О книге Елены Генерозовой "Австралия"
Когда-то Ксения Некрасова сделала запись о Российско-голландской выставке цветов. На русской части - множество сортов, без учета форм и цвета, богатство чувств и обилие прекрасного, хотя подобная естественность не исключает и дикости, и бесформенности. У голландцев же — мало природного, много искусственного, зато поданного с таким отшлифованным изяществом, что непривычные москвичи ахают.
Я вспомнила об этом, читая «Австралию» Елены Генерозовой.
Эта книга привлекает меня простотой и воздухом.
Оптика, понятное дело, у всех разная. Именно оптикой интересна здесь лирическая героиня - человек в пейзаже. Не городской по сути человек - напротив, не заслоняющий пейзажа частными экзистенциальными драмами и неизменно модным скепсисом. Человек мал, но отчетлив - в масштабе Брейгелевского рисунка. Ясная черточка на снегу.
Сдержанный пейзаж книги так и хочется назвать балтийским. Неласковый, серый - но для чуткого глаза в нем сто оттенков - жемчужный, пепельный, дымчатый... Голые, резкие деревья и птицы. Автор предпочитает фон неуютный, предвесенний - март, апрель, туман, свежесть. Но сырые недра земли уже обещают жизнь, а их дыхание оборачивается ветром. Именно ветер - ключ к этой книге . Он живет почти в каждом стихотворении, он срывает с места облака, листья, людей - турбулентность, сквозняк, холодок, до мурашек по коже. (Даже ты дрожишь, голый Аполлон в парке!). Но эта дрожь сродни любовной. У Генерозовой они так и действуют параллельно - дрожь простуды и мощь любви. Потому что любовь - это то, чем мы одержимы по отношению не только к человеку, но и к мирозданию. Сквозняк "в продутых ветром коридорах мира" - именно тот поток, доверившись которому не страшно "уплыть по времени". Можно сказать, что это временной сквозняк. Точнее, пространственно-временной. Как бы край реальности, за которым всегда - Австралия. И знаки этого перемещения и есть самые важные вещи у Генерозовой - берег и море. Черта, граница - это вообще высшее состояние человека, потому что с нее видно что-то другое, то, "как бывает". И оно, другое, всегда впереди. Остается только отважно идти (лететь?) на свет, когда подгоняет ветер. Ну да, чистой воды романтизм, дефицит какового в современной поэзии привычно списывают на актуальное критическое мышление, отшлифованное и изящное. Тот романтизм, зачастую вольный и растрепанный, которого нам стало как-то очень не хватать.
И все же главный лирический мотив книги - не сам полет, а именно предвкушение, само наслаждение ожиданием. Поэтому особую роль здесь играет открытое пространство, "ширина простора".
И не в географии дело. Сон - тоже другое пространство, другое море. В эту "золотую блажь" так же можно столкнуть лодку и выплыть сквозь него - куда? Да хоть в ледяные аллеи Павловска. «Спи веселей», «спи налегке».
Так и уплывем - когда ветер сменится. А может, просто название поменяет - на попутный. По нашей воле. Каким захотим - таким и будет. Осталось просто лететь и петь. И видеть то, что глазами не увидишь - например, как «лес шевельнет кроной, внутри пернатой» или как «звуки и лепестки ветер в щели задул».
Путешествие всегда начинается с беспокойства. Пора - не пора? Ветер меняется, море волнуется.
Но главная перемена уже случилась - или предвкушаема - та, что изнутри. И тогда за любым коридором - свет и простор, ожидание чуда. «Ожидание праздника». Не случайно я вышла на название книги Ирины Ермаковой — именно Ермакова и Кенжеев мне кажутся авторами, с которыми у этой поэзии есть глубинная перекличка.
И как нетрудно, говоря о чудесах, соскользнуть в одну из двух крайностей - бессмысленный оптимизм или детский лепет. И тому и другому свойственно простодушие. Но автор минует эти опасности, как минует и третью, не впадая в жестокую рефлексию. Ее ощущение ситуации - не головой, а "спинным". Тогда ветер становится цветным, бликуют зеркала, стекла, витрины, звучит вдали музыка. Только вперед, навсегда, налегке. Хоть в Австралию. Хоть в Индию духа.
Тогда меняется местность - измененья сродни чудесам, чудеса следуют за любовью, настоящие ландшафты перетекают в вымышленные : «плато песен и сновидений», «рытвины сердца», рубец на любое "прощай". Обживание внутреннего пространства.
Одинокому страннику все же важно знать, что он не один. Разве не радость - когда есть с кем перемолвиться - с тем, кто так же отдался потоку, кто оказался рядом с тобой в этом случайном вихре. Поэтому во взвихренном мире даже прощание - не повод убиваться, а повод вместить очередное изменение ландшафта — то, что называется памятью.
Оттого люди так хрупки, так нежно любимы, ведь очередной сквозняк и... снова пора прощаться. "Тело мое ветер, дело табак". Нет-нет, никаких трагедий. Никаких жалоб. Ведь у автора они слитны - "моя печаль - моя радость". В этом пространстве немыслимо умереть от печали - только от красоты.
Отсюда и ощущение двух языков - небесного и земного, живого и мертвого. "На одном молчу , на другом учусь говорить". Ей поначалу кажется, что "веселый хлам слов", как и другая мишура - средство, которое не только расцветит жизнь, но и останется на «яркую старость». Но на сквозняке и этого не накопишь - налегке и дальше, дальше!
Иногда автор срывается в такой захлеб, почти до косноязычия — словно задохнувшись ветром. «В фартуке грязном — там, на краю поля , петь и не думать, красиво ли, некрасиво».
Но сумбур мыслей, путаница слов не переходят в бесформенность — их держит ритм, пульс мира, созидатель смыслов и неизменный спутник лучших стихотворений Елены Генерозовой. И можно сказать, что наслаждение ритмом — еще одно свойство ее поэзии.
Кружится голова, покоя нет.
Это ветер меняется.