«Дворянское гнездо»
Неожиданно рано, в последних числах октября, вернулся студенческий хлопковый десант, и сразу же загудели учебные корпуса городских ВУЗов голосами, звонками, смехом-закружилась семестровая, расписанная по дням и часам, студенческая жизнь. Мы опять были вместе, и нам казалось, что весь город уже знает об этом-я не пропускал ни одного студенческого вечера в Университете, а к нам в Политех на такие же вечера никогда не приходил без неё, и вечерние улицы и парки родного города, бережно храня следы наших ног с минувших школьных лет, принимали нас, как давних знакомых.
Домашние её уже давно привыкли к моей оконной дроби, а в каждый наш выход в русскую драму «помреж» и приятельница моей мамы, громогласная и бесцеремонная армянка Зоя Христофоровна, женщина с могучими плечами и полоской темных усиков в углах губ, уперев руки в бока и блестя выпуклыми зрачками, говорила, вздыхая: «Что за любовь! И откуда такая любовь?» В театре мы были частыми гостями, и привыкшие ко мне за долгие годы контролёрши и гардеробщицы неизменно устраивали нас в боковой пристенной служебной, почти всегда пустой, ложе, и я замечал любопытные взгляды из публики «Что за молодые люди, и почему им такой почёт?» И девочка моя была уже совсем другой, куда девалась её школьная робость? Гибкая, грациозная, нисколько не смущаясь, сияет своей золотой головкой, карими глазами и доверчивой улыбкой. Девятнадцать лет, удивительный возраст!
Искушённый в театральных делах, я знал, что артисты «ловили вдохновение», выбрав кого-нибудь среди сидящих в зале и играя только для него, и было так приятно видеть, что именно к нам обращали они часто свои пространные монологи. А после спектакля я привычной дорогой проходил с ней «за кулисы», и уже заметно постаревший артист Каркоцкий изысканно-театрально целовал ей руку и посверкивал изумрудным неравнодушным взглядом, а всеобщий любимец Коля Подкорытов, штатный театральный гитарист и непременный участник всех пьес Островского, часто, под свой виртуозный аккомпанемент, задушевно напевал нам старинные русские романсы, и особенно проникновенно звучал его глуховатый певучий баритон: «Отчего скажи, мой любимый серп, потемнел ты весь, что коса моя? Иль обрызган ты в скуке-горести по милу дружку слезой девичьей».
Свела меня судьба и с её дядей, одним из старших братьев отца и бывшим штабс-капитаном Белой Армии, приехавшим под новый год из далёкого прииссыккульского совхоза навестить родственников. Это был, во всех смыслах, интереснейший человек,- высокий, поджарый, с бросающейся с первого взгляда в глаза мужественной военной строгой выправкой, внимательными, всё понимающими, глазами и крупной, бритой наголо, головой. Он сразу же забросал меня вопросами о моей семье, студенческих буднях, изучаемых в иституте дисциплинах, и даже о моих спортивных делах. После двух-трёх встреч я уже сам тянулся к нему, чувствуя в нём что-то близкое к Дябарику из детства, хотя его широкая эрудиция, прекрасное знание русской и зарубежной литературы, густой сочный баритон и никогда неслыханные старинные романсы в его исполнении совсем не походили на более «земного» заряжающего, исчезнувшего когда-то в неизвестности. Хорошо поставленные голоса были фамильной чертой этой семьи, и я навсегда запомнил его задумчивый напев: «Закинув плащ, с гитарой под рукою, к её окну пойдем в тиши ночной, и там прервём мы песней удалою роскошный сон красавицы младой», или «Без сюртука, в одном халате. Шинель надета в рукава», что сразу же напомнило моё закулисное детство в русской драме, и послепремьерные застолья, и этот же старинный гусарский романс в исполнении артиста Каркоцкого.
Подкупали его дружеское расположение и искренний интерес к моей персоне. Совершенно откровенно, я в разговорах с ним не преминул высказать свои сомнения в прочности идей всеобщего коммунистического счастья, равенства и братства, которые воцарятся на земле с помощью всесильной диктатуры пролетариата и неизбежной мировой революции. Уж что-что, а о пролетариате у меня, воспитанного улицей, пожаркой, дном и ненавязчивым влиянием бабушки, сложились вполне чёткие представления, основанные на собственном опыте. Я начинал догадываться, что прославленный в песнях и легендах «пролетариат»-всего лишь прикормленная и обласканная почестями верховных партийных кланов верхушка этого пролетариата, уже давно потерявшая связь с народом, и которая использовалась для надёжной рекламной опоры этих кланов, а ленинская «диктатура пролетариата» давно стала диктатурой прогнившей элиты партийных «неприкасаемых».
Он, однако, не поддерживал мои настроения, считая, что всё в нашей стране идёт в нужном направлении. Неужели, уже тогда, он предвидел, чем всё это закончится? И к чему приведут страну «кухарки», которые, по утверждению великого вождя мирового пролетариата, способны управлять государством? Это утверждение, без сомнения, было основано на генеральной большевистской идеологии управлять страной и народом, опираясь на мощный репрессивный аппарат НКВД-МВД, ЧК-ГПУ-МГБ-КГБ, которые кулаком, штыком, ГУЛАГом, колхозами, пятилетними планами загоняли народ в «светлое будущее». А во главе государства долгие годы стояли именно малограмотные «кухарки», но с партбилетами в кармане, тупой большевистской идеологией и бесконечной верой в прозорливость и гений своего бессмертного вождя. В то время я, конечно, ничего не знал о «белогвардейском» прошлом Лёлиного дядюшки в армии генерала Каппеля, но помню, как однажды, когда в разговоре был затронут случайно много раз виденный знаменитый фильм «Чапаев», он вдруг посерьёзнел, нахмурился, задумавшись, а потом сказал: «война-это не парад, как её изобразили в этом фильме». Вполне вероятно, что он был непосредственным участником атаки отборного офицерского полка, показанной в этом фильме, и атака эта, скорее всего, была совсем другой.
Именно от него я узнал краткую историю семьи, где выросла моя Алёнушка, которую все её родные называли Лёлей, совсем как в нашем классе. Семья эта принадлежала к старинному польскому шляхетскому, то есть дворянскому, роду, входившему в элитную тысячу польских родов, которые могли использовать древний дворянский герб «Ястржембец». Не оттуда ли генетически переданная гордость и чувство собственного достоинства, смешанные с врождённой деликатностью, которые так проявляются в моей девочке? Семья эта ветрами истории обосновалась в России ещё во времена трёх разделов Речи Посполитой Польской, то есть где-то на рубеже XVIII-XIX веков. Несмотря на неизбежное «обрусение» и переход в православную веру, семья сохранила свою фамилию и традиции, передаваемые по наследству. Перед самой пролетарской революцией семья обитала в провинциальной волжской Самаре, где отец братьев и дед моей Алёнушки был православным священником и имел свой приход. У деда с женой, дочерью спичечного фабриканта, было шестеро детей, четыре сына и две дочери.
Два старших брата, один из которых и был приехавший в гости дядюшка, последовательно окончили кадетский корпус, получили офицерские звания и участвовали в Первой мировой войне в составе действующей русской армии, но после октябрьского большевистского переворота, когда русско-германский фронт катастрофически рухнул, оба вернулись в родную Самару. Отцу Лёли в то время было всего семь лет.
Большевистский государственный переворот случился в конце октября 1917 года, когда, воспользовавшись недовольством народа, разорённого войной, небольшая, но хорошо организованная, политическая партия большевиков во главе со своим лидером Лениным отстранила от власти Временное Правительство России (ВПР), вставшее во главе политической жизни страны после Великой февральской революции 1917 года, которая бескровно свергла самодержавие царского дома Романовых, правившего Россией более трёхсот лет. У русских монархов, или царей, к тому времени уже практически отсутствовал русский генетический код, потому, что, начиная с царствования Петра Алексеевича Романова, известного в истории под именем Петра Великого, царская русская ветка стала тесно переплетаться почти со всеми монархическими династиями Европы. Именно эта революция была Великой, открывавшей редчайший для России шанс не самодержавного, а парламентского правления страной.
Многие политические деятели, вошедшие в состав ВПР, верные демократическим принципам, которые длительное время внедрялись в сознание наиболее передовой части российского общества прогрессивной русской литературой и примером просвещённой Европы, немедленно приступили к формированию законной власти на основе всеобщих народных выборов в первый демократический русский парламент, который получил название «Всероссийское Учредительное Собрание». Партии, выступившие с социалистическими лозунгами, получили 80% голосов избирателей, но в то время «на местах» и в центральных городах уже работали народные органы новой, советской власти-Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, многие из которых фактически контролировались большевиками. Вот здесь и был упущен этот редчайший шанс, что привело к диктатуре «пролетариата» в лице «вождя всех народов», последующих первых секретарей и Генсеков большевистской партии, а потом и к уродливо скроенной по западным меркам Конституции,что совершенно не учитывала, с каким народом и в какой стране ей придётся обитать и что заранее обрекало Россию на очередной диктаторский режим, теперь уже в лице неподконтрольных народу президентов. И сегодня остаётся только уповать на многотысячные толпы, ставшие, как в феврале 1917 года, народом, который выйдет на улицы с лозунгами «Долой президентское самодержавие» и «Да здравствует парламентская Россия». Под эти лозунги, как уже было в том далёком феврале, встанут и полиция, и ОМОН, и армия, и, даже, ФСБ. И олигархическое президентское самодержавие, окопавшееся в Кремле среди заготовленных впрок красных ковровых дорожек, исчезнет навсегда, и абсолютно бескровно.
Учредительное Собрание так и не приступило к своей основной работе, потому что депутаты-большевики, и другие, из партий социалистического толка, бойкотировали его заседания, в результате чего оставшиеся в меньшинстве члены Учредительного Собрания потеряли легитимный статус в связи со своей малочисленностью. Тот самый матрос Железняк из песни, услышанной ещё в детстве, и о котором рассказывал Дябарик, прервал заседания Учредительного Собрания своей знаменитой исторической фразой «караул устал, расходитесь».
Многие члены Учредительного Собрания, вернувшиеся в свои города, разбросанные по необъятным просторам бывшей Российской Империи, были несогласны с большевистским переворотом и пытались на местах противодействовать советской власти. Провинциальная Самара стала одним из центров такого противодействия, где летом 1918 года был организован неподконтрольный большевикам орган местной власти, получивший название «КомУЧ», или Комитет членов Учредительного Собрания. Оба брата, бывшие офицеры царской армии, вошли в вооружённые формирования КомУЧа.
Кровопролитная Гражданская война перепахала русское общество. КомУЧ был расформирован «военным министром» антибольшевистской омской «Директории», адмиралом Колчаком, а многие члены КомУЧа были даже расстреляны. Оба брата, как бывшие кадровые царские офицеры, были вынуждены вступить в армию Колчака, а когда Самара была отбита Красной Армией, сформированной по инициативе советской власти, дед моей Алёнушки, опасаясь репрессий, как православный священник и отец двух «белогвардейских» офицеров, бежал из Самары, и следы его затерялись в круговороте войны.
Красная Армия разгромила войска Колчака, и старший из братьев, Александр, полковник и штабной офицер, исчез в неизвестности, а другой офицер армии Каппеля, штабс-капитан и мой теперешний собеседник, оказался на самой дальней тихоокеанской восточной окраине страны, во Владивостоке, городе, как он говорил, огромном, грязном, мощёном булыжником и «битком набитым» пьяными. Здесь он вступил в Красную Армию, которая нуждалась в профессиональных военных, и вскоре стал «замкомполка», то есть «заместителем командира полка». В этой должности он служил до 1925 года, когда, предупреждённый верными людьми о своём близком аресте органами НКВД, сумел добраться по железной дороге до северного Казахстана, и оттуда, пристроившись к погонщикам каравана верблюдов, ушёл на юг и скрылся в самой отдалённой части страны-на берегу затерянного в горах киргизского озера Иссык Куль, где все оставшиеся годы работал в совхозе «Оргочор». В начале тридцатых годов ему удалось отыскать своего младшего брата, отца моей Алёнушки, который сиротой вырос в детском приюте и успел окончить финансовый техникум в городе Чистополе. Младший брат последовал за своим старшим в Среднюю Азию, где, года через два, встретил молоденькую обворожительную «хохлушечку» Катюшу, подкупившую его своей искренностью и чистотой-это была Лёлина мама. Следы остальных детей большой семьи с польской фамилией затерялись, а Лёлина бабушка, дочь спичечного фабриканта, умерла в расцвете лет в 1919 году, не выдержав испытаний, обрушившихся на семью.
На снимке: "Дворянское гнездо" накануне Отечественной войны.