Ну, наконец-то! Все последние месяцы я мечтала о моменте, когда не будет у меня этого живота, уж больно тяжело было с ним ходить. И этот момент настал! Вот тут я уж точно последние силы собрала, и поковыляла за медсестрой. А она открыла мне дверь в операционную и исчезла.
Еле влезла на этот металлический стол. Легла, что делать, не знаю… Тужиться, не тужиться… Рядом, на соседнем столе, лежит уже родившая Гражданкина. Отходит, что называется. У меня снова начинается схватка, а принимать роды некому. Единственная молодая акушерка суетливо бегает по операционной, второпях надевает резиновые перчатки. Опять же фартук резиновый за спиной завязать некому... Пришлось обращаться за помощью к роженице Гражданкиной. Та, лёжа на столе, с трудом, но завязала. Мне, надо думать, было не до того…
Какая, однако, безответственность… Это вам не плёнку в проектор заряжать…
Впрочем, представьте, как бы это прикольно смотрелось на экране, когда рожающие женщины сами надевают акушеркам перчатки и завязывают фартуки. Отличная комедийная сцена, хоть кино снимай…
А я-то, наивная дура, всегда полагала, что когда рождается человек (ведь не в каменном веке живём!), то как минимум два врача при этом присутствуют, а то и целый консилиум. Но, увы… В жизни всегда всё бывает не так, как мы себе это представляем.
Всё дальнейшее было как в тумане… Помню, что и тужилась, и кричала «мама». Сколько роды длились по времени, точно сказать не могу. Может, минут 15, может, дольше. Помню крик младенца и слова акушерки:
- У вас мальчик, женщина. Здоровый малыш! Поздравляю! Есть небольшие разрывы, сейчас зашью и всё будет в порядке... И ещё запомните – ваш сын родился в пять часов утра. У вас лёгкие роды, некоторые рожают сутками.
Действительно, лёгкие. В первом часу из дома уехать, а в пять уже родить. А небольшие разрывы – это хорошо! Значит, не порвалась (ибо «порваться» - означает разрыв промежности). Когда зашивают, уже ничего не чувствуешь, потому как там, внизу, после обработки йодом всё горит огнём. А кровищи кругом столько, что можно ладонями со стола в ведро сгребать, что и делала впоследствии прибежавшая медсестра.
Мне об этом рассказывала уже в палате Гражданкина, она всё это видела. А молодая акушерка – молодец! Одна справилась!
Насколько я знаю, порядок в роддоме всегда один. Родившегося младенца показывают матери, потом его взвешивают на весах, измеряют рост и относят в детскую палату, предварительно привязав к ножке бирку с номером. А вот то, что каждая роженица, дабы быть под наблюдением на случай кровотечения, должна отлежать на холодном металлическом столе битых два часа, этого я не знала.
У Гражданкиной к этому времени срок вышел, её отвезли в палату, а я опять осталась лежать одна. Мало того, что в самой операционной было, мягко говоря, не жарко, так от холодного стола и грелки со льдом на животе (чтобы быстрее сокращалась матка), меня натурально колотило: зубы стучали, а согнутые в коленях ноги беспрерывно трясло. И прекратить это было невозможно. Это была реакция организма на холод.
Ужаснее состояния я в своей жизни ещё не испытывала. Казалось, этому не будет конца… Когда эта двухчасовая пытка всё же закончилась, меня переложили на каталку, отвезли в палату на третий этаж и опустили в кровать с панцирной сеткой. Да-да, именно опустили, за руки и за ноги, как переносят трупы, ибо шевелиться я уже не могла. И впервые за пять часов меня накрыли одеялом! Провалившись в чистую, мягкую, тёплую постель, как в гамак, я моментально отключилась.
Я впервые за эти сутки провалилась в глубокий сон. Тогда в моём воспалённом мозгу промелькнула одна единственная мысль: «Так вот они какие – ад и рай!»
***
Продолжение http://www.proza.ru/2012/10/07/633