемётом. Ползком вперёд, без гранат и грудью упасть на амбразуру ДОТа? Красивая смерть, но нет шансов даже просто переползти это открытое ровное болото. Или встать во весь рост и крикнуть: «Ура! За Сталина, за Родину!». Никто не услышит, да и больше пяти шагов пробежать не дадут. Бессмысленно и нелепо.
Надо дождаться следующей атаки и влиться в её ряды. Атака будет, обязательно будет. Тогда пан или пропал, но всё-таки одним атакующим больше. А пока надо очень осторожно, не привлекая к себе внимания, доползти до раненого бойца на плотике, может, ещё жив. Страшно хочется пить, фляга полная до пробки, но начнёшь пить, жажда усилится, да и бойцу тому, если раненый, воды много понадобиться. Терпи, Алексей, говорю сам себе.
Из-за громадины танка, застывшего передо мной, ничего не вижу. За ним, кажется, раненые ползут. Немцы туда пулемётный огонь перенесли. За танком поднялся столб воды, ухнуло. И миномётчиков подключили, подумал я. Опять вой мин в нашу сторону. По танку что-то лязгнуло, последнее, что я помню, в ту же секунду кто-то меня «огрел» дубиной по пояснице.
Очнулся, когда наступили сумерки. Лежу на плащпалатке лицом вниз. Первое ощущение такое, будто всё, что ниже спины у меня оторвало, и место этого отрыва горит. Лежу я в метрах двадцати от палаток, там много людей в белых халатах, а здесь я один, вокруг только лес. Нет, смотрю за стволом дерева, санитар сидит.
Увидев, что я очнулся, санитар стал кого-то звать, потом склонился над моей головой и громко сказал:
- Товарищ лейтенант! Вы ранены. Не шевелитесь, только не шевелитесь, от этого Ваша жизнь будет зависеть, так доктор велел.
На крики санитара заспешили несколько человек. Подошедший военврач опустился перед моей головой на корточки:
- Потерпи, голубчик! Сейчас специалист подъедет, мы всё сделаем, только не шевелись, братец.
Сколько прошло ещё времени сказать не могу. Я то отключался, то снова приходил в себя. Как меня перенесли в операционную палатку, не помню, но на столе я лежал на всё той же плащпалатке, в одежде и всё в том же положении.
Мельком увидел усатого старшину. Я визуально знал его, он был заместителем командира сапёрного взвода нашего батальона. За спиной услышал голос своего ротного, он торопил врача:
- Что ты тянешь резину. Человек мучается. Ты просил специалиста, я его привёз. От тебя требуется только выйти из палатки на пять минут.
- А если кровотечение откроется, или шок болевой, такой, что сердце не выдержит, не могу я раненого оставить,- сопротивлялся военный хирург.
- Товарищи капитаны! Покиньте палатку, отойдите метров на двадцать за стволы деревьев. Меня под трибунал отдадут, если вас зацепит,- в свою очередь взмолился старшина,- время-то идёт.
Ко мне подошел санитар с кружкой, а военврач сказал:
- Пей, лейтенант, сейчас оперировать будем. Пустяк там у тебя, но только не шевелись.
Как мне санитар лицо приподнял и повернул голову набок, как медленно, чтобы я не захлебнулся, вливал мне в рот водку я, умирать буду, не забуду. С тех пор меня всегда от её запаха передёргивает. В общем, я выпил всю кружку до дна…
Очнулся я в санитарном поезде, чувствую дней пять не бритый. Лечился я после ранения долго, почти полгода. Только в декабре 1944 года, когда меня комиссовали по состоянию здоровья, вернулся в родной Омск. Удалили мне одну почку.
Земляка, своего ротного, капитана Воронцова, встретил в начале 1946 года, когда он в Омск после лечения вернулся. Дошел он почти до Берлина. В боях за Потсдам подорвался на мине. Левый глаз потерял и ногу стал волочить, с палочкой ходил, потом на костылях, да недолго, как Сталина в марте пятьдесят третьего похоронили, через месяц и он ушел. Тогда, во время нашей первой послевоенной встречи, он мне всё подробно и рассказал, что со мной тогда произошло:
- В Белоруссии в сорок четвёртом, на том болоте, немецкая миномётная мина небольшого калибра попала в башню нашего подбитого танка, да каким-то чудом не взорвалась и рикошетом в тебя отскочила, ты около танка лежал. Точно в твою флягу с водой. А под флягой ремень кожаный и гимнастёрка.
Конечно, удар был сильнейший, но тебе она только мышечные ткани повредила, застряла стабилизаторами в развороченной фляге. Так и торчала через флягу наружу. С виду вроде ты цел, только от удара сознание потерял. Но, как потом выяснилось, если, по простому, сказать, одну почку тебе таки и отбило.
А тут штурмовики наши прилетели, за пару минут немецкие ДОТы и миномётную батарею вверх дном перевернули. Так что наша атака следующая, считай, без стрельбы обошлась. Подкрепление и резерв бросили в прорыв, задачу выполнили.
Тебя нашла девушка санинструктор, ты не знал её, она из пополнения, первый раз в бою была, через месяц погибла. Стонал ты громко и руками двигал, будто ползти хотел. Оставшиеся в живых ребята из нашей роты помогли ей тебя на плащпалатку положить и дотащить до санчасти. Сама, то, она не сразу сообразила, что из тебя мина невзорвавшаяся торчит, думала осколок такой, а как увидела, с ней истерика случилась.
Всему нашему батальону, в том числе и нашей роте, приказ дали здесь оставаться, приводиться в порядок, ждать пополнение. Мы почти на сутки тут задержались, потому и появилась у меня возможность тебя не бросать. В санчасти не знали, что с тобой делать, с чего начать, случай то невиданный. Вот я за сапёром и сходил.
Сапёр настаивал на своём, доктор на своём. Никто никому уступать не хотел. В общем, выгнали они меня оба из операционной палатки. Любопытных разогнали, я оцепление поставил. Минут через пять выходит из палатки сапёр и мне окровавленную мину в руки суёт. Говорит, на память лейтенанту отдайте, взрыватель, говорит, сработал, а взрывчатки в ней нет.
Когда потом о тебе слух по всему фронту прошел, её у меня «особисты» забрали. Следом за сапёром вскоре военврач из палатки вышел хмурый недовольный. Неладно с лейтенантом, везите, говорит, его в тыловой госпиталь нашей дивизии пока не поздно.
Сам начальник госпиталя, подполковник, тобой заинтересовался. Старик. Он, видать, ещё в первую мировую солдатиков кромсал. Осмотрел он тебя и скомандовал: «Срочно на стол». Он тебе и почку вырезал, и внутреннее кровотечение остановил. Можно сказать, спас тебя.
. . .
С тех пор миновало 36 лет. Июль, в Омске жарко. Внимание всех приковано к московской Олимпиаде. Но Алексея Марковича волнуют в первую очередь новости из Таллинна, с Олимпийской регаты. Там его Санёк, он на «Звёзднике» гоняет с Манкиным. Они в лидерах. Скорее бы «Новости» из Москвы.
Голос диктора на фоне мелькающих парусов. Послышалось, почудилось? Но ведь я ясно слышал: Манкин и Музыченко. Нет, надо ущипнуть себя. Раздался звонок в дверь, один, другой. Вышел из оцепенения, пошел, открыл. На пороге стоит сосед, Петрович, в майке и полосатых пижамных штанах, как кушал у телевизора, с вилкой в руке:
- Маркович, ты слышал! Твой Санька – Олимпийский чемпион!
В одночасье всё закрутилось, завертелось. Друзья, родственники, знакомые, коллеги по работе это понятно. Но ещё начальство, партийцы, комсомольцы, городская администрация, телевизионщики, журналисты, я сразу всем стал нужен. А как на работе им сказали, что я в отпуске, хоть из дома беги.
Пошел по городу прогуляться, не люблю всю эту шумиху. Но с ближайшими роднёй и друзьями вечерком договорились встретиться, посидеть в своём кругу. Ближе к вечеру зашел в магазин, хотел купить бутылочку к столу, а там давка. Со спиртным в дни Олимпиады ограничения ввели.
С одной стороны очередь налегает на прилавок, где продавец стоит, с другой три-четыре ветерана войны к продавцу протискиваются, им по закону без очереди полагается. Не люблю я перед народом выпячиваться, но сегодня времени в обрез. Подошел, встал к ветеранам войны. А из очереди молодой парнишка, лет двадцати, пальцем в меня тычет и кричит:
- Гляньте! Ещё один «старый пердун» примазывается.
Кто-то из моих сотоварищей ветеранов в перепалку с ним вступил, мол, есть у нас удостоверения, что мы инвалиды войны. А тот молодой ему в запале:
- Да, если бы ты, папаша, не бегал в атаку так шибко, не кричал так громко «Ура!», может быть жили мы сейчас, как те же немцы живут, без очередей.
Помутилось что-то у меня в глазах, сжались кулаки. Еле сдержался. Обидная, расслабляющая боль какая-то внутри, в душе появилась. Как на улицу вышел и куда пошел, сразу и не сообразил.
Всплыла перед глазами последняя видеозапись из теленовостей, как сыну моему медаль вручали. Вроде та запись, а вроде – нет. Пьедестал, флаг наш красный, гимн наш играют…и вдруг тишина в ушах. Нет нашего гимна. И флаг наш сначала бесцветным стал, а потом коричневым, без серпа и молота, и со свастикой. И Сашки моего не стало вдруг, и пьедестала тоже, и полосы по экрану побежали, нет, не полосы – ряды колючей проволоки…
Очнулся, меня женщина за руку трясёт:
- Вам плохо? Может «скорую» вызвать? Сами-то дойдёте.
. . .
Санёк домой в Омск после Олимпиады не сразу прилетел, прошло недели три. Страсти поулеглись чуток. Но встречать его в аэропорт приехали областные и городские руководители, отвечающие за физкультуру и спорт. С ними девушки в народных сарафанах с цветами. В общем, три серых «Волги» и «Икарус» с мягкими сидениями и надписью «Интурист».
В вестибюле аэропорта всех построили, объяснили, кто в каком порядке будет здороваться, кто, что говорить будет. Представители прессы и телевидения установили перед нами микрофоны, видеокамеру на штативе, а сами крутились вокруг с фотоаппаратами, блокнотами и портативными магнитофонами готовые к работе.
Меня и членов семьи поставили во втором ряду, но благодаря своему росту я выглядел, как бы, в центре всей этой компании. По времени уже должны были объявить о посадке самолёта, но дикторша молчала. Дали команду никому не расходиться. Все стояли молча, лишь изредка тихо перебрасываясь короткими фразами со своими соседями.
Мне вспомнился наш последний разговор с Сашей перед его отъездом на длительные спортивные олимпийские сборы. Санёк много шутил, улыбался своей мужественной, но полной открытости и доброты улыбкой. А я, по отечески, чувствовал, что есть в нём скрытая тревога, только мне одному заметное волнение, такое же, какое испытывал я сам, уходя на фронт.
В какой-то момент, когда мы остались наедине, Санёк, выждав паузу, спросил меня:
- Батя! А как ты готовился идти в атаку? Что ты чувствовал?
Вот так вопрос. Наверное, мне тогда легче самому было подняться в атаку, чем вот так вот рассказать. Я задумался, но мысли мои прозвучали вслух:
- По разному. Иногда за считанные секунды вся жизнь перед глазами пробегала, но это не лучший способ. Не даёт задуматься о самом важном. Хотя, постой-ка. Мы в детстве играли в «Петушиный бой». Рисовали на земле круг, руки, как крылья, за спину закладывали и, стоя на одной ноге, прыгали, пытаясь вытолкнуть соперника из круга.
Тут не только твой вес и сила ног имели значение. Чаще за счёт реакции, хитрости, знания приёмов соперника выигрывали. Выжидали, выманивали, в момент прыжка соперника отпрыгивали в сторону, и он, промахнувшись, выскакивал из круга. Но требовалось каждый раз проявлять изобретательность, не повторяться.
Вот эту игру я чаще всего перед атакой и вспоминал. Только уже в ней про немцев думал. И знал заранее, что я сделаю, чем отвечу на каждый их шаг. А физическую боль и силу противника можно преодолеть. Думай, что от врага ты телом своим родную мать защищаешь, что стоит она за твоей спиной. Сломаешься, отступишь на шаг, знай, враг над ней надругается. Сильнее чувства нет, триста лет татары в нас, русских, эту силу взращивали. Здесь или умрёшь, или победишь.
- Ну, батя, ты кремень у меня! – Эта фраза, сказанная сыном с выдохом, с облегчением говорила мне о многом. О его вере в свои силы. О том, что он и душой, и разумом понимает сказанное мною, и будет действовать, также как я и много лучше.
Голос дикторши прервал мои воспоминания. Санёк шел одним из первых. В светлом, с иголочки, костюме с гербом нашей страны на нагрудном кармане. После официальных рукопожатий и вручения девушками цветов, которые Санёк тут же кому-то передал, наступила пауза, пока обкомовец вытаскивал из карманов пиджака очки и бумажку с речью.
В это время Санёк попал в окружение репортёров, улыбнулся им в объективы, и, протянув руку ко мне, объявил:
- Это мой отец, Алексей Маркович.
Мы крепко обнялись под блики фотовспышек, хотя такого снимка не увидели потом ни в одной газете. Санёк стал здороваться с остальными встречающими, все смешались.
Обкомовец махнул рукой, убрал бумажку в карман, и обратился к присутствующим:
- Всех приглашенных на официальную встречу прошу через час быть в областном спорткомитете. По машинам, товарищи.
У меня официального приглашения не было, и я вернулся домой.
Этот вечер конца августа выдался тёплым. Я раскрыл окно, на улице уже стемнело. Словно одеяло, космическая тишина звёздного неба накрыла землю. Я никогда не целовал иконы и не читал молитвы, просто икон в доме не было. Но иногда я, как и сейчас в эти минуты, глядя в небеса, думал и мысленно обращался к Нему:
- Если Ты есть там, где-то на небесах, скажи мне, почему? Почему Ты одной рукой даёшь мне, а другой отбираешь? Ты подарил мне жизнь в бою, но отнял у меня всех моих товарищей. Ты дал мне троих детей и отнял у них мать. Ты говоришь, что я не глуп, что у меня есть голова, есть выдержка, ум, сила, воля, гордый орлиный взгляд, скупая с виду, мужская любовь к детям. А разве я скрывал всё это от своих детей, разве я не делился всем этим с ними поровну?
И словно из этой космической глубины мне казалось, я слышу Его голос:
- Отвечу тебе, Маркович: надо уметь не только давать, но и брать. А умение брать всё хорошее – удел сильных, тех, кто становится лучшими, первыми.
- Всевышний, Ты хочешь сказать, что я отдал всё лучшее своему сыну Александру? Поэтому, ты говоришь, у нас с ним общая слава. Я смею тебе возразить, Ты не прав. У людей принято иначе. Судьба родителей всегда быть в тени славы своих детей. В этом и состоит их родительское счастье, редкое счастье.
- Согласен, Маркович. Чаще дети купаются в лучах славы своих родителей, вьются, как мотыльки вокруг огня, того и гляди, опалят себе крылья, но стоит этим лучам угаснуть, они превращаются в безжизненных спящих насекомых.
- Потому и прошу Тебя, дай же силы моему сыну Александру светить всегда. А, если и во мне есть хоть какая-то искорка света, отдай её моим внукам и правнукам.
- Маркович, Вы, Люди – когда-нибудь уходите. Ты будешь для потомков так далеко, что свет твой уподобится для них свету далёкой звезды, который дойдёт до них лишь через много лет.
- Всевышний, я и на это согласен. Свет Полярной звезды не самый яркий, но на неё смотрят все, кто в пути.
- Маркович, а пойдут ли они указанным тобой путём? Этого не знает никто, даже я – тот, кого ты называешь Всевышним.
Всматриваясь в бездонное звёздное небо, нам кажется, там кто-то есть. И этот кто-то – Он. Но стоит перевести свой взгляд на землю и всё встаёт на свои места. Ну, поговорил сам с собой, помечтал в мыслях. Не в слух ведь, да и без свидетелей.
. . .
На второй день после Сашиного приезда собрались у нас дома. Под вечер, когда расходились, Санёк сказал, что хочет пройтись, проводить своих товарищей. За столом он сидел с Золотой Олимпийской медалью на груди, товарищи упросили, фотографировались с ним на память.
Уходя, Санёк подошел ко мне, снял с себя медаль, взял меня вытянутыми руками за плечи, и сказал:
- Держи, ты тоже её заслужил!
Я еле сдержал слёзы. Мы крепко обнялись. Молодёжь ушла, и мне тоже захотелось почувствовать себя молодым, увидится со своими товарищами, обрадовать их. Я вытащил из шкафа старый фотоальбом и расположился за столом на кухне.
Вот они, мои друзья молодости, с кем я уходил на фронт бить фашистов. Сегодня их уже никого нет. И говорить с ними я могу только вот так, глядя на их пожелтевшие фотографии.
Будьте покойны, друзья – товарищи. Сын мой не подвёл нас с вами. Сбылись ваши мечты. Вот оно, наше с вами Олимпийское золото. Проклятая война. Сколько спортивных побед и рекордов ты перечеркнула.
Помнишь, Аркадий, как ты в нашем яхт-клубе все призы брал. Свой деревянный «Дракон» называл «шпалой». Сколько ты возился, ремонтировал, красил свою яхту. А тяжеленные паруса из парусины, мачту гафельную помнишь? Видел бы ты, какая у моего Саньки яхта, ради этого стоило драться и погибать. Как ты, в октябре 1941 года под Москвой.
А ты, Василь Дроздов. Ты был лучшим лыжником среди нас. Помнишь, мороз под тридцать, а ты в одном трико мчался как ветер, на пятнадцатикилометровке, разгорячённый, румяный от мороза, быстрее всех. Раненый, ты замёрз в донской степи в декабре 1942 года.
А вот, Саша Николаев. Не забуду, как ты плыл по нашей реке пять километров против течения, а мы на лодке за тобой еле-еле поспевали, хоть в гребле не новичками были. Твоя подлодка не вернулась на базу весной 1943 года.
Вихрастый, Ваня Кожухов. Как ты бил по воротам! С двадцати метров, из любого положения в «девятку». И не случайно, а раз пять-шесть за игру удавалось. В сороковом, без двух голов с матча не возвращался. В сорок первом за сборную Сибири играть должен был. Ну, уж после войны сыграл точно, если бы осенью сорок четвёртого в Прибалтике не оторвало тебе снарядом обе ноги.
Умер ты в 1955 году на какой-то маленькой станции под Хабаровском. Сколько лет ты катался в сибирских поездах мимо Омска, побираясь на кружку пива и пирожок у пассажиров. В Омске ты так ни разу и не появился, оно и понятно. Родители твои во время войны умерли, а Варю, невесту свою, огорчать не хотел, кому безногий футболист нужен. Ждала она тебя пять лет, но сам пойми – молодость берёт своё.
О тебе я в газете прочёл. В шестьдесят пятом статья появилась о том, как старушка одна, чей сын с войны не вернулся, за твоей могилкой ухаживает. Тот корреспондент всё из архивов о тебе узнал и написал.
А ты, Яша, всегда подмышкой с шахматной доской ходил, невысокий, комплекцией не выделялся, а сам в аэроклубе учился, лётчиком стал. Отцу твоему написали в 1943 году письмо товарищи по эскадрилье, как ты над Днепром пошел на таран фашистского «Юнкерса», крикнув по радио: «Иду на размен ферзей!». Может, надо было крикнуть: «За Сталина!»,- «Героя» бы дали, посмертно.
Пришел, друзья-товарищи мои, и на нашу улицу праздник, для вас, для всех наш гимн звучал над Пиритой. Мой Санёк постарался с товарищами. Он про вас всё знает, я ему много раз с детства про каждого из вас рассказывал. Только не догадывается ещё, какой вы ему «допинг» дали.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА.
В последний раз с Алексеем Марковичем мы виделись в 1989 году на его даче, да какой там даче. На садово-огородном участке с недостроенным однокомнатным домиком. Участок располагался прямо на берегу канала. У берега был оборудован пирс из пустых бочек с дощатым настилом, где мы пришвартовывали яхту, когда останавливались переночевать, уходя в походы на несколько дней.
В тот раз мы привезли нашего знакомого, Геворкяна, армянина лет шестидесяти, бывшего лётчика, командира экипажа пассажирского ИЛ-18. В конце шестидесятых он в аэропорту в Риге посадил свой ИЛ-18 на «брюхо», на бетонную дорогу, политую пожарной пеной. Самолёт не мог выпустить шасси, а на борту сто пассажиров и семь членов экипажа. Сел так, что пассажиры не догадались, что на волосок от смерти были. Геворкяна наградили орденом Красного Знамени. Но это отдельный рассказ.
Пожарили шашлыки, Геворкян был и в этом асом. Поужинали, и мы с Сашей и его сыновьями пошли спать, т. к. уходили на первой зорьке в дальний загородный яхт-клуб, где утром давался старт регаты. Ночь выдалась тёплая, и я спал на яхте, не закрывая люков.
Часа в два ночи я проснулся и выглянул на берег. В метрах десяти от воды догорал костёр. Рядом с ним на стульях сидели Алексей Маркович и куривший Геворкян. Между ними стоял деревянный ящик, накрытый кухонным полотенцем и изображавший импровизированный стол. На нём начатая бутылка водки, тарелка с двумя шампурами с недоеденными кусочками мяса, нарезанными помидорами и хлебом.
Стояли два гранёных стакана налитые на одну треть. Подумал, отпили граммов по пятьдесят, а беседуют уже четыре часа. Значит крепкие мужики, не водка им нужна, а мужской разговор. Старики тихо беседовали. Не подслушивал, но в абсолютной ночной тишине даже негромкие голоса отчётливо слышались над водой.
Алексей Маркович о своих фронтовых товарищах говорил, тех, что спасли его раненого. Всё время, как будто извиняясь за то, что их нет, а он жив, вот так, может сидеть, шашлычок есть, с другом беседовать, радостно думать, что в домике мирно спят его внуки.
Когда он замолкал, после паузы продолжал Геворкян с армянским акцентом:
- Понымаеш! Трыдцать лэт отлэтал, ни одного замэчания. Ныкто нэ похвалыл. Аварыя случилас, ордэн далы. Нэправилно что-то у нас, нэправилно.
Через два года, никуда не выезжая, мы уже жили в другой стране. Иногда мне кажется, что учёные зря ищут Атлантиду, где-то на дне океанов.
Я думаю, Атлантиду постигла та же участь, что и Советский Союз: земля осталась, дома остались, люди остались, а страны нет – рухнула. Потому что ушли из жизни Атланты. ТЕ, КТО ДЕРЖАЛ ТУ СТРАНУ НА СВОИХ ПЛЕЧАХ.
Букулты 2008 год.
Владмир Пантелеев
К о м м е н т а р и и.
ДОТ – долговременная огневая точка (железобетонная, из брёвен и т.п.)
Гати – настилы из досок и брёвен на топком месте, устраиваемые сапёрами для прохода гусеничной, колёсной техники и людей.
«синие фуражки» - так называли за цвет околышка на фуражке военнослужащих НКВД (позже стала называться КГБ), создававших и выставлявших за спинами атакующих заградительные отряды, которые расстреливали советских солдат и офицеров, если они без приказа отступали с поля боя.
«кружку водки» - давали тяжелораненым перед операцией в качестве усыпляющего наркоза и успокоительного средства.
Стабилизаторы – крестообразно размещённые крылышки на конце стрелы, авиабомбы или миномётной мины. Не дают им возможность крутиться и кувыркаться во время полёта, обеспечивая точность попадания в цель. Например, на стреле для лука их делают из перьев.
Срочно на стол – хирургические операции делают на специальном хирургическом столе.
Санитарный поезд – специально оборудованный состав вагонов, в которых с фронта собирали и перевозили тяжелораненых в глубокий тыл в госпитали на лечение.
Рикошет – самопроизвольное изменение направления полёта пули или снаряда, отскочившего от какого либо препятствия.
«под флягой ремень» - часто флягу с водой, чтобы она не мешалась, крепили на солдатском ремне сзади, на пояснице.
Штурмовики – тип военных самолётов с бронированной кабиной пилота, имевших маневренность и скорость истребителей, но способных нести также бомбовый груз.
Плащпалатка – длинная (до голени) накидка с капюшоном из непромокаемой крепкой ткани без рукавов, набрасываемая поверх одежды и амуниции на военнослужащего во время сильного дождя.
«особисты» - сотрудники НКВД (КГБ).
«Звёздник» - тип яхты олимпийского класса с экипажем 2 человека.
«Волга», «Икарус» - марки легковой машины и пассажирского автобуса.
Кремень – очень твёрдый минерал, здесь слово употреблено в переносном смысле (крепкий, несгибаемый, волевой).
Полярная звезда – всегда указывает направление на север. В древности служила мореходам ночью компасом.
«Дракон» - старый тип (проект) яхты.
Парусина – так называлась специальная льняная ткань, из которой шили паруса.
Гафельная мачта – в те годы главный тип (конструкция) мачты.
«девятка» - в футбольной терминологии название верхних углов футбольных ворот.
Ферзь – шахматная фигура.
«Размен фигур» - положение в шахматной партии, когда вы сознательно берёте (сбиваете) фигуру соперника, зная, что он следующим ходом имеет возможность взять (сбить) вашу фигуру.
Здесь иносказательно, т.к. совершая таран, лётчик, погибая вместе со своим самолётом, уничтожает и самолёт врага.
Пирита – название посёлка под Таллинном, где проходила олимпийская парусная регата в 1980 году, центр парусного спорта Эстонии, входившей тогда в состав СССР.
Допинг – применение специальных лекарственных препаратов, стимулирующих физические данные и выносливость спортсменов во время соревнований. Лекарственный допинг в спорте запрещён. Здесь слово употреблено иносказательно (т. е. пример погибших героев войны должен стать стимулом для победы российских спортсменов в спортивных баталиях, придавать им дополнительные моральные силы).
ИЛ-18 - самый распространённый в СССР в 60х-70х годах ХХ века тип пассажирского (на 100 мест) винтового четырёхмоторного самолёта.
Атлантида – мифическая страна древности с высокоразвитой цивилизацией, якобы погрузившаяся в воды Атлантического океана в результате землетрясения. Её поиски учёными и археологами продолжаются, по сей день.
Атланты – мифические герои древности с атлетическими фигурами, наделённые необычайной физической силой и выносливостью.
К О Н Е Ц
Cборник "Не забывайте нас, правнуки!"
В настоящий сборник вошли написанные мною для детей и юношества рассказы о войне: "Чёрные глаза", "Василёк", "Серебряный подстаканник", "Железный крест", "Отец чемпиона", которые Вы найдёте на моей страничке.
Первые три рассказа написаны по воспоминаниям моего отца Пантелеева Семёна Михайловича, участника ВОВ с первого до последнего дня. С героем рассказа "Отец чемпиона", Алексеем Марковичем Музыченко, меня связывала более чем десятилетняя дружба. Рассказ "Железный крест" написан по моим воспоминаниям послевоенного детства.
Так как я указываю имена и фамилии реальных участников описываемых событий, происходивших в реальности, считаю, что имею право назвать свои рассказы МЕМУАРАМИ.
Почему я адресовал свои рассказы о войне именно подросткам?
Например, что мы видим сейчас о войне на экране? Некоторые молодые режиссёры пытаются показать правду о В.О.В., но они полностью зависят от продюсеров, экономящих деньги на квалифицированных военных консультантах, в результате вместо исторической ПРАВДЫ мы видим "ляп" на "ляпе", а малочитающая современная молодёжь принимает увиденное за "чистую монету".
Например, в одном из фильмов молодой режиссёр снимает крупным планом группу советских военнопленных, освобождённых после двух лет пребывания в фашистских лагерях смерти, с отъетыми харями, словно у бандюганов девяностых, а молодые исполнительницы девушек-фронтовичек в этом фильме своим поведением, одеждой, причёсками больше напоминают "ночных бабочек" с Тверской.
Если режиссёра можно отнести к «старшим внукам», то молодых героинь фильма, уж точно, к «правнучкам» показанных исторических персонажей. Для вышеупомянутых создателей фильма события Великой отечественной войны столь же далеки, как для меня и для Вас Троянская война, если, конечно, Вы не историк в данной области. Скажем честно, а что мы знаем о Троянской войне? Думаю, ровно столько же, сколько наши внуки и правнуки о Великой отечественной войне.
Так сложились обстоятельства, что я пять последних трудовых лет перед выходом на пенсию работал учителем в школе. И беру на себя смелость сказать, что поколение ПРАВНУКОВ (героев Великой отечественной) знает об истории этой войны лишь «обрывки из отрывков», причём, из самой плохой её интерпретации. Из проведённых мною лично опросов учеников 5-7 классов (за пять лет около 300 учащихся) выяснилось, что более 80% опрошенных с полной уверенностью не могут назвать даже имена и отчества своих прадедушек и прабабушек. Рассказать, чем прадеды и прабабки занимались в годы войны, кто из них воевал, в каких войсках и звании или был в партизанах, кто из них погиб или умер в годы войны и в каком возрасте.
Актёры и режиссёр ведут себя "по понятиям" и морали сегодняшнего дня, а не военных лет. Поэтому так выглядят и «фронтовички», и «сытая» массовка, изображающая измождённых военнопленных, потому что это НЕСООТВЕТСТВИЕ им просто не могло прийти в голову.
Но это вина не режиссёра и актрис, не юных школьников, а это результат донесённой до их сознания, двумя послевоенными поколениями, НАРОДНОЙ памяти о войне. Как много мелочей «рассыпали» из «кошелька памяти» эти два поколения (сыновей и внуков участников войны) по дороге к их правнукам.
Конечно, мертвых не вернуть, новое взрослое поколение не переделать. Но, чтобы говорить ПРАВДУ о войне, нужно сохранить каждое слово её КАЖДОГО участника или хотя бы воспоминания тех, кто жил и общался с этими людьми. Это долг каждого из нас. Это и мой долг. Нельзя допустить, чтобы поколение правнуков НЕ ЗНАЛО даже имён своих прадедов-героев. Поэтому ПРАВДУ О ВОЙНЕ, УСЛЫШАННУЮ от её участников, я писал, и буду писать для детей, для будущих поколений.
Откройте, пожалуйста, мой сборник "Не забывайте нас, правнуки!", в котором найдёте пять рассказов: "Чёрные глаза", "Василёк", "Серебряный подстаканник", "Железный крест", "Отец чемпиона". Прочтите их вместе со своими детьми, внуками или даже правнуками. Этим Вы внесёте свою лепту в нравственное и патриотическое воспитание молодёжи. Если Вы хотя бы немного, в глубине души, патриот России, если Вы уже прочувствовали своим сердцем, что принесла эта война нашему народу, эти рассказы не оставят Вас равнодушными. С Глубочайшим Уважением к каждому, кто это сделает. Не пожалеете.
2012 год Владмир Пантелеев