Сказочка для тех, кто стремится, чтобы река жизни не обмелела, совсем.
В старом-престаром лесу, у опушки, где дорога выходит из лесного плена, жили-были две старухи. Звали их – Добро и Зло. Много они повидали на своём веку, много успели натворить и добра, и зла. Так много, что не натворенного и не содеянного осталось уже меньше, чем не сделанного.
У обоих дома стояли один супротив другому и как раз по обе стороны дороги. И текла и извивалась меж их домами дорога, словно река. Только по реке по той, что звалась дорогою, уже мало кто хаживал, и мало кто езживал. Лес зарос и опустел, да и сам народ подался в другую сторону.
Старуха Зло любила сидеть на своём высоком крыльце, что своими ступеньками стелилось едва не до самой этой дороги, которая услужливо заворачивала к её дому, прежде, чем убежать вдаль. И как завидит, бывало, старуха Зло, какого редкого прохожего или проезжего, - сразу к нему с приветствиями, да с расспросами. Мало кого пропустит без того, чтобы не поживиться то новостями, то слухами какими. А то и сама что расскажет, будто камень какой тяжкий вытолкает из души своей наружу. И оттого, веселее и бодрее сразу станет себя чувствовать.
Старушка же Добро выходила на дорогу не часто, словно лишь для того, чтобы убедиться, что дорога ещё живет, и не сменила свой путь. А то ещё ямку, какую заровняет, ветку, брошенную ветром или негожим путником, уберёт. Тогда и случался обычно меж ними редкий разговор:
- Ты, всё ветки собираешь, да камни с дороги таскаешь! Эх, бестолковая ты, бестолковая! У тебя вон, - погляди, - лес скоро на самое крыльцо взойдёт, ёжикам, да зайчатам перила возвела. Всё ждёшь, что они тебе спасибо скажут.
- А мне и не надо от них ничего, кроме их любви и благодарности. А твой дом даже слепые кроты обходят стороной, только вороны, да сороки, и селятся.
Крыльцо старушки Добро и в самом деле, спускалось своими двумя ступенями в лес, да и дом её был намного ближе к лесу, чем к дороге. Даже казалось, что ещё немного, и он убежит в лес насовсем. А над самым её крыльцом свисала и качалась мохнатая ветка сосны, которая зимой, под тяжестью снега, склонялась так низко, что приходилось сгибаться, чтобы пройти под ней. Зато, как хорошо было летом: поднимется ветка так, что пройти можно было под ней в полный рост – вёдро будет. Опустится низко – дождя жди. Только вот, одно тревожило старушку: уходила ветка с каждым годом всё выше и выше. То ли оттого, что дерево росло, то ли дом старел и уходил в землю, а может, это просто она сама сгибалась всё ниже от старости и забот.
Да, она и редко ступала на крыльцо, - всё во дворе, да во дворе. То глину месит, то грибы на зиму сушит, а то и просто, с зайчатами разговаривает, да птиц научает, как правильно петь. Старуха же Зло, ей за всё это обычно выговаривала:
- Ну, и многому ты их научила, - как каркали, так и каркают. И ты сама, скоро с ними закаркаешь.
- Это ты, каркаешь на всю дорогу! Ни одна сплетня мимо тебя не пролетит и не проскочит. А у меня, вон, в том розовом кусту соловей и днём поёт. Али не слышишь?
- Слышу, слышу, не глухая. Только вот, соловьиными песнями сыт то не будешь. А горшки, да черепки твои сейчас уже никому не нужны, - нечего в них складывать, да наливать. Дорога совсем обмелела на людей-то. Скоро и зарастет, поди, вся. Я, уж и забыла, когда кто-либо в лес хаживал, - так, забегут на часок-другой, за ягодами, да с пустыми лукошками и назад воротятся.
- Чего ж так?
- А то ты не знаешь?
- А вот ты и скажи мне, раз всё знаешь.
- Вот и скажу тебе, такой умной, да занятой, что и ведать то ничего не ведает из-за птиц своих, да горшков.
- Вот и скажи.
- Вот и скажу! Пусто в лесу стало, заросло всё, даже могилки заросли. А, ведь, лесу чистота нужна и забота.
- Ишь ты, о чистоте заговорила, о заботе вспомнила! А кто все кедровые шишки скупил на орехи? Сколько бы молодых саженцев можно было вырастить. Так нет, - всех неразумных ребят под корзину поставила.
- Коммерцию не тронь, - это дело святое. Я налоги все уплатила и теперь могу спать спокойно.
- А лесу ты уплатила!? Вот и спи теперь спокойно, когда дорога уже почти вся заросла. Сколько мехов они тебе наволокли, а тебе всё мало, - всё продолжаешь ребят подговаривать, чтобы последнее из лесу вынести. А они, бестолковые, да глупые, деревья даже рубят, чтобы не лезть за шишками наверх.
- Так, ведь, не даром же они трудились! Ты, посмотри, какую я себе новую карету справила, - ни у кого, во всей округе, такой нет. И кони есть, только вот, запрягать мне их лень, да и стара я уже, чтобы в ней раскатывать. И дорога, к тому же, стала совсем никудышная, - кочка на кочке едет и ямкой погоняет.
- Это уж, точно, - видать сильно ты состарилась, раз у тебя появилось желание со мною разговор вести. А ещё больше видно, что ты ничуть не поумнела.
- Не тебе меня судить. На себя лучше погляди, - ну кто ты такая, и что у тебя есть за душой!
- У меня то, как раз то, за душой что-то и имеется, а у тебя – разве только, в закромах.
- Ишь ты, гляди, как она себя ценит!
- А нечего и глядеть, да и не во что. У меня зеркал то в доме нет никаких. Это ты всё никак не можешь наглядеться, да налюбоваться на себя.
- И чем же ты гордишься? Тем, что живёшь в темноте и грязи, на глиняных полах? Лампу не зажигаешь, за собой не следишь. Наверное, даже и не ведаешь, что волшебное зеркало уже есть, - дивные картинки может показывать. Да ну, тебя! С тобой и разговаривать то, - только время зря тратить.
- А мне на тебя и тратить то нечего, потому что нет у меня для тебя свободного времени.
- А для чего же ты тогда тут со мною разговаривала, если я даже твоих зайчат не стою.
И они, вдоволь потешась друг над другом, расходились, довольные тем, что и одной, и другой удавалось каждый раз отстоять что-то своё, сокровенное и верное для каждой из них. Это сокровенное, что и было смыслом их жизни, они хранили за семью печатями, и от других, и даже от себя. Их души и двери были почти всегда закрыты друг для друга. Разве только, иногда, они лишь чуть-чуть приоткрывались, чтобы тут же захлопнуться. Одна, не ступала за чужой порог из брезгливой лени, а другая, - не считала это нужным.
Добро никогда не закрывала свои двери, - ни, когда уходила из дому, ни, когда ложилась спать. И часто, по ночам, на её крыльце и даже в доме, ночевали её лесные друзья. Её же соседка, всегда развешивала звоночки и ленточки ещё на подходе к дому, чтобы даже ветерок не мог прошмыгнуть мимо, не замеченным ею.
- Это ж, сколько деревьев можно было сохранить в лесу, вместо этого красивого хлама. Всё лесное богатство на кареты, да побрякушки пустила, старая фурия, - ворчала каждый раз старушка Добро, проходя мимо резных ворот соседки. Каменных оленей понаставила, а живых и знать не хочет.
- Бурчи, бурчи, старая ежатница, - говорила в ответ старуха Зло. А сама, небось, завидуешь мне, когда эти ворота сами собой отворяются, а я в карете еду. Так тебе и надо, - вздумала меня учить жить.
- Не старей я тебя буду. В один день мы с тобой, поди, родились. Али не помнишь, старая бестия! А то, что ты, свои морщинки утюгом гладишь, так об этом каждая сорока ведает, хотя у тебя и окна зеркальные. И ехать тебе скоро некуда будет. Дороги заросли травой, народ весь схлынул, кто, куда от твоего карканья, да дел твоих зловредных. В другой лес подался, - наш то совсем опустел. Знать, не любит он, когда вороны каркают, да сороки трещат.
- А вот и нет! Вороны, если хочешь знать, у заморских королей при замках живут. Их там, очень даже привечают и берегут.
- Так то, - вороны, а ты ворона. Прокаркала наш лес. Променяла такое богатство, на какие то игрушки, - да, и те, себе прикарманила. Лес то, был общий, а игрушки – твои.
- Сама ты – ворона, только белая! Думаешь, - мне всё это так досталось? Пока ты там с зайчатами беседовала, я день и ночь хлопотала. А тебе кто не давал шишки собирать? Нечего теперь разевать рот на чужое добро.
- Совесть мне не давала! А от тебя, - я вижу, - и слова доброго даже не дождёшься.
- И нечего дожидаться! Потому что путное слово – для путных людей, а ты в болоте сидишь, да ещё и квакаешь от удовольствия. Только, вот, не пойму я никак, отчего имя у тебя такое, во дворе шаром покати, - никакого добра не нажила, а имя есть. Одно имя, то, и есть.
- Зато у тебя добра полны закрома, а в душе – одно зло. Имя даётся человеку, не за то, что лежит у него в закромах, а за то, что живёт в его в душе.
- И что там может жить в твоей душе? Живёшь там себе, в темноте, разговариваешь с одними зайчатами, да ежатами, глину месишь днями, свету белого не видишь! Уж, поди, забыла, как тебя зовут.
- Это ты, наверное, забыла, - в какой землянке жила, пока шишками не стала промышлять. А я помню твоё разбитое корыто.
- И что с того! Что было – то сплыло. Зато, теперь, погляди - не дом, а полная чаша. Зеркала, да камни, камни, да зеркала. Чай, не в болоте и лесу живу, а у дороги, в чистом поле.
- В голове у тебя чистое поле, - ничего не посажено, - оттого и не всходит ничего живого и полезного.
- А, об этом не тебе говорить, а людям, - вот, пусть они нас и рассудят. Выноси завтра поутру к своей калитке всё, чем богата. И я свои ворота открою, да пса рядом посажу, чтобы не стащили чего. Вот, тогда и посмотрим, на чьё добро у людей глаза разгорятся ярче.
На том и порешили, с тем и разошлись. Старуха Зло включила все светильники и фонари и призвала к себе слуг и должников. И прикатили они ей огромный камень, что лежал у края её поля. Камень был необычайно красив: весь ослепительно белый, со сверкающими синими звёздами. Самый способный из слуг, стал отбивать от того камня кусок за куском, кусочек за кусочком, крошку за крошкой. Пока не вышла из того камня прекрасная богиня, - будто пена морская. Такая же нежная, и холодная. А старуха Зло всё покрикивала, да поторапливала:
- Что вы всё возитесь, лодыри и неумёхи! А ну-ка, пошевеливайтесь, а то до утра не успеете.
Когда дело дошло до рук богини, начало уже светать и старуха ещё пуще разозлилась. Схватила молоток и разом отшибла ей обе руки, приговаривая:
- Без рук то, она ещё ловчее будет! Что ей, работать надо что ли? Пусть, соседка работает, глину свою месит с зайчатами, да козлятами!
К восходу солнца, старая бестия совсем умаялась, - так и заснула, где присела. Безрукую богиню выносили к воротам уже без неё. Мастер шёл за ней и горько сокрушался о поруганной красоте.
Старушка Добро, даже не зажигала лампы. С вечера, намесила с козлятами самой лучшей глины, которую хранила к случаю. И всю ночь, при свете полной луны, она крутила и крутила свой гончарный круг. На ощупь, умело и сноровисто добавляла и добавляла комочек за комочком, вязкую глину. И, когда, на вращающемся гончарном круге из этих мокрых комочков, рождался кувшин, сердце её сжималось от счастья. Ей уже виделась чья то семья, сидящая за столом, на котором стоит её кувшин, полный молока. Душа её пела от радости! Каждую посудину и игрушку, она наполняла жизнью, которой была полна, в эти мгновения, сама. Когда же, была сделана последняя, она произнесла: «Со всем этим, уже можно жить!»
Утром, лишь только солнышко покрасило макушки елей, она поняла, что сотворила чудо, - положило начало чьей-то новой жизни. И сушило солнышко её ночной труд и не могло налюбоваться богатством зарождающейся жизни. Оно уже видело со своей высоты, тех, кому это всё будет по праву принадлежать. Догадывалась и сама мастерица, - оттого и не торопилась, приговаривая: «Они уже в пути, они уже идут!»
Потому и не торопилась старушка Добро, что желала сотворить всё ладно и добротно. Она затопила печь, составила в неё весь свой ночной труд, приговаривая: «Обожгу, да не сожгу, румянцем покрою, но от людей не скрою!» С этими словами, она и приснула, там же, у печи.
А, у ворот её злой соседки, уже стояла богиня, во всей своей холодной и ослепительной красоте. Рядом, суетясь, бегала сама старуха, приговаривая:
- Испужалась, как пить дать, испужалась! Куда ей, с её глиняным скарбом, с моей богиней тягаться! Победа будет за мной! Все увидят, что я могу и умею! И эта, старая зайчатница, тоже увидит, пусть видит!
- Да, она и лучины то, даже не зажигала, - вторили ей слуги, - видать, сразу и сдалась.
- Да и как могло быть иначе. Куда ей тягаться, с нашей-то хозяйкой, поддакивали должные ей, люди.
- Вон, и солнышко, даже клонится к моей богине, - выговаривала со злорадной усмешкой, старуха Зло, - и ему, видать, пришлась по нраву моя работа.
- Как же иначе, иначе никак, - нашёптывал ей старый слуга. Только, хорошо бы нам, пару к нашей красавице, иметь. А у соседки то, тоже такой камень имеется, - вдруг, она его тоже в дело пустила.
- Тьфу, на тебя, что тебе взбрендило! Она, скорее его под крыльцо, вместо ступеньки, положит, чем в дело пустит. Ступай лучше, самовар ставь, - чай будем пить.
Когда же, солнышко, раздвинуло обеденные тучки, словно желая, тоже посмотреть на удачи и неудачи добрых и недобрых людей, восхищения и споры на дороге были уже в самом разгаре.
У калитки старушки Добро, на старинных рушниках, ручной работы, красовалась и сияла домашняя утварь и детские игрушки, к которым так и тянулись ручонки детишек, глазеющих на это чудо. Но, народ дивился не вышитым льняным рушникам, а тому, что было на них:
- Гляди ка, кувшины с мисками, как новые! Ни единой царапины, - как можно было так всё сохранить!
- Так они и есть, - новые! Скажи, лучше, кто бы это мог, сейчас, сотворить такую давность. Всё, в точности, как дед рассказывал.
- И моя бабушка сказывала, что играла в детстве такими игрушками.
Народ гомонил и спорил, переходя с одной стороны дороги на другую. И только детишки, не отходили от игрушек, а самые смелые, пробовали, даже, свистеть соловьями и играть на дудочках. Весельчаки и зеваки донимали вопросами уставшую старуху:
- А где же руки у твоей богини, камня не хватило, али стащили какие богохульники?
- Много, вы понимаете в искусстве, темнота! – она, по-прежнему, была уверена, что, отнимая какую-то часть от прекрасного, можно это прекрасное сделать ещё более прекрасным. Она любила отнимать всё лишнее и, только богатство, она всегда лишь добавляла и добавляла.
И, когда из леса показалась богатая карета, все расступились и замолчали. То, - был богатый купец, ехавший из леса четвериком. Видать, много леса он извёл, прежде, чем стал запрягать в одну карету четырёх рысаков сразу. Он остановился у богини и простоял подле неё долго. Старуха, поначалу, заегозила, но, всё же, они сговорились:
- Что, старая бестия, сотворила, таки, заморское чудо! Хорошо постарались, видать, никого не пожалела.
- Никого, батюшка, никого. И ты не поскупись на цену, коли она тебе люба.
- Так она же без рук! Ну, кому такая баба нужна?
- Тебе и нужна, - у всех с руками, а у тебя, - без рук. Только у одного тебя и будет такая.
- И то, верно! Только, зачем тебе такая цена? У тебя всё есть, да и годы твои уже не молодые.
- А ты, голубок, чужого то не считай! Лучше, о себе подумай. Зачем тебе вещь, которой грош цена, - что о тебе скажут? У кого цена, тот и в цене, разве не так!
- Ну и хитра, ты, старая! Только вот, нам двоим, пожалуй, тесно будет в одной то цене.
- А я тебе мешать не стану, а только помогать буду. Всем стану рассказывать о тебе и твоей богине. Мне, ведь, много и не надо, - лишь бы люди поверили в то, что великое можно создать, лишь, отнимая, а не добавляя.
- Одно только не нравится мне: пара нужна твоей богине, - ну, где её поставишь одну. А, другой такой у меня нет и у тебя, наверное, тоже не будет.
- Отчего же, не будет! Для хорошего человека всё на свете достанем, всё сделаем. Есть у меня на примете ещё один такой же камень!
- А, ежели, соседка наша, не захочет камень нам уступить? – вмешался в их разговор старый слуга.
- Не отдаст по-хорошему, - силой возьмём! Нечего добру без дела, под крыльцом валяться – это, как-никак, наше национальное достояние.
- Ну, вы, тут разбирайтесь, как хотите, - это ваши дела. Только, пару для моей богини, сделайте, уже с руками.
На том и разошлись с миром. Разошелся мало помалу и народ, - опустела дорога. Весёлый получился праздник, богатый, но не добрый. Может, оттого, что спала на охапке душистого сена, у своих рушников, старушка Добро. Отдыхала, словно точно знала, что нет ещё, у её рушников, настоящих хозяев, а только, одни зрители.
Последние повозки и пешие уже потянулись из леса в город, солнышко, умаявшись за день, начало клониться к лесу, чтобы отдохнуть за дальней рощей. И, только одна повозка, груженная домашним скарбом и детьми, ехала в лес. Когда она поравнялась с рушниками, лошадь, впряжённая в повозку, словно почуяв что-то родное, сама остановилась. Дети, соскочили с повозки и, обступив рушники, разом загомонили:
- Матушка, купи мне вот эту игрушку! Я её сегодня видел во сне.
- А в этот горшок мы будем наливать молоко от нашей Бурёнки.
- А эта тарелка так хороша для каши, прямо, загляденье!
И, судя по тому, что сзади, к повозке была привязана корова, эти люди ехали в лес не красиво отдохнуть, а красиво жить. «Эти люди не будут развешивать мои тарелки по стенам, - они поставят их на стол» - так подумала сразу, встрепенувшаяся ото сна старушка Добро:
- Берите, родненькие, всё, что вам нужно! У вас детки маленькие, - вам всё пригодится. У вас ещё всё впереди! А, я ещё себе слеплю, - глины много, кругом.
Быстро, быстро укладывала, вместе с детьми, старушка Добро, своё богатство на подводу, думая лишь одно:
«Только бы не отказались, только бы не передумали!» И, только, когда всё было уложено на мягкое сено подводы, старушка всё же не удержалась и спросила:
- А вы надолго ли в лес едете?
- А насовсем, - надоело дышать пылью, да дымом!
- И не страшно вам, - одни, ведь, будете. Небось, передумаете?
- Нешто, с такой утварью, может быть страшно! Вон, поди, даже для медведя горшок медовый имеется.
- Ну, с Богом, миленькие! – и повозка покатилась в лес, над которым уже склонялось удивлённое солнце.
А, напротив, уже открывались кованные ворота соседки и та, восседая на мягких сиденьях, надсмехалась над старушкой, машущей платком, вслед уезжающей повозке:
- Что, старая, наладила семью в лес, комаров кормить. И не совестно, - намучаются вдоволь.
- А чего мне стыдиться? Люди поехали жить, а не гулять. А за комаров то тебе должно быть стыдно, - это ты превратила лес в болота, да кусты.
- А мы поедем отдыхать, - заслужили! За богиню, мне, знаешь, сколько денег отвалили, - не сосчитать! Теперь, и не придумаю, куда мне их и девать то. А тебе, - много ли дали?
Добро полезла в карман своей кофты, куда ей мужик, стесняясь и кланяясь, положил деньги и вынула оттуда горсть медных монет. Зло рассмеялась:
- Вот и вся тебе цена! Я же тебя предупреждала, - нечего со мной тягаться. Запомни: добрый – значит, слабый!
Добро ничего не ответила, а лишь плюнула вслед уезжающей карете, а потом ещё долго-долго смотрела вслед удаляющейся повозке, сокрушаясь и радуясь, одновременно:
«А, на кой она мне, такая сила и надобна то, которая делает человека злым. А, тут вот, - новая жизнь только и начинается, как хорошо!»
Но, Зло уже катила и катила по дороге, которую считала только своей. Она то уж точно знала, что на её век добра хватит и, по-прежнему, считала лишь себя хозяйкой жизни. Жизни, которую порождает Добро.