ДГ10 От Невежества к Пониманию
Ее зовут Карнелиана. Она уже не плачет. И рассказывает нам о том, что не знает, где его тело. Тело бы надо похоронить. Так нельзя. Она права, думаю я. Но где тело? Охваченная волнением, она замолкает, и долго смотрит в окно.
- Мой муж был очень мудрый. – Наконец снова говорит она, теребя вышитый передник. Я все время пыталась настоять на своем, а он мне отвечал, что в партнерстве важно не достигнуть того, чего ты хочешь, а достигнуть компромисса. «Что же, я не могу ничего хотеть?» - Упрямилась я. «Нет, в конце концов все, чего ты будешь хотеть – это компромисса.” – Отвечал Силуриен. К нему за советами вся деревня ходила. Он часто вас вспоминал. – Карнелиана смотрит на Лата, и вздыхает.
А я снова оказываюсь на дне озера, но в этот раз меня засасывает в сильный поток воды, несущийся откуда-то, сгибающий деревья, ломающий ветви. Откуда под водой деревья? Я задумываюсь над этим вопросом, и вижу, что у одного из деревьев стоит темная фигура. Поток воды развевает ее одежды, и срывает пояс. Пояс черной извивающейся змеей уплывает в неразличимое марево.
- У вас неподалеку есть река или озеро? – Спрашиваю я, опомнившись, очевидно прерывая их разговор совершенно о другом.
Карнелиана смотрит на меня, и мое мучительное сумасшествие отражается в ее глазах так ясно, что хочется кричать.
- Если только затопленная долина. – Неуверенно отвечает она.
Ну конечно же, затопленная долина. Теперь все встает на свои места.
- Пошли. – Я тяну Обсидиана за рукав, и мы выходим.
Я почему-то знаю, где находится эта долина. Она была затоплена очень давно, и с этим связана какая-то трагедия, но теперь все забыли, что в той долине когда-то была деревня.
Мы идем с полчаса, все вверх и вверх по холму, до тех пор, пока нашему взгляду не открывается огромное озеро. Картина должна быть красивой, но вместо этого от водного простора веет вселенским холодом, и возникают мысли о мифических проклятиях этих мест, о которых то и дело говорят по деревням.
«Посиди здесь, я сейчас вернусь.» - Говорю я Обсидиану, и он улыбается, с удовольствием участвуя в очередной моей авантюре.
Захожу в воду, и гляжу на свое отражение, чтобы отпрянуть в страхе – ибо оно не мое, а Сугилита, убийцы. В этот день ровно год назад он привязал камни к трупу Силуриена, и затащил тело в воду. Точно также он смотрел на свое отражение, когда дело было сделано, пытаясь найти там ответ на вопрос, почему на душе не стало легче. И месть вроде совершена, и справедливость как бы восстановлена, а легче не стало.
Я ныряю в воду, и плыву вниз. Чем глубже, тем холоднее. И, в отличие от видения, в реальности муть и глинистые взвеси в воде делают ее почти непроглядной. Но на генераторе уже – крыши домов.
Опускаюсь рядом с одним из этих домов, и плыву по улице. Двухмерная картинка генератора несправедлива к открывающемуся виду, от жуткой красоты которого по спине бегут мурашки. Незамысловатая архитектура домов указывает на прошлый век, но немилосердные потоки не смогли повредить добротных срубов – дерево под водой не гниет. И я почти вижу, как в домах открываются двери, люди входят и выходят, слышен крик петухов и ржание лошадей...
Потрясенный, я хочу зайти хотя бы в какой-нибудь из домов этой призрачной затопленной деревни, но нельзя отвлекаться от цели. Я не вижу, где в конце концов утонуло тело Силуриена, и поэтому долго плаваю туда-сюда, заглядывая под каждое дерево, до тех пор, пока холод не берет свое, и я не перестаю чувствовать свое тело.
А он все это время стоит у одного из деревьев, черная громада разорванной кроны которого мерцает в мареве надо мной. Несметное количество голых ветвей переплетается в отчаянной, но безуспешной попытке дотянуться до солнца, и этот навеки застывший в последней агонии танец пронизывает меня насквозь. Я оборачиваюсь на его взгляд, и в нем – нетерпение. Он хочет, чтобы я уже скорее показал старейшинам деревни убийцу. С потерей тела его сознание никуда не делось. Оно все такое же четкое и организованное. Силуриен хочет, чтобы я следовал сценарию. По его сценарию убийцу находят, и вешают.
Он смотрит вниз, как бы мне под ноги. Я следую за его взглядом, и в мутном иле белеют кости. Водоросли проросли сквозь ребра, и сквозь глазницы черепа, и струятся в легком течении широкими зелеными лентами.
Я поднимаю череп, и столько реберных костей, сколько могу захватить, и отталкиваюсь от дна. Беру с собой и негодование Силуриена, и гнев Сугилита. Они оба стремились понять какие-то уроки, но не довели дело до конца.
Однако главный урок обоих в том, что нужно было очистить голову от старых установок, как от засохших красок только одной палитры. То, что было правильным или полезным когда-то, необязательно должно быть единственно верным подходом или решением навсегда. В палитре жизни много красок, и они создают бесконечно разное количество сочетаний. Мы не должны «высыхать» всего в одном из сочетаний, даже если однажды оно оказалось верным.
На берегу Обсидиан очень рад меня видеть, но вскрикивает в ужасе, когда я даю ему в руки череп и реберные кости. И это человек, который в жизни видел столько смерти! Я отправляю его в деревню к Карнелиане, а сам бегу в другую сторону так быстро, как могу.
Я бегу к дому, который стоит вдали от всех, на солнечном пригорке с изысканными кленами, и низкорослым кустарником. Я бегу, потому что Силуриен понял мои намерения, и у меня очень мало времени.
Дыхание возвращается, и легкие обжигает воздухом. Вспоминаю слова Ари на какой-то из лекций о том, что кислород – ядовитый газ для большинства форм жизни галактики, включая сианов. Уникальность имеет двойственный характер – мы так далеко от всех, что непонятно - мы сильно отстали от жизни или мы безнадежно впереди?
Я подбегаю к дому, и не знаю, что встречу в нем. А дом стоит, нахохлившись, оплетенный плющом, как плотной вуалью, и не выдает своих тайн, но, кажется, проникает в твою душу, чтобы жадно высосать твои.
Стучу в окно, и оттуда смотрит то ли мое отражение, а то ли знакомое лицо из всех видений и отражений, проникших в меня за последние два дня. Но мои черты постепенно тают, и проступают его – резкие и жесткие. Наше лицо – как пластилин. Наши чувства и эмоции вылепляют из него свою точную копию, и от этой истины никуда не убежать.
- Сугилит, откройте. – Произношу я, кажется, одними губами, завороженный тем, как его мучительное непонимание жизни вылилось в острую громаду презрения и неприятия всего, что с этой жизнью связано...
Тюрьма кармического невежества, в которой томится его душа, истекая яростью и ненавистью, страшась своего бессмертия - хуже любого наказания, которое могли придумать ему люди.
Я вхожу в дом, и все ему объясняю. Сутулый и трагически худой, он испытывает любопытство, сменяемое доверием, перерастающеее в благодарность.
- Седлайте коня и бегите. – Настойчиво повторяю я, и волнуюсь так, что не узнаю собственного голоса.
Сугилит быстрыми, неловкими движениями собирает в дорожный мешок какую-то одежду и еду. Он задает мне все тот же вопрос, что и себе десять лет подряд, прежде чем он все-таки решил убить удачливого соперника – почему Карнелиана выбрала не его? Ведь я любил ее безоглядно, все готов был для нее сделать, а она привезла неизвестно кого из Дейкерена, и как мне было с этим жить, повторяет он снова и снова.
А я вижу маленького человека внутри огромной маски. Изнутри он видит себя определенным образом, а все вокруг видят его только как маску с застывшими на ней недостатками и пороками, или даже признаками бесполезности в хозяйстве – все это, принесенное из прошлых жизней.
Человек внутри маски ничего этого не видит и не понимает, но обижается на людей и жизнь, когда не получает то, что хочет. А над собой надо работать, чтобы люди не шарахались от твоей маски, и тогда настанет день, когда все вдруг захотят принять тебя в свою жизнь. Ты скажешь – где же вы были 20 лет назад? А 20 лет назад тебя сторонились, потому что ты был другим.
- Не откладывайте на завтра работу над собой, и тогда приличные невесты не отложат встречу с вами. Вы еще молоды, вы успеете.
Я улыбаюсь ему, а по тропинке к дому уже идут. Но я вижу только бешеную гонку, мелькающие деревья, и гриву коня прямо перед собой. Топот копыт завораживает, отдается в душе гулкой тоской. За темным поворотом мелькают тени, и кажется, что призрак прошлого не перегнать, но душа замирает от осознания сладости второго шанса, и своей невероятной ошибки – Карнелиана отказала потому, что видела его по-другому, нежели он сам себя. Какое оглушительное откровение. Как жаль, что он не понял этого раньше.
А старейшины с Латом и вдовой стоят в дверях, и хотят знать, где Сугилит, этот бесноватый убийца.
Но дом, полный тайн, отвечает за меня скрипением двери, и шелестом плюща, и разговариваю я не со старейшинами, а с самим этим домом – свидетелем и судьей одновременно.
«Он не сбежал бы, если бы не ты»
«Он бы так ничего и не понял, если бы не я.»
В кои-то веки я стою изнутри тайны, а не снаружи ее. А через цветную поляну все несется всадник. Только теперь он несется не от гнева к убийству, а от невежества к пониманию, и где-то впереди ему уже светят далекие огни.