… Лондкевич торопливо сунул ладошку Серёге, здороваясь, и прошёл внутрь, штурман-пенсионер – следом. На меня же замкомэска лишь взглянул искоса и вскользь, автоматически кивнув в знак приветствия. Ничего удивительного: знать всех невозможно, а приветствовать, как по неписаному этикету, так и из чувства предусмотрительности, полагается обязательно. «Лишних» и ненужных людей отирается вокруг штаба не так уж и много – не исключено, что судьба когда-нибудь столкнёт для более конкретного и тесного знакомства. Я неспешно поплёлся за ними, прекрасно сознавая, что «мой номер – пятый» или какой-то другой, но уж явно не впереди Серёги.
Пока они вполголоса обговаривали возможность устроить бывшему экипажу Сергея хоть какое-то «окошечко» в полётах, а лучше – два-три выходных, чтобы как следует и достойно отметить «отвальную» совместной компанией, я стоял в большой комнате и неторопливо осматривался... Ничего такого выдающегося и особенного, свидетельствовавшего о том, что здесь трудится элита авиапредприятия! Доска информации по безопасности полётов... Навязшие в зубах, как у китайцев – цитаты Мао, выдержки из неубиенных и вечных руководящих документов, наставлений, написанных «кровью», и просто общие авиационные лозунги, вроде: «Безопасное выполнение каждого полёта – залог....», «Качественная предполётная подготовка достигается...», «Пилот, помни!...» и многое другое, оставшееся в наследство из того времени, когда партполитработа ставилась во главу любого угла. Вся эта агитационная пропаганда была аккуратно забрана в деревянные рамочки и картинами висела на стенах... Как будто кто-нибудь их читал! Всё это давно читано-перечитано, изучено и сдано под роспись в виде зачётов. А кое-что любой пилот или штурман мог даже спросонья рассказать наизусть, потому что ежедневно сталкивался с тем, что нужно основательно покопаться в руководствах и наставлениях, дабы не принять опрометчивого решения. Но так было заведено – оформлять помещения требовалось в строгом соотвествии со спецификой работы. Проверяющие любого ранга уделяли наглядной информации первостепенное значение.
Увиденное заставило вспомнить давний случай, когдя я ещё только обживался в Сангаре и не вполне освоился в должности штурмана эскадрильи. Осилить всё было невозможно, тем более сразу, поэтому я тогда конкретно для себя определил и наметил, с чего именно начинать и когда вносить «свой след» в работу, что уже нужно менять, а что пока подождёт. Поэтому цитаткам, оставленным на стенах в «наследство», почти не уделял внимания. Как оказалось, зря! Плакаты там висели на загляденье – на ватмане, красиво написанные тушью, закрытые стеклом, в тяжёлых золочёных багетных рамочках... Не исключено, что когда-то они обрамляли портреты известных революционных вождей. Красотища!!! Зачем её портить? Я и не портил. Занимался другими проблемами, от которых бестолковка пухла так, что казалось: форменная фуражка вдруг перестала подходить по размеру.
В общем, в один из дней, через Сангар пролётом следовал мой коллега, штурман-инспектор Женя Е., о котором упоминалось неоднократно. Женя пока тоже переживал процесс становления на новой инспекторской должности, но понимал свои обязанности очень однобоко, предпочитая ограничиваться лишь правами: нещадно драть, всем указывать и стращать кого ни попадя. Как правило, попадались ему пока несмелые и молодые пилотики с Ан-2, а также командиры-скромняги, которые предпочитали с Женей не связываться, как и с любым другим представителем «карательных органов», одним из которых вполне заслуженно считали Инспекцию любого ранга. Хоть отрядную, хоть управленческую, а о министерской и речи быть не может – любой мимолётный контакт мог в одночасье привести к непредсказуемым и непоправимым последствиям...
Какая нелёгкая подняла тогда со стула штурманской комнаты, не помню! Но я для чего-то отправился наверх, где находился АДП (аэродромно-диспетчерский пункт). В принципе, это и не моя епархия, если говорить об ответственности за оформлении стен АДП всякими догматами из «авиационного марксизма-ленинизма», а прямая обязанность замначальника аэропорта (ЗНА) по УВД, то есть, главного из диспетчеров, но... На мою беду, этот замначальника вывесил плакатик с цитатками из наставления по штурманской службе. Штурманской! Как-то я раньше не обращал внимания – висит себе в ряду подобных... Красивый, элегантный, стеклышком поблёскивает и никому не мешает. Может, даже и помогает – скрыть трещинки или пятна, штукатурку облупленную маскирует... Рядышком – подобный, но из наставления по производству полётов, следующий – собрат из наставления по службе движения. Почти единоутробные близнецы-братухи!
А Женя сразу заметил. Что значит – инспекторская жилка! Припёрся-то я не только на свою беду, но и на счастье того командира, которого Женя старательно и с глубоким чувством за что-то чехвостил, строгал и даже откровенно «драл», пугая выговором или изъятием талона нарушений. Завидев меня, Женя даже обрадовался: «А Вы куда смотрите, Владимир Александрович?! Вы же здесь старший...» – он даже подчеркнул – «Старший! Штурман...» – Признаться, я опешил. Никакого личного опыта по общению с инспекторами ещё не имел, но опрометчиво полагал, что права – правами, а помогать советом или мягкими «подзатыльниками» хотя бы на первых порах было бы куда естественнее и плодотворнее для всех и для дела, чем сходу «вскрывать, искоренять и предписывать»... Поэтому сначала ничего и не понял. Провинившийся и едва не подвергшийся обструкции командир благоразумно воспользовался внезапной сменой «противника» и улизнул, а я стоял и не мог произнести ни слова, совершенно не понимая, в чём дело.
Обращение по имени-отчеству ничего хорошего не сулило. Официально и «по титулу» – только тогда, когда сгущаются тучи, предвещает бурю или другие катаклизмы, вызванные упущениями и недоработками. Я-то к нему обязан именно по имени-отчеству, а уж он – как сочтёт нужным: по-отечески Володей или вполне нейтрально, по фамилии, прибавив снисходительное «товарисч»... Но тут – гром среди ясного неба, причём, вне всякой связи с тем бедолагой-командиром или кем-то ещё, плюс не в штурманской, а в АДП. Поневоле, задумаешься и станешь перебирать все свои большие грехи, мелкие грешочки и ужасные грешища за весь период недолгой житухи!
Женя, видя моё непонимание, сбавил обороты, стал чуть добрее, но прыти не умерил: «Это какого же лохматого века? Сам-то читал?» – Я начал буквально по слогам вчитываться, но ничего криминального не обнаружил. Ретивый инспектор торжествовал: «Сразу видно, что руки не дошли, а пора бы... Ведь месяца полтора-два уже здесь?» – Я кивнул, но промолчал, пока не соображая, где тут «собака порылась». Но Евгений уже торопился на вылет, поэтому лишь пальцем ткнул в низ плаката: «Документ – старьё! Давно уже новое НШС (наставление по штурманской службе) вышло. Прилечу ещё раз, проверю...» – не прощаясь, скатился вниз по лестнице, оставив после себя очень кислое воспоминание. Однако, мысль о будущем посещении и новой встрече меня угнетала ещё больше. Непредсказуемый штурман-инспектор вполне мог прилететь уже завтра утречком. А мне это надо?!
Едва стих грохот Жениных ботинок, из-за дверки АДП осторожно выглянул ЗНА, Юрий Степанович. Как оказалось, он тихонечко сидел внутри, опасаясь примерно того же, что совершенно, на мой взгляд, незаслуженно огрёб я. Конечно, Степаныч слышал и все разговоры. Но хитрованом был опытным! Не только не выдал себя, но и дельный совет дал. Только произошло это чуть позже. Сначала мы обсуждали и Женю, и проблему, и как её решить. Позлословили, посплетничали... Перекурили. Я предложил снять «криминальный» плакатик и убрать куда-нибудь с глаз долой – до лучших времён. Почему-то тогда, в силу неопытности, полагал, что всё, как Юля Меньшова, обязан делать сам! В голову даже мысли не приходило привлечь для подобной работы какого-нибудь «раба», вроде слегка проштрафившегося пилотика. А когда у самого руки бы дошли – чёрт его знает! Но если бы плакатика не было, то появлялась возможность въедливому Жене-инспектору всегда сказать, что «цитатник» – как раз в доработке и качественно новом оформлении «в строгом соответствии»... Но сколько такое будет продолжаться без последствий?
Юрий Степанович предложенный план моментально забраковал: «Нет, брат! Эдак, ты мне всю малину испортишь. Гармонию нарушишь и привычную стройность. Что я на пустое место повешу? Сразу себя подставлю, ведь инспектора не только у тебя... Давай, сделаем проще: переписывать пока не получится, да и Ганька Аргунов, художник мой, в отпуске, поэтому нужно что-нибудь переправлять. Хоть временно, но так оно лучше будет...»
Я представил красивый плакат, изуродованный варварской правкой, и поморщился. Это ещё хуже! Молча снял и, несмотря на протесты Степаныча, потащил «картину» вниз, к себе. Там долго смотрел и искал выхода из сложившейся ситуации. Гармонии Степанычу портить не хотелось, но и переделывать корявым почерком – тоже. Переделка нарушала как мою внутреннюю гармонию, так и намеченные планы. А Женя... Кто его знает – когда соберётся прилететь? Во мне одновременно боролись сразу несколько равноправных желаний: ничего не делать вообще (самое приятное), не получить кренделей от Евгения, ЗНА не бросить «под винты», а также наиболее трудновыполнимое – плюнуть на остальные дела и полёты, занявшись самостоятельной переделкой почти уже ненавистного плаката... Осторожность всё-таки победила.
Поскольку почти все «цитаты» переписывались из одного документа в другой практически «под копирку», отличаясь лишь порядковым номером пунктов, главной оставалась сущая мелочь – переправить год издания НШС. Тем более, что указующий перст инспектора ткнулся в самый низ плаката... Конечно, мне был известен сокурсник, пытавшийся поразить преподавателя феноменальной памятью: он рьяно и наизусть, как стихи, шпарил пулемётом название документа, страницу и пункт... Например: «Как гласит наставление по производству полётов от семьдесят восьмого года на странице... в разделе... пункт 5.4.1...» – Но это ему не сильно помогло – срезался на какой-то менее важной ерунде, а как дальше летал – не знаю. И обладает ли Женя такой же завидной памятью, чтобы сразу определить, не перевраны ли пункты, скажем, 3.5.7 из одного НШС на 2.6.9 нового – трудно сказать! Во всяком случае, сам текст не должен вызывать никаких подозрений или претензий. Поэтому я решился на подлог. Достал баночку с тушью, плакатные перья, затем несколько раз примерился на черновике и уверенной рукой переправил всего лишь две последние цифры года издания документа... Евгений прилетал несколько раз и удовлетворённо произносил: «Другое дело! Сразу видно – старший штурман работает...» – Но всё это происходило уже довольно давно...
Помещение новой авиаэскадрильи ничем в этом плане не удивило. Не в этом ли главное секретное отличие большой авиации от малой?! Создавалось впечатление, что мишуре агиток на стенах уделялось минимум внимания – висело только то, что необходимо для ублажения проверяющих, да и большинство «стенгазет» оказалось изготовленным фабрично-типографским способом. Поневоле, позавидуешь «штрафникам» личного состава! Из того, с чем не сталкивался прежде – «Таблица вертикального эшелонирования» и «Схема полётов в Московской Воздушной Зоне (МВЗ)». Теперь-то с этим придётся иметь дело ежедневно! По крайней мере, когда совершаешь полёты.
Тем временем, Серёга закончил переговоры с замкомэской и ушёл не попрощавшись, полностью погруженный в думы и заботы. Не знаю даже, каков был результат, а штурмана-пенсионера больше никогда не видел... Настал черёд «номера пятого»... Вошёл, испросив разрешения, поздоровался и представился. На меня взглянул очень усталый и какой-то бесцветный человек: седой, лысоватый, худощавый, абсолютно бесстрастный и даже невзрачный. Такое впечатление поражало не один раз, когда позже выполнял с Лондкевичем полёты! Трудно объяснить и описать, но именно апатичное равнодушие, абсолютное отсутствие румянца, суетливости или поспешности в любой простой либо сложной ситуации, каких-то эмоций, негромкий ровный голос без командирской интонации – это бросалось в глаза в самую первую очередь... Добавьте сами что-нибудь ещё... Не скажу, что пилотом он был невзрачным и посредственным, вовсе нет! В общем, чувствовалась какая-то отрешённость, усталость (от жизни или работы – неизвестно). Всё это очень удивляло, а особенно то – каким образом и за что такому «безликому» человеку вверено командование авиаэскадрильей Ту-154? Ведь замкомэска – второе лицо командного состава... Не знаю, как уж и почему так вышло, но Лондкевич, видимо, когда-то «всеобъемлюще выцвел и сдулся», если можно так сказать о человеке. Потом-то я притерпелся, а сразу несколько обалдел... Я привык, что любой комэска или его заместитель всегда ведут себя весьма уверенно и по-хозяйски, особенно в своём подразделении...
«Давайте, что у вас...» – это негромкое «у вас» прозвучало вовсе не уважительно, а скорее, обобщённо. Примерно так, когда случайный посетитель – «ни сват, ни брат», ни знакомый, которого положено так величать по возрасту или служебному положению... Просто на всякий случай, когда впервые встречаешь незнакомого или не знаешь, зачем он явился. По-моему, Лондкевич даже не услышал и не осознал, что я теперь стану здесь работать и жду каких-то советов или указаний... Протянутая тощая папочка с документами была наспех просмотрена и отложена на край стола.
«Даже не знаю... Вами должен заниматься старший специалист. Приказ по отряду издадим, а вы... узнавайте, интересуйтесь...» – Лондкевич виновато вздохнул и перестал обращать на меня внимание, пододвинув ближе график с разбивкой рейсов и распределением экипажей. По всему было видно, что моя скромная персона откровенно отвлекает и даже мешает выполнению какой-то важной работы. Но заметив, что персону шарахнул столбняк или разбил паралич, замкомэска пояснил: «Борищук улетел в Зырянку и там проведёт все выходные, Ганин в длинном рейсе... Смирнова знаете? Зайдите к нему на всякий...» – на этом первое рандеву можно было считать законченным. А где результат? Неужели «холостой выстрел»?!
Анатолия Борищука, старшего штурмана лётного отряда, я неплохо знал, поскольку мы часто встречались на совещаниях в Управлении. Борищук летал ещё и на Ан-24... Широкоплечий здоровяк-оптимист с вислыми «козацькими» усами, растрёпанной шевелюрой, обладающий весёлым нравом, грамотный штурман, неплохой волейболист – далеко не все его качества. И причина отсутствия на выходных была очень понятна: Борищук испытывал просто громадную «тоску» по рыбалке, его буквально сжигала эта «одна, но пламенная страсть». Ленская рыбка отчего-то не прельщала, а в Зырянке оставались тесные и налаженные связи с «друзьями по несчастью». Когда-то Борищук начинал работать именно там... И если кто-то разок вкусил колымского чебака, тот сразу поймёт такую немаленькую разницу в предпочтениях, простив Анатолию «использование служебного положения». И я понимал, как никто другой, ведь не раз сам «использовал воздушный транспорт в личных целях», когда стремился по любому поводу и без... смыться из Магана в Сангар для таких же эгоистических нужд и именно на выходные... Анатолий сейчас обязательно бы помог...
А к Смирнову тащиться откровенно не хотелось. Знал его поверхностную натуру, манеру разговаривать «цедя сквозь зубы», свысока, а также вечное желание ничего толком самостоятельно не делать и лишь создавать видимость работы, прикидываясь широкомасштабным всезнайкой и отцом-покровителем... Короче говоря – щёголь, пижон, верхогляд и большой дилетант в любой области. Однако, впечатление производил!... Смирнова я знал ещё лучше, чем Борищука.
Смирнов на тот момент работал старшим штурманом всего Якутского ОАО, но принадлежал к категории начальников, которые попали один раз «в обойму», а потом нет никакой возможности «выщелкнуть патрон». Словом, чиновничья номенклатура... Смирнова не раз назначали в Инспекцию Управления, потом передвигали по горизонтали в ЛШО, назад, обратно... Затем он мелькал на преподавательской должности в УТО, вскоре «восставал из пепла», отряхивал «перья» и так далее. Кругообразно... и строго вбок, а не по нисходящей... Восставал никак не рядовым, потому что штурманом слыл весьма посредственным... Видимость кипучей деятельности создавалась очень виртуозно: сегодня везде Смирнова видели, разговаривали, перекуривали, а потом он уехал в авиаотряд... Станешь там разыскивать – был, но только что умотал в УТО... Оттуда сведения – получил деньги в кассе за преподавание и пошёл на вылет... Короче говоря, дух Смирнова был ощутим и почти везде, но тела обнаружить почти никогда не удавалось нигде, как и следов профессиональной деятельности, если рассматривать только положительное и плодотворное...
Знаю об этом не понаслышке, так как и потом сталкивался со Смирновым, даже когда работал в «Пулково»... Следы Смирнова почти теряются во мраке, но тесно связаны с развалом авиакомпании «Атрувера» (там работали на Ил-76 мои однокашники и много рассказали), уж не по случайному ли совпадению, что именно Смирнов стал когда-то одним из её руководителей, а ныне, насколько могу судить, подвизается там в должности начальника инспекции по безопасности полётов, если только эта авиакомпания жива?!... Во всяком случае, могу здорово ошибаться, как и в характеристике Лондкевича, но мнение о Смирнове сложилось строго однозначное ещё тогда. Совсем не уверен, что он помнит меня... Если в чём-то не прав, прошу простить...
Мысль о возможной встрече со Смирновым не радовала – это лишь напрасно потерянное время. Попытался даже представить... Если застану в рабочем кабинете, увижу натянутую и фальшивую улыбку, отеческое похлопывание по плечу: «Нашего полку прибыло! Работай, коллега...» – ни к чему не обязывающие фразы общего характера, никакой конкретной помощи и острое понимание того, что не говорится вслух... «Зачем пришёл? Недосуг мне... Много таких... Твои прямые начальники пусть разбираются...» – Представил и стало противно... Ничего не оставалось, как задумчиво идти на остановку и дожидаться автобуса домой. Немного взбадривала мысль о двух выходных, которые можно посвятить семье и дому, но в понедельник – снова попытаться что-нибудь выяснить.
… Папочка осталась в эскадрилье, а вместо неё вёз полученное от авиационного пенсионера Серёги «наследство» – карты, палетки и кобуру, которую бездумно вертел в руках, расстёгивая и застёгивая всю дорогу до Магана. Пассажиры опасливо косились, но помалкивали...
(продолжение следует)