В кои-то веки жил-был в некотором государстве умелец искусный по имени Викула. В те времена о Левше, что блоху подковал, и слыхом не слыхивали, да и слесари аглицкие ещё не родились, которые ту блоху сработали. А Викула-мастер уже вовсю варганил чудеса механические, в быту небезполезные. То сеялку шестирядную соорудит, чтобы поле трёхверстовое в один день отсеять, то устройство водоподъёмное соберёт, чтобы водицу колодезную прямоходом в дома людские подавать. Полезный был для народа тамошнего человек. За то его всем миром любили и почитали. Сам государь той стороны в его заказчиках ходил.
Да была у Викулы мечта затаённая, о каковой он до поры никому не сказывал. Желал он сделать ящик симпатический, который бы желания человеческие исполнять мог. Немало лет он эту мысль обдумывал, доколе не вошёл в полную силу своего мастерства и разумения. И вот однажды сложилась в голове у него вся картина сего устройства диковинного. А требовалось для его создания семь камней драгоценных самородных — алмаз, топаз, рубин, изумруд, оникс, хризолит и аметист.
Страна та была весьма велика. Залежи самородные в разных концах её располагались. А купить на торгу Викула не хотел — хоть и богат был довольно, благодаря трудам своим праведным и голове светлой. Вмиг молва разнеслась бы, что он что-то необычное затеял. Тогда уж и не до работы стало бы. Каждый бы начал донимать расспросами и домыслы собственные в обиход пускать. Поэтому решил Викула на сыновей своих положиться — благо выросли они к той поре, семеро добрых молодцев. Шестеро женаты уже были, а у младшего невеста — дочка градоначальницкая.
Вот призвал он сыновей своих любимых к себе в верхнюю горницу, где обыкновенно дела свои обдумывал, да и говорит:
— Сыновья мои любезные, не сослужите ли вы службу батюшке своему родимому? Не отправитесь ли вы в стороны разные, к рудникам дальним, чтобы добыть для меня камни самородные?
— Почему ж, батюшка и не сослужить такую службу, — говорит старший сын. — Только надо бы нам знать, зачем камни-то?
— Надо мне для дела камней самородных драгоценных. Да и семи разных пород, — снова говорит отец, будто и не слыхал вопроса. — Каждый из вас отправился бы в свою сторону, чтобы доставить мне, сколько требуется.
— А нельзя ли на торгу приобрести? — говорит опять старший.
— Можно бы, конечно, и так, да только не было б огласки в народе. Ведь немало камней надо-ть. Фунтов по 20, почитай. Нет, не менее.
— И зачем же ж столько-то? — подивились братья.
Тут пришлось всё же отцу приоткрыться перед сыновьями. Мечтой своей затаённой поделиться, которая вот-вот готова была настоящим делом облечься — будь бы сейчас камни эти. Рассказал он им свою затею про ящик симпатический. Порадовались сыновья, что отец их такую невиданную вещь сделать собрался. Восхитились.
— Да ради такого дела ни коня, ни ног не жаль, — говорит старший сын. — Прямо с утра я за добычей и отправляюсь.
То же сказали и остальные братья.
Викула порадовался, что дети у него такие добрые. Хоть и выросли большими, а отца как и прежде почитают. Дал он каждому наказ особый, в какую сторону направляться, в какие двери входить, какие слова говорить, в каких домах на ночлег оставаться. Знаменит он был в стране той, как ни велика она была. Со многими мастерами в разных краях дружбу водил и переписку-то поддерживал. И вот разъехались сыновья его разными дорогами.
Долго ли коротко ли, время прошло — стали посланники и возвращаться из дальних руд с добычею. Вот уже шестеро братьев вернулись домой и доставили отцу по 20 фунтов камней самородных. Наконец, воротился и седьмой — младший сын, Иван. На третью неделю после всех. Привёз он аметистов крупных, прозрачных с сине-фиолетовым отливом, как и требовалось отцу.
И с того дня уединился Викула в погребе дома своего, где у него была мастерская оборудована, в которой он все свои придумки в диковинные вещи превращал. А сыновьям наказ дал строгий: никому ни о чём не сказывать, а коли спросит кто, куда отец подевался — отвечать, мол, уехал в столичный город самому государю особую службу служить.
Целый год Викула работал, из подземной мастерской на свет солнечный не поднимался. Всё-то он камни самородные обтачивал, шлифовал, полировал да премудрёнейшим образом внутри ящика своего прилаживал. А ящик-то был не простой — хоть и деревянный с виду, из кедровой колоды цельно вырезанный, — да внутри весь выложен пластинами из червонного золота.
И вот, наконец, завершил Викула свою работу — сделал ящик симпатический в окончательном виде. Но вперёд оказалось, что сделал он его не на радость себе, а на горе многим.
* * *
Была у Ивана, младшего сына Викулы, невеста — Дарья, дочка градоначальника. Хороша собой, да больно любопытная. Вот бы уж ей знать-то надо всё по всё! А касаемо возлюбленного своего так и подавно! — Куда это Иван уехал, ей не открыл? С чем воротился — тож не сказывает. На все расспросы отшучивается. Уж так сильно захотелось ей выведать всё, что аж запечалилась.
Тут настал черёд Ивана у неё всё выспрашивать: что, мол приключилося? Почему вдруг подруга его сердечная так принахмурилась? Отчего глаза грустью подёрнулись? А она в ответ — молчок.
Так день, другой проходит. Иван её кругами обхаживает, да расспрашивает. А она всё отмалчивается. Наконец, на третий день, заговорить изволила.
— Что ж ты меня расспросами донимаешь, а как сам от меня таился давеча — то и подзабылося?
— Тоже мне сравниваешь: то ли дело вещи сурьёзные против капризов-то ваших девичьих!
— Ах вот же как!? Много-то ты меня любишь! — Ни во что не ставишь. Дела свои тебе пуще важны нежели мои горести!
Обиделась Дарья. А Иван виноватым оказался. Тут и рассказал он ей всю правду — куда и зачем отец его посылал. И про ящик симпатический.
Повеселела Дарья взором. Обняла Ивана нежно. И снова они примирились.
А уж вечером-то, дома за ужином, рассказала Дарья всё отцу с матушкой. Ничего она от них сроду не утаивала.
— Вот, значит, куда Викула запропастился! — воскликнул градоначальник, дочкин рассказ выслушав. — Обманул весь народ, получается! А мы-то его с государевой службы почитай уж с год поджидаем. Чинить-то часы городские башенные окромя него так и некому. А уж месяц, как не ходят они! Вот покажется он мне на глаза — устрою ему нагоняй мой начальницкий!
— Да уж не серчай ты на него, Порфирий Семёнович! — заступилась за мастера супруга градоначальницкая. — Ведь не ради зла какого-нибудь скрыл Викула свои замыслы. Сам же говоришь: большие дела тишину любят.
— И то верно, — согласился градоначальник. И на том успокоился.
Да запала в его сердце мысль каверзная. Это ж какая сила через ящик-то этот открывается! Можно ведь, ой! сколько многого пожелать — и всё на свою пользу будет-то!
С того дня, сам того не желая, стал он придумывать замыслы разные — что и как можно бы сделать с помощью ящика Викулиного. Так и так выходило у него, что запросто с ним богаче и сильнее всех в государстве можно стать, да и самого-то государя с престола подвинуть. И решился он, наконец, приобрести этот ящик себе. Только не знал пока, как добыть его. Ведь Викула такую вещь продавать, верно же, не станет, а и даром тоже не отдаст.
* * *
Вот однажды является обер-полицейский на утренний доклад к градоначальнику, да и сообщает:
— Порфирий Семёнович! Задержали мы вчера в корчме целую банду татей-разбойников. И при них целый мешок брильянтов краденых. Дело не простое. Тут без Вашего решения мы поступить никак не могём-с. Что Вы скажете?
— А сколько каменьев-то с ними прихватили?
— Пятьдесят фунтов, без малого.
— Это уж слишком, — почесал в затылке градоначальник. — Пожалуй, и мне надобно повыше доложиться. Держите разбойников под стражей неусыпной до государева решения. Ты у меня головой отвечаешь за это дело!
— Слушаюсь, Ваше благородие! — ответил обер-полицейский и удалился.
А градоначальник смекнул, что можно с этого дела и свою затею недурно разрешить. Не медля, составил он донесение хитроумное и государю в столицу с дежурным курьером направил.
И спустя неделю доставлен был в город новый государев указ:
«Драгоценные камни — собственность государственная. Кто не купил брильянты какие, либо изумруды, да хоть и аметисты с топазами, у того нашедши, арестовать без промедления и в острог садить на дознание. А коли в доме обнаружится порча камней самородных, окромя государевых заводчиков, грамоту разрешительную получивших, и того туда же».
Коль скоро объявил градоначальник сей указ поутру на площади, так сразу и направил стражников в дом Викулы-мастера. Там и обнаружили они груды камней драгоценных, да ящик симпатический, готовый к употреблению. Взяли и самого Викулу и привели к градоначальнику.
— Что ж это ты, Викула, меня, городского голову под монастырь подводишь? С какого лешего приспичило тебе законы государственные нарушать? — гневаясь, приступил к нему градоначальник.
— Никогда не нарушал я никаких законов. Ни государевых, ни человеческих, ни Божеских, — ответил Викула.
— На-ка, вот, почитай, — сунул градоначальник в глаза ему указ государев.
Викула прочёл указ и говорит:
— Дивно мне! Сколько лет живу на свете, а никогда об указе этом ни слыхал да и в глаза его не видывал.
— Не слыхал, не видал, а нарушить сумел! — пожурил его градоначальник. — Не обессудь, но и ответить теперь по закону должен. Впрочем, ради дружбы детей наших будет тебе острогом горница в тереме моём, что в урочище Черёмуховом у меня выстроен.
И стал Викула в заточении под стражей находиться. А поскольку без работы он и дня не мог провести праздно, то и надавал ему градоначальник заданий самых разных на целый год вперёд.
* * *
Между тем начали происходить чудеса в городе том. Дома стали в одну ночь вырастать. Да один повыше другого, а третий и того выше. Что ни день, то горожане удивляются — снова новый дом. А чей? — спрашивают. Лакей же, привратник, всякий раз и отвечает: «Градоначальника нашего, Порфирия Семёновича дом». Да и человека того ни вчера, ни в каком году никто и не знавал никак. А таких уже и немало в городе в домах тех обитают.
Народ стал недоумевать и беспокоиться. Наконец, собрались на площади и направили к градоначальнику представителей с вопросами. Как так получается, что растут дома, что грибы после дождя, и к тому ж — не пойми кто в них проживает?
Усмехнулся градоначальник расспросам в ответ:
— Что ль не знали вы, сограждане милые, что за границей-то уже давно придумали машины градостроительные? Я купил одну. Вот и строит она мне по ночам дом за домом. А людишки в домах тех и впрямь пришлые — из самой Грейто-Британии выписанные. Негоже домам-то пустовать ведь?
Подивились представители таким делам градоначальницким, успешным, да и воротились к народу. Возразить-то ведь нечего.
— Порфирий Семёнович-то наш в столицах часто бывает, в высоких кругах вращается, не чета нам, убогим. А мы ничего и не ведаем, что в мире происходит, что по заграницам придумывают, — решили люди и на том успокоились.
С тех пор чудеса за чудесами покатились — одни хуже других. Стали посевы крестьянские во всей округе на корню сохнуть, да помещицкие имения через это дело разоряться. Земля пригородная сильно обесценилась. Начали помещики имения свои за бесценок продавать, и крестьяне свои наделы — тоже. Из-за этого и провизия на рынке здорово подорожала. Жить в городе стало невмоготу многим.
Опять пошли люди всем миром к дверям управы городской жаловаться градоначальнику. А он им и говорит:
— Знаю, знаю. Тяжёлые времена в государстве нашем настали. Это враги заграничные всё устроили. Вы и не думаете, а полки германские уже столицу-матушку осаждают. Вот-вот захватят да и разорят подчистую. Ежели сейчас простые люди по всем городам не поднимутся, да не вооружатся кто чем сможет, да не двинутся на выручку государю нашему, одолеют тогда басурманы окаянные наше отечество, заполонят злые вороги нашу сторонушку.
— Все, как один, хотим дать отпор лютым ворогам, — сказали люди в ответ на такое известие.
— Вот и хорошо, — сказал градоначальник. — А я тогда, видя ваше радение за государя и отечество, отворю для вас палату арсенальную — вооружайтесь, люди, в ополчение!
Стал народ собираться в полки. А оружия-то в палате арсенальной — уйма неописуемая. И калибров любых, и из мастерских со всего света! Когда только всё то было сюда доставлено? Никто и не знал ведь про ящик симпатический, что желания любые исполнял для градоначальника.
* * *
Между тем, семеро братьев, сыновей Викулы-мастера, давно уж заподозрили что-то неладное. Ведь ни за что упрятали под стражу отца-батюшку. Да по указу забрали и все драгоценные камни, с которыми он работал, и само изделие — ящик кедровый, набитый резными каменьями. Что-то, видно, с этим ящиком не так всё просто! Говорил, вроде, батюшка, что желания любые исполнять он мог — да кто ж в такую глупость поверит? Хоть и даровит отец, но уж эту задумку выполнить ни как он не мог бы, потому что такого не может быть никогда! — так заключили братья на совете.
А Иван, хоть и смолчал, да всё ж остался при своей мысли — что и в самом деле батюшка своего добился и настоящий ящик симпатический изготовил. Оттого у градоначальника и дома пошли каждую ночь вырастать, и поля посохли, и гора оружия в городе появилась!
Решил Иван один за дело взяться — идти отца из неволи выручать. Авось тот и удачу на эту задачу придумает!
* * *
Вот, приступил он к невесте своей, Дарьюшке, — Где заточили отца моего, Викулу Авдеевича? Ты дочка градоначальницкая, знать должна, конечно. Очень я по нему соскучился. Хочу проведать: как он там в остроге проживает. Да припасов различных передать бы надо. В остроге еда не сладкая, а постель не мягкая.
— Не волнуйся, Иванушка, отец мой, Порфирий Семёнович, ради дружбы нашей с тобою сердечной, определил его не в острог с лихими людьми, а в палаты светлые, только от города в отдалении.
— Ты скажи, моё солнышко, где те палаты светлые? — просит Иван.
— В дальнем имении нашем родовом — в Черёмуховом урочище, — созналась Дарья. Жалко ей стало любимого, что по отцу родному соскучился.
— Ты уж помоги мне, ласточка моя, сопроводи меня к нему с гостинцами. Буду любить тебя пуще прежнего, — пообещал Иван. Сердце девичье и растаяло.
Вот поехали они вдвоём к Викуле-мастеру на свидание. Стражники, завидев дочку градоначальницкую, ворота и двери пред ними широко распахивали. Без единой препоны вошёл Иван к отцу в горницу. А Дарья за дверьми осталась милого поджидать.
Рассказал Иван о всех делах, что за стенами узилища твориться начали. И о том, что ещё бесподобней намечалося — ополчение народное против войска германского на защиту столицы и государя воевать выступило. Тут Викула ему и говорит:
— Не весёлые известия, но и похуже бывало. Впрочем, известно мне всё это, да вдобавок и поболее. Никакого войска германского нет и в помине. А это обман тестя нашего намечаемого — Порфирия Семёновича. Взбаламутил он народ на защиту государя и столицы от ворога, а на уме у него противоположное: вот подступит ополчение, словно море бушующее, к стенам белокаменным, вот увидит государь осаду великую из окна башни своей высочайшей, а послы от градоначальника и донесут ему требование. Сдавай-ка корону и престол в другие руки подобру-поздорову.
— Эвон, что удумал, лиходей тайный! — воскликнул Иван, — Кабы не тестем он мне намечался, свернул бы я ему сегодня же голову! Да что ж делать-то нам в таком случае? И откуда ты всё это знаешь, в узах находясь, хоть и не скованный?
— Ящик симпатический, что я изготовил, желания любые исполняет. Худые, равно, как и добрые. Да ведь сделал я в пару к нему и ларчик показательный, который о всех его делах мне показывает. Вот, взгляни:
Достал Викула ларчик малюсенький из-за пазухи. Открыл крышку изумрудную. А изнутри аметистовое донце синим светом засияло и начало картины прямо в воздухе над ларчиком рисовать.
Все желания, которые градоначальник заказывал, были в несколько минут показаны. И все они были к измене против государя направленными.
Вот, увидели они, как уже войско столичное в нерешительности ожидает приказа государева напасть на ополчение. Но государь всё медлит, против народа своего выступать не решается. А послы смело требуют отречения.
— Сделай же, батюшка, что-нибудь! — взмолился Иван. — Не то, быть там кровопролитию и большой междоусобице.
— Увы, сын мой, не может ларчик тем ящиком управлять, а только о делах его докладывать.
— Неужели ты не подумал сделать управу на ящик-то?
— Нет на него управы. Ведь он — симпатический. Его действие можно только внешней силой остановить, — говорит отец.
— А что это за сила такая?
— Сила желания. Если кто-нибудь сильно пожелает противостать тому, что ящик в сию минуту делает, то он и колебаться начнёт — выполнять или нет ему желание первое, — разъяснил отец сыну.
— Так ты и пожелай! — говорит Иван.
— Нет. Я уж стар. Желания во мне ослабели давно. Да и виноват я во всём том, что случилось. Не будет в моём желании силы. Лучше ты давай.
— А я вот подумал, что ежели Порфирий Семёнович своего добъётся, то и мне-то не плохо будет. Ведь я со дня на день его зятем стану. А он — новым государем.
— И то верно, — согласился отец. — Только откуда в твоей голове да такие мысли подлые? Разве так я тебя воспитывал?
Устыдился Иван злых розмыслов, что нежданно его посетили, но пожелать того, чтобы ничего у тестя своего наречённого не получилось, уже не мог.
Опечалился он, пригорюнился. Понял, что всё пропало. Станет теперь градоначальник новым государем в стране широкой. А нрав у него самодурственный. Начнёт народ гнобить, поборами да оброками донимать, по каторгам рассылать на работы безоплатные. Ни песни тогда не услышишь, ни лица радостного не увидишь. Что за жизнь станет — хуже нашествия вражеского!
* * *
Вдруг отец, Викула-мастер, ему и говорит, — Смотри, Ваня, новая картина!
Иван взглянул, и видит: не захотели войска государевы и ополчение народное друг с другом воевать. Пошли руки друг другу жать да объясняться: «Говорили нам, что германцы тут, а мы видим — только наши солдатики», «А нам сказали, что народ восстание поднял, хочет государя свергнуть, нового поставить». Весело стало людям, когда обман весь раскрылся. Попраздновали они в столице день, другой и стали по домам расходиться, кто откуда прибыл.
Градоначальник же за границу сбежал вместе с ящиком симпатическим. Много ещё было у него в сердце злых желаний — даже и такое, как весь мир покорить и под свою власть подмять. Да только сломался ящик-то после первой же неудачи. Если что начинало вопреки желанному замыслу происходить, тонкие детальки из драгоценных камней заламываться начинали — вот он и сломался.
А государь на радостях от избавления чудесного повелел установить такой порядок в государстве своём, чтобы не мог никакой самозванец ломать жизнь народную по своему произволу. И всем, кто из-за злых проказ градоначальника разорился, что помещикам, что и крестьянам, имущество возвращено было да с государевыми прибавками.
Наконец, и Иван на Дарье женился. Хотя и злы были люди на неё за отца её некоторое время после всего того. Но потом быстро зло своё и забыли.