Александр Кабанов. По ком скрипит кровать
http://magazines.russ.ru/interpoezia/2011/2/ka4.html
Что нового можно написать о поэте, которому посвящено немало критических статей? Опять трындеть о словесной игре, о яркости и плотности образного ряда, о коллажности и метафоричности? Повторять общие места о маске трагического шута?
Смысла нет.
Тогда о чем же?
Скажем, о специфике перемещения во времени и пространстве. Лирический герой Кабанова — вечный подросток, эпатажный, маргинальный и пассионарный. Из тех, кого гнобят училки и тайно обожают отличницы за то, что романтичен и к тому же более прочих эрудирован (или просто с «ифритами Яндекса» накоротке).
Некоторые, говоря о Кабанове, называют «драйвом» то, что традиционнее называть лирическим потоком. Поток подхватывает и несет счастливого поклонника, и тот радуется, как в аквапарке. Однако занудным читателям (как и вредным училкам) вынь да положь не просто эйфорию, а поэтическую логику. Не обязательно классическую – логика абсурда тоже подойдет. Но иногда что-то в ней убедительно мешает – вроде колючки за шиворотом.
А не вообразить ли диалог — той самой училки с той самой отличницей?
У.: Открывает подборку оксюморонный «рыбак-сарацин». Возможно, просто притянутый рифмой к «цинк». Что еще за Небесная Аравия? А тут еще и небарак — «бедняжка» на белорусском. Зачем? Какой смысл извлекаем?
О.: Ассоциативно — облака-тюрбаны. Рыбак... ну, может, ловец душ человеческих... А может, не-барак — это просто воздушный замок? Тут много вариантов.
У.: Остается еще Обаму вспомнить... Искра смысла не высекается! Хотя в поэтике такого рода смысл можно всегда притянуть за уши. Как в игре для школьных литобъединений: «все на все похоже». Это же элементарно делается. Ветвящиеся ассоциативные цепочки. Реки, уходящие в песок.
О.: Но смотрите, заканчивается-то серьезно и трагично — пьяная деревня, съехавшая крыша, пустота в третьей степени, похолодание, спички для сжигания мостов. У сарацина какая-никакая жизнь, а здесь — вообще финиш. Похоже, сейчас этот арабоподобный (мусульманская угроза???) ангел нахлобучит на нас, мусорных, крышки — и всем нам крышка.
У.: Не люблю я трагедий, высосанных из пальца... извини, из плетения словес. Но смотрим дальше. «Треска» так и вовсе чревата неврозом. Когнитивный диссонанс! Полная убедительность трагической интонации при отсутствии внятного смысла. Придуманная картинка мироздания ни с чем не пересекается.
О.: Еще как пересекается! Метафорическая такая, таинственная женщина-русалка, которая должна помочь герою найти Ковчег! И со всеми этими европейскими Ундинами — какие богатые ассоциации! Мне почему-то даже привиделись Альпы. Вершины.
У.: Но какой может быть ил на вершинах? И разве ил бывает изумрудным? Нет, но что делает, шельмец! Издевается над нашими поэтическими ожиданиями! Ловит на душещипательную интонацию. А ведь правда, так и заплакать недолго — и вдруг оказывается, что плачешь над банальной печенью трески. И понимаешь, как он над простодушным читателем поиздевался. Откуда он все это извлек? На консервную банку, что ли, смотрел? «Когда б вы знали, из какого сора»?
О.: Ил на вершинах — это после потопа, непонятно, что ли? Но текущий по щеке айфон — до чего же прекрасно! Чисто Сальвадор Дали! Если текут часы, почему айфон не может?
У.: Потому что после Дали это уже бессмысленно в силу вторичности.
О.: Зато «Исход украинцев» – ого, какой образ распада – русская классика в качестве бисера перед свиньями! И смотрите – Архангел в сержантских погонах (нижний чин), поэтому иерихонская трубочка у него ма-а-аленькая. От такой стены не рухнут. Не в бровь, а в глаз.
У.: М-да, здесь авторская злость в химически чистом виде. Но очень уж линейное зубоскальство получилось, даже без особой литературной игры. Разве что библейское «возрадуемся» соседствует со спидометрами — так и это ход не новый. Правда, одна строчка мне безумно нравится: «Реки, исполненные жаждой никуда не впадать» (если честно, она ведь не только про украинцев?). Что ж, пародийный эпос, снижение — самый любимый жанр эпатажных подростков (эх, Котляревским повеяло!).
О.: Да уж, про исход москвичей автор куда добрее написал... Но как вам дивная «Улитка»?
У.: Тоже не понять, про что. Вернулась из Лефортова? Из тюрьмы, что ли? В «домохозяечном халате»?
О.: Зато дальше – роскошное плетение словес, «кудрявые дела», выводящие на упоительные заключительные строки о любви! Сквозной образ — серпантин, к нему в рифму подкрученные усики муската, лобок, резьба на заготовке, клубы дыма. В этой странной поэтической логике все концы сошлись.
У.: Нет, а улитка-то при чем? Только потому, что у нее тоже раковина спиральная?
О.: Вы же сами учили, что настоящая поэзия не требует оправдания! И вообще, мне нравится его позиция путешествующего-наблюдающего. Пристально пересекающего пространство. Такая подробно-вещная география! Вот, например, каштановая осень — киевская, видимо. Фантасмагорическая, одушевленная, колючая материальность. Так и шныряют в воздухе обаятельные монстрики-хорькопланы... бирдолеты... дельтаскунсы... аэротушканы...
У.: Ошибаешься, в этом ряду не все монстрики кабановские, среди них и один чужой затесался, совсем другого автора – угадай, чей и вычеркни лишнее. Тут, конечно, мелькает что-то серьезное, про «внутренности памяти», но так, мимолетом. Пейзажная лирика?
О.: Зато одна строчка — как красная нитка. «Этот почерк называется «Каракуль» – вот что запоминается, а не пейзаж.
У.: Или вот: «В зарослях черемши и бамбука...» — какие абсурдные заросли!
О.: Они не обязательно оксюморонны — реально такая флора найдется где-нибудь в Японии. Может, это мои личные глюки, но автором намеренно спровоцированные – вполне искусно подсунутый гравюрно-хокусаевский фон для поисков Глории Мунди, то ли лошади (она непременно должна быть белой!), то ли щуки, да еще фаршированной снегом. Красиво!
У.: Нет, а позиция? И кто ж ее, эту затерявшуюся авторскую славу, ткнет, спугнет? И что увидим? Присоски или щупальцы? Грустный лирический герой даже не философствует – он готов только смотреть-стареть-потреблять алкоголь. Впрочем, беспроигрышная позиция для ёрника.
О.: Вы слишком строги! Поехали лучше в Амстердам! Смотрите, как нежная байковая кора платанов виртуозно влечет за собой «байки» – велосипеды. Прелестная картинка, пестрая, как в книжке Джанни Родари. Кому красные, кому голубые, кому в крапинку, кому в клеточку. Детки бы возрадовались! Особенно по поводу гонок на приз Лавкрафта на идейно незрелых великах.
У.: Вот только про твердую руку... актуально, конечно, но... Хотя... Ложка дегтя – тоже прием. Чтоб детским не казалось.
О.: А вот совсем не детское – про стаканчики. С виду простенькое. Ностальгическое. «Раньше не было ничего, то есть – было все, состоящее из ничего». Иллюзорный советский выбор – «Водка-водка», о колбасе и не мечтай. Так и слышится заклинание: «Лишь бы не было войны!» А вот «война или водка» — это нынешний выбор. Наше последнее все.
У.: «А стаканчики сами найдутся» — и тогда, и сейчас. Лечат от всего, чего уж там. Но мне кажется, тренд уже давно не в моде. Ладно, раз уж мы путешествуем, переместимся в Замоскворечье. О-о-о, «скворцов промасленные свитки...» – на этом мое ассоциативное мышление совершенно клинит.
О.: А вот март, отрабатывающий на льду подсечки – какой выразительный образ!
У.: Да уж, после падения на льду с переломом конечности я такие образы очень ценю. Но главное в любом стихотворении все же финал. «Я сочинил тебя, чудак, читающий вот эти строки» – хм... этот «мстительный пророк» и нас сочинил? Ну, а себя каким он сочиняет? Куда нам теперь?
О.: В Старый Крым (куда ж Кабанову без Крыма). Тут, кстати, серьезная тема – отношения со Всевышним.
У.: Неужели и тут дуракаваляние? Самоуничижающийся герой, что же ты о себе воображаешь – скотина богооставленная, да еще какая – осел! Ну, давай, преодолевай! Чего ж ты боишься, божий раб, ведь еще шажок, еще усилие и... нет, не хватило.
О.: Ну почему все проблемы должны быть немедленно решены? Тут он наметил, так сказать, вектор изменений...
У.: Про вектор не спорю... Но гораздо интереснее в Иране. Какой колорит! Шейх ибн Саббах разводит собак. Зовутся они «кенгурах» (не знаю, меня такие лингво-шутки давно не радуют). Есть тут, конечно, парадоксальное зернышко – про добро, которое превратилось в зло, потому что ему не везло. Ладно, передатчики в зубах – не такой уж абсурд, но излучение, действующее на всех, кроме русских – тут игра в философию.
О.: Или опять ностальгия, замаскированная ориентальностью – шиит, ифриты, кальян, дымок и снова кудрявые дела. Фантазия вьется, как та улитка-егоза. Но ведь и смысл есть! В Москве слухи – конь блед с горбоносым всадником-прозектором. Видимо, русские неистребимы – эх, какой финал назревает!
У.: Тем более жаль, что все сбивается на оценку очередного «обреченного на успех» стишка, который «помилует всех». Утешительно, но... Нет, недолёт.
О.: А вот еще одна точка на карте – Емельчино. Голод на Украине. Очень цельное, очень жуткое. Картошечка-водочка-селедочка – переходят в кровушку
У.: Физиологическое ощущение, до тошноты. Мне кажется, это вообще в поэзии запрещенный прием. Но теперь такое модно – ужастик с перебором. Еще и с хохмами дурацкими. Я этого стихотворения не хочу, отмахиваюсь – но куда денешься. Засело внутри, черное, шевелящееся, и не отвяжешься. Ну, гуманно ли так травмировать читателя?
О.: А может быть, о страшном только так в наше время и можно? Ерничая, перемогая тошноту? Чтобы совсем не окочуриться от кошмара? И что, вам совсем ничего в этой подборке не нравится?
У.: Почему же, нравится. Дойдя до ее конца, понимаешь, что попытка преодолеть иррациональный ужас смерти – это и есть в ней главное. Посмотри, последнее стихотворение построено как ритуальное действо, заговор от того, чего больше всего боишься. Хотя сначала в нем опять раздражают мелкие нестыковки – пятки же нельзя спрятать в шлепанцы. (Впрочем, о чем это я – разве в опечатки можно?). Опять же, колготки, одеяльце – уютное такое гнездышко, смерть – простая тетка в домашних тапках. Но наш герой – мастер хохмить, он и ее запросто защекочет до упаду.
О.: Но какой инсайт – «бедра ее – медовы, грудь – подобна мускатным холмам Кордовы...»!
У.: Мальчишеский (эротический) – еще даже не мужской вариант покорения мира – пометить территорию, «засадить по самые помидоры» и тем спастись от страха.
О.: Но он спасся! Видите, у них – дети. Смерть переходит в жизнь!
У.: Но его дети – в другом измерении, там, где «Лета впадает в Припять». Поэтому они – не вполне живые. Они между мирами. Дети-привидения. Такой вполне себе Стивен Кинг. Ну что, герой, спасся? (Только почему-то дурацкие «соки-воды» на этом фоне совсем не смотрятся. Или это необходимые советские ассоциации? Еще один пласт? Еще один штамп? Как и «ушла на базу»?) И где теперь смерть? С детьми, на изнанке мира, ее нет – так куда она же пошла? На какую базу? В очередную ходку – за нами?
Но здесь мне не хочется уже никаких поисков логики. Мне страшно, как и автору. И я ценю то, что его маска изрядно сползла и уже не скрывает растерянности. Значит, дальше – с открытым забралом? Вот и прекрасно.
Прости, но если я к герою и цепляюсь – то только потому, что вижу в вечном подростке то, чего он сам еще не знает. Меня беспокоит, что он не меняется, не движется в своем личном времени так же неутомимо, как и в пространстве. Не взрослеет. Маска шута давно ему мала. Мне хочется, чтобы он стал смелее, взял очередной барьер. Уж при его-то одаренности! Знаешь, в каком-то возрасте уже хочется стихов «не мальчика, но мужа». Может, это иллюзия, что став серьезней, логичней, мужественней – герой будет лучше? Но останусь в этом заблуждении.
О.: Ну, при чем тут возраст, это у вас профессиональная деформация личности! А что касается меня, я давно уже держу эти стихи на «любимой» полке.