С.Г. СИЗОВ
Революционные идеи семинаристов и детей священников.
Конец XIX - начало XX вв.
Исследование гражданской войны неизбежно приводит к поиску мотивов и ментальных оснований участия в ней различных социальных групп и личностей. В свою очередь, это требует внимательного изучения эволюции общественного сознания в первую очередь тех групп, которые имеют особенно сильное влияние на политическую культуру общества. В этой связи, как мне кажется, важно изучение предреволюционного положения Русской Православной Церкви (РПЦ), духовных учебных заведений и их воспитанников.
Написание биографии репрессированного омского литератора Бориса Фёдоровича Леонова (1900 - 1977)[1] заставило меня обратить внимание на эволюцию мировоззрения семинаристов начала ХХ века. Леонов был сыном сельского священника, выпускником Первого Орловского духовного училища и недоучившимся семинаристом. В октябре 1918 г. он вступает в партию большевиков и уходит добровольцем в Красную Армию. Позднее становится и комиссаром. Меня занимал вопрос: насколько эта эволюция была типичной для поповичей и семинаристов того времени .
Прежде чем вести разговор непосредственно о семинаристах, стоит сказать о предреволюционном положении РПЦ. А.И Солженицын справедливо отмечает: «Православная Церковь, собственно говоря, серьезно нельзя было говорить о ней в образованном кругу уже в начале ХХ века. Стыдно считалось идти в храм, креститься, причащаться. Это невероятно позорно было уже до большевиков, тут не надо валить на большевиков, это было уже тогда подготовлено. В крестьянстве падал авторитет Церкви, тоже падала религия. Откуда у нас было столько, в общем, сельских бандитов, всяких воров, хулиганов, которые шли охотно в эти красногвардейские отряды. Оттуда же всё»[2]. Автор «Красного колеса», правда, не вполне отвечает на вопрос о причинах такого падения авторитета РПЦ. Такое невиданное снижение авторитета Церкви было следствием не только деятельности либеральных и социалистических агитаторов, но, безусловно, и результатом разрушения основ патриархального сознания, глубокого социально-экономического кризиса и кризиса духовного, в том числе из-за набирающих силу модернизационных процессов.
Весьма важно в этой связи свидетельство и наблюдения современника революционных потрясений, известного деятеля РПЦ митрополита Вениамина (Федченкова) (1880 - 1961). Он родился в крестьянской семье, окончил духовное училище и семинарию в Тамбове. В 1903 г. поступил в Санкт-Петербургскую Духовную Академию, на последнем курсе которой принял монашество. Митрополит с горечью констатирует: «…В 1917 - 1918 г. обвалилось на Русь и безбожие… Откуда оно? Вопрос большой… Кратко сказать можно так: видимость была более блестящая, чем внутренняя сила. Быт, обряды традиции - хранились; а силы веры, горения, огня благодатного уже было мало… Я … не видел горения в своих учителях, никто нас не зажигал даже и не заговаривал с нами о внутренней жизни… Катились по инерции. Духовная жизнь падала, замирала: одной внешностью не поддержать её… А там шла и подпольная работа среди учащихся… Попадались уже и нигилисты среди нас - хотя и очень редко. А ещё важнее: кругом семинарии уже зажигались иные костры; дым от них залетал и к нам, но не сильно всё же…
Но - повторю - силы духа уже было мало. Очень многие семинаристы уходили по светским путям, пастырское служение не влекло их уже: значит, остывать стали и эти, мощные прежде классы духовенства…»[3]. Отметим, в годы учёбы митрополита Вениамина в семинарии (конец XIX в.) духовная ситуация в учебных заведениях этого типа ещё была более стабильна, но в предреволюционные годы традиционные духовные скрепы ещё более ослабли.
Митрополит пытается понять причины роста религиозного равнодушия и попросту безверия. Отдельные причины подмечены им верно. «Мы воспитывались в твёрдом воззрении, что всё можно и нужно понять, объяснить; что всё в мире рационально… И вся наша богословская наука, в сущности - схоластическая, рассудочно-школьная, стояла на этом базисе: всё понятно. Если не есть, то должно быть. Всё можно понять. В частности, и все предметы веры должны быть непременно «доказаны» умом и уму… Никаких тайн!
И это в догматике, и в философии, и в Священном Писании… В сущности, мы были больше католическими семинаристами, фомистами (Фома Аквинский), чем православными, духовно-мистическими воспитанными в живом опыте школярами… Это была великая ошибка всего духа нашей школы; рационализм - не в смысле философском, а практически учебном. Нас воспитывали в идолопоклонстве уму, - чем страдало и всё наше интеллигентское общество XIX в., особенно же с 60-х годов. И этот яд разлагал веру, унижал её, как якобы тёмную область «чувства», а не разума. И постепенно рационализм переходил у иных в прямое неверие, безбожие»[4].
Мнение владыки Вениамина подтверждается наблюдениями и других авторов. О том, что русское просвещение вело к господству нигилизма, писал и Н.А. Бердяев: «… Русское просветительство, по мaкcимaлиcтичecкoмy xapaктepy pyccкoro нapoдa, вceгдa oбopaчивaлocь нигилизмом. Boльтep и Дидро не были нигилистами. B Poccии материализм принял coвceм иной xapaктep, чем на Западе. Материализм превратился в cвoeoбpaзнyю дoгмaтикy и тeoлoгию. Это пopaжaeт в материализме коммунистов. Ho yжe в 60-x гг. материализм получил эту теологическую oкpacкy, он cтaл мopaльнo обязaтeльным догматом и за ним была cкpытa cвoeoбpaзнaя нигилиcтичecкaя acкeзa. Был создан матepиaлиcтичecкий кaтexизиc, кoтopый был ycвoeн фaнaтичecки шиpoкими cлoями лeвoй pyccкoй интеллигенции. He быть материалистом было признано нравcтвeннo подозрительным. Если вы не материалист, то значит вы за пopaбoщeниe чeлoвeкa и нapoдa. Отношениe pyccкиx нигилиcтoв к нayкe было идoлoпoклoнничecким. Haукa, — под кoтopoй пoнимaлиcь, главным oбpaзoм, ecтecтвeнныe нayки, в то вpeмя oкpaшeнныe в мaтepиaлиcтичecкий цвет, — cтaлa пpeдмeтoм вepы, oнa была пpeвpaщeнa в идол. B Poccии в то время были и замечательные учёные, кoтopыe пpeдcтaвляли ocoбeннoe явлeниe. Ho нигилисты-просветители не были людьми науки. Это были верующие люди и дoгмaтичecки вepyющиe»[5].
Николай Александрович обратил тогда же внимание и на роль в революционном движении выходцев из духовного сословия. «He cлyчaйнo в pyccкoм нигилизмe бoльшyю poль игpaли ceминapиcты, дeти cвящeнникoв, пpoшeдшиe пpaвocлaвнyю шкoлy. Дoбpoлюбoв и Чepньшeвcкий были cынoвья пpoтoиepeeв и yчилиcь в ceминaрии. Pяды paзнoчиннoй «лeвoй» интeллигeнции y нac пoпoлнялиcь в cильнoй cтeпeни выxoдцaми из дyxoвнoгo cocлoвия. Cмыcл этoгo фaктa двoякий. Ceминapиcты чepeз пpaвocлaвнyю шкoлy пoлyчaли фopмaцию дyши, в кoтopoй бoльшyю poль игpaeт мoтив acкeтичecкoro миpooтpицaния»[6].
Итак, заметные успехи просвещения, науки и промышленности XIX в. настолько повлияли на русское образованное общество, что уже в конце того же века рационализм занимает ведущие позиции как методологическая основа даже в духовных семинариях, оттесняя на второй план религиозную веру. Он в какой-то мере становится не просто научной методологией, а своеобразным вариантом «веры», да к тому же и некой обязательной нравственной парадигмой для образованных людей. Одним из последствий этого кризиса стал заметный рост нигилизма, атеистических и социалистических настроений в российских семинариях этого времени.
В начале XX в. в 58 православных семинариях обучалось свыше 20 тыс. человек[7]. Учащиеся нередко становились предметом внимания со стороны различных радикальных организаций. Среди семинаристов того времени были уже убеждённые сторонники разного рода либеральных и социалистических идей, которые вскоре приняли активное участие в революционных событиях.
Характерно, например, что в 1909 г. орловские семинаристы провели забастовку, где, кроме всего прочего, потребовали сокращения преподавания богословских предметов и «свободу организации ученических кружков». Преподаватель семинарии, скрывшийся за псевдонимом «Старый педагог», по поводу «кружков» писал: «Опыт давно показывал, что все ученические кружки, лишённые надзора начальства и руководства преподавателей, какое бы громкое название они не носили, делаются орудием политической агитации и антирелигиозной и безнравственной пропаганды. Поэтому такие кружки никогда не будут дозволены ученикам, сколько бы петиций они не подавали»[8]. Такое заключение преподавателя семинарии отнюдь неслучайно.
Забастовка 1909 г., как выяснилось, охватила многие семинарии. В мемуарах выдающегося военачальника времён Великой Отечественной войны А.М. Василевского (1895 -1977) (поповича и семинариста) об этой забастовке также упоминается. Одной из главных причин её было решение Министерства народного просвещения запретить доступ в университеты и институты лицам, окончившим четыре общеобразовательных класса семинарии. В Костроме после того как не удалось уговорить семинаристов вернуться к занятиям, учебное заведение было закрыто. Все активисты были высланы полицией из города. К занятиям учащиеся вернулись лишь через несколько месяцев после того, как их требование (разрешить поступление в вузы) было частично удовлетворено[9].
Характерно и свидетельство Василевского о том, что выпускники семинарии избегали священнического поприща. По приводимым им данным в мемуарах, из 16 выпускников иркутской семинарии 1914 г. только двое изъявили желание остаться в духовном звании, а остальные были намерены пойти в вузы. В Красноярске ситуация была ещё хуже: никто из 15 её выпускников не захотел принять священнический сан. Подобная ситуация была и в костромской семинарии[10].
Сам А.М Василевский - выходец из бедной многодетной семьи деревенского священника в Костромской губернии. Окончил Кинешмское духовное училище и четыре класса Костромской семинарии. В 1914 г., обуреваемый патриотическими настроениями после начала Первой мировой войны, Василевский сдал семинарские экзамены досрочно и с группой единомышленников отравился в военное училище, а оттуда - на фронт. Некоторые колебания привели его в 1918 г. из армии на учительское поприще. Но, будучи призван в Красную армию в апреле 1919 г., принял активное участие в гражданской войне и навсегда связал судьбу с военным делом.
Маршал Василевский описывал причины изменения своего мировоззрения (не забудем, конечно, что книга писалась в условиях советской цензуры): «Я всё больше осознавал, что Великая Октябрьская социалистическая революция - подлинно народная революция. Под её воздействием формировалось и моё сознание. Полнее стало понятие родины, патриотизма. Родина - это Советская Россия, страна трудового народа, ниспровергшего мир насилия и несправедливости и решившего осуществить на своей земле идеалы лучших умов человечества, идеалы социализма»[11]. Соединение патриотизма и стремления к справедливому новому обществу очень характерно для бывших семинаристов. (Тем не менее, интересная деталь: в партию А.М. Василевский вступил только в 1938 г.).
Исследователь взаимоотношения общества и Церкви верно отмечает, что «на общественное недовольство «поповичи» реагировали особо остро - сказывался их особый социально-психологический склад»[12]. В качестве примера приводится взгляды известного большевика Е.А. Преображенского (1886 - 1937). Он происходил из семьи священника г. Болхова Орловской губернии. Окончил, правда, не семинарию, а гимназию, но «на четырнадцатом году пришёл к убеждению, что бога не существует», после чего проникся «отвращением к религии», которое всё более усиливалось в связи с тем, что он мог наблюдать «всю религиозную кухню с её закулисной стороны»[13].
Таким образом, жаждущая веры и справедливости душа молодого человека, разочаровавшись в религии, производит своеобразную подмену православия радикальными революционными идеями. Подобные подмены отнюдь не являлись чем-то исключительным. И Б. Леонов, вполне возможно, испытал нечто подобное. «Закулисную сторону религиозной кухни» он тоже хорошо знал, а годы обучения в Орле, скорее всего, укрепили его неверие.
В учебном заведении, призванном готовить священников и учителей, в начале прошлого века нередко ходили по рукам революционные прокламации и книги. Известно, сколько сыновей и внуков священников (поповичей) было среди революционеров-демократов! Как тут не вспомнить, что И.В. Сталин (учился в Горийском духовном училище и Тифлисской семинарии), А.И. Микоян, А.Ф. Мясников, П.А. Сорокин, Н.Д Кондратьев и некоторые другие политические деятели России тоже были когда-то семинаристами, а некоторые революционеры «ленинского призыва» (П.Н. Лепешинский, Е.А. Преображенский и др.) хоть и не стали семинаристами, но были поповичами. И в этой связи можно сказать, что немалое число семинаристов начала ХХ в. оказались продолжателями дела революционеров-разночинцев второй половины века XIX-го.
Выше уже отмечалось, что в конце XIX - начале XX вв. наблюдается значительное ослабление религиозности общества. Духовный вакуум студенчество и интеллигенция пытались заполнить другими идеями. В целом же среди семинаристов наблюдалось причудливое смешение идей революционной романтики, нигилизма, либерализма и особенно социализма. Эти настроения были характерны и для юного Бориса Леонова.
Как замечает историк Т.Г. Леонтьева, «ранее замечавшиеся в поведении семинаристов склонности к нигилизму и юношескому буйству в новых условиях нашли себе удобный выход. Их действия порой не лишены были революционного романтизма, который у части воспитанников перерастал в фанатизм разрушения. Понятно, что таковых было меньшинство, но иные из них становились образцом агрессивности, неверия и аморализма. В любом случае, по некоторым подсчетам, в руководящем ядре эсеров «поповичи» составляли 9,4%, у большевиков - 3,7%, кадетов - 1,6%. В последующем «поповичей» в рядах революционеров вроде бы не прибавилось, но не будет преувеличением сказать, что именно семинарский тип мировосприятия оказался характерен для революционной элиты в целом»[14]. Эти подсчёты, конечно, приблизительны, но они ярко свидетельствуют не только об активном желании поповичей участвовать в политике, но и о заметном радикализме их устремлений: эсеры и большевики явно предпочитаются кадетам.
Падение монархии многие семинаристы восприняли с одобрением. Не исключением был сам Борис Леонов. Вот отрывок из рассказа «Снег». «Ты помнишь тот радостный, долгожданный день? Под лучами мартовского солнца таял снег, ослепляя глаза. Люди растерянно улыбались. Они не верили своему счастью. Как, неужели это правда? Двуглавый орёл остался без короны! Отныне не страшны призраки и звери. Всё победит русская весна. Христос воскрес!
Так чувствовали многие. На улицах празднично гремела «Марсельеза». Незнакомые обнимались. И после долгого угрюмого молчанья всем захотелось говорить»[15].
Современный исследователь Л.А. Седов пишет о соблазнах большевизма для тогдашней молодёжи. «Социализм оказался идеальным соблазном для «русских мальчиков» как называл русскую революционную демократию Достоевский, одержимых нетерпением достичь всеобщего счастья, притом на научной» основе единственно правильного» теоретического постижения мира. <…> Русская революция оказалась делом руке подростков-утопистов, фанатиков, полуобразованных мечтателей и своекорыстных невежд. Самоуверенное невежество или полузнайство подростка не приемлет медленные постепенные решения жизненных проблем. Оно тяготеет к насилию и революции, отвергая диалог и реформу»[16].
Если характерным явлением был приход молодёжи вообще в ряды революционеров, то явлением вполне типичным стал интерес молодых поповичей и семинаристов к именно социалистическим идеям. Отказ от высокой религиозной идеи приводил многих из них к замещению её поиском земных идеалов, строительства царства справедливости и счастья в земной жизни.
Вот ещё два свидетельства современников в этой связи. Ю.В. Готье писал о своем знакомом: «Под конец он был коммунистом и видным партийным деятелем не то в Тамбове, не то в Моршанске. Он начинал с того, что желал быть священником; долго был фанатичным кадетом, а с 1917 г. сошёл с ума, стал не то народным социалистом, не то с.-р., а кончил большевиком... Раздёрганный неврастеник... почти роковым образом должен сделаться коммунистом». В.И. Вернадский упоминал как характерный типаж революционера - «очень ограниченный коммунист из поповичей»[17]. Как видим, такие персонажи в бурную революционную эпоху были достаточно распространены.
Стоит отметить и одно из проявлений этого как рост конфликтности в отношениях «отцов» и «детей», в том числе и в семьях священников. Характерным примером этого была и семья Бориса Леонова, конфликты поколений в которой были очень острыми. Когда Борис стал большевиком, то отношения с родителями были порваны окончательно. Исследователи революционных событий неоднократно отмечали, что в ходе революционных событий этот конфликт проявил себя самым ярким образом. Современник революции, меньшевик С.О. Португейс отмечал: «Те мальчики и девочки, которые до октября кое-как поддерживали худой мир с отцами, после октября решили обойтись без них и построить свою Россию на собственный страх и риск. <…> Разрыв между поколениями, который нам был раньше известен в формах элегических, «тургеневских», принял форму яростно-животных»[18]. Безусловно, этот острейший конфликт поколений придал особую ожесточённость гражданской войне.
Весьма показательны для понимания мотивов участия бывших семинаристов в гражданской войне на стороне большевиков стихотворения Б.Ф. Леонова «Святая Русь», «У жертвенника» (1919 г.)[19]. В этих несовершенных стихах открывается вся сложность его отношения к России и гражданской войне. В строках звучит искренняя любовь к Родине, но сколько же здесь всяких нюансов! Мотивы Леонова перекликаются с тем, что закладывалось учёбой в духовном училище и семинарии, святоотеческим наследием, деревенскими традициями. Теория монаха Филофея «Москва - Третий Рим» легко встраивается Леоновым в канву других, более современных идей и событий. Само понятие «Святая Русь» для большевика, казалось бы, звучит несколько странно. Но в мировоззрении Бориса идея социальной справедливости органично соединяется с патриотическими, даже великодержавными настроениями. Леонов излагает собственное понимание революции и своего места в ней. Он участвует в сражениях не просто как большевик, а как русский человек. Родина в крови, а он как «верный сын» должен помочь ей и «защитить от врагов». И в этом случае не просто коммунисты и Красная Армия, а сама Родина, «Святая Русь» выступает под «багровым флагом». Поэтому-то под этим флагом сражается и Борис Леонов.
Таким образом, эволюция мировоззрения молодых русских поповичей и семинаристов в начале ХХ в. от религии к атеизму, строительству Царства Божьего на Земле не являлась редкостью (хотя абсолютизировать эту тенденцию, конечно, нельзя). В немалой степени причины этой эволюции, как было сказано выше, связаны с существованием глубокого духовного кризиса российского общества, тесно связанного с социально-экономическими процессами. Разрушение патриархального общественного уклада, традиционных общественных институтов, существующие социальные и экономические проблемы, обострённые Первой мировой войной во многом определили эту эволюцию мировоззрения.
Рационализм и жажда справедливости многих семинаристов повёл их на фронты гражданской войны. Не стоит абсолютизировать участие выпускников семинарий только на стороне красных: было немало и тех, кто принял противоположную сторону. Интереснее другое: и те, и другие планировали будущее России, в большинстве своём исходя не столько из религиозных, сколько из псевдорелигиозных, мессианских соображений Белой или Красной идей. Во многом это было определено той эволюцией мировоззрения, о которой было сказано выше.
Судьба многих поповичей-семинаристов, переквалифицировавшихся в годы гражданской войны в комиссаров, а позднее ставшими партийными деятелями, учителями, журналистами, культпросветработниками впоследствии была весьма сложной. Далеко не все из них нашли себя в новой социалистической действительности. Пока советская власть не создала собственную интеллигенцию, она мирилась с ними, не забывая периодически напоминать им о «непролетарском происхождении». Многих, в том числе и Б.Ф. Леонова ждало жестокое разочарование, оттого, что «новый мир» оказался совсем не таким прекрасным, как они надеялись. В последствии немало семинаристов покинуло партию в ходе многочисленных «чисток», а часть их, как и Борис Леонов, стали жертвами политических репрессий.
Не менее важно и явление противоположного характера: резкое разочарование в идеях социализма и коммунизма в конце ХХ в. и приход заметной части комсомольской молодёжи к религиозным убеждениям в годы «перестройки» и в начале постсоветского периода истории России. Но это явление требует отдельного рассмотрения.
Примечания
1.Сизов С. Г. «Двадцатый век - не для камина»: Историческая реконструкция судьбы репрессированного литератора Бориса Леонова : Монография. -Омск : Изд-во ОмГПУ ; изд. дом «Наука», 2008. - 412 с., ил.
2.Солженицын А.И. Стенограмма выступления в Российской государственной библиотеке (май 2000 г.). Цит. по: http://www.e-journal.ru/p_kultura-st1-9.html
3.Митрополит Вениамин (Федченков). О вере, неверии и сомнении. - СПб. - М., 1992.- С. 34.
4.Там же. С. 35.
5.Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма.– М., 1990. - С. 38 - 39.
6.Там же. С. 40.
7.Леонтьева Т.Г. Вера и бунт: духовенство в революционном обществе России начала ХХ века // Вопросы истории. - 2001.– № 1. - С. 31.
8.Старый педагог. По поводу забастовки учеников духовной семинарии // Орловские Епархиальные Ведомости. - 1909. - № 51. - 20 декабря. - С. 1286.
9.Василевский А.М. Дело всей жизни. Кн. первая. - М., 1989.- С.12.
10.Там же. С. 12-13.
11.Там же. С. 40.
12.Леонтьева Т.Г. Указ. соч. С. 33 - 34.
13.Деятели СССР и революционного движения России. Энциклопед. словарь Гранат. - М., 1989. - С. 584.
14.Леонтьева Т.Г. Указ. соч. С. 40.
15.Государственный архив Омской области (ГАОмО). Ф. 3269. Оп. 1. Д. 18. Л. 11.
16.Ржевский Л. (Седов Л.А.) Коммунизм - это молодость мира // Синтаксис (Париж). - 1987. - № 17.– С. 39 - 41; Цит. по: Кара-Мурза А.А., Поляков Л.В. Русские о большевизме. Опыт аналитической антологии. - СПб., 1999. - С.158.
17.Цит. по: Леонтьева Т.Г. Указ. соч. С. 40.
18.Иванович Ст. (Португейс С.О.) Наследники революции // Современные записки (Париж). - 1927.– № 30. - С. 480. Цит. по: Кара-Мурза А.А., Поляков Л.В. Указ. соч. - С. 157.
19.Горовой С.И. Борис Леонов (Рукопись) // Государственный литературный музей И.С. Тургенева (г. Орёл). Объед. фонд. Оп. (не указана). Д. 16519/Г. Л. 1–13.
Опубликовано:
Сизов С.Г. Революционные идеи семинаристов и детей священников. Конец XIX - начало XX вв. // Вопросы истории. - 2009. - № 7. - С. 139 - 144. (176 с.).
На фото: читальня Орловской духовной семинарии, 1916 г. (переснято автором из редкого альбома).