Заметки в пути...
Едем в автобусе, я глазею по сторонам, не слушая гида, который что-то там лопочет в микрофон, в голове радостно прыгают строчки Э.Багрицкого из детского стихотворения:
«Вот идет веселый Дигель
С палкой, птицей и котомкой
Через Гарц, поросший лесом
Вдоль по рейнским берегам.
По Тюрингии дубовой,
По Саксонии сосновой,
По Вестфалии бузинной,
По Баварии хмельной…»
Город открылся внезапно на большой долине, по которой течет знаменитая Эльба. Я почему-то думала, что Дрезден находится в котловине, окруженный горами. И тех «зеленых холмов», которые описывал Карамзин в своем «Путешествии….» тоже как-то не было видно. Оно и понятно – больше двухсот лет прошло. Великолепная панорама старого города на величественной Эльбе производит сильное впечатление.
Давно мечтала увидеть Дрезден - эту «Флоренцию на Эльбе», «жемчужину барокко», тем более что до сих пор слышу голос нашей учительницы истории, рассказывающий о том, как наши солдаты спасали картины Дрезденской галереи после бессмысленной англо-американской бомбардировки. И, Слава Богу, почти все восстановлено, и шедевры старых мастеров на своем месте, хватило ума у наших правителей их вернуть. Работы над реставрацией разрушенных дворцов продолжались почти сорок лет. Каждый камешек, оставшийся целым после налета, был пронумерован, и, при восстановлении занял свое место. А те, которые превратились в труху, были заменены другими из того же материала. Они только немного отличаются по цвету. Удивительное, просто поразительное отношение к своему культурному прошлому, достойное восхищения.
Но, при всем, уважении, к великой немецкой литературе, музыке, я почему-то всегда относилась к немцам с предубеждением. Откуда это взялось? Самой интересно. Они лично мне, в принципе, ничего плохого не сделали. Хотя…
Поразмышляв, прихожу к выводу, что наверно, во мне сидит папин надрыв, с которым он прошел всю Отечественную от звонка до звонка, был ранен, валялся по госпиталям. Он всегда в любую работу вгрызался со страстью и яростью – такой для него на какое-то время стала война. Представляю его лицо (непохожее на папино), лицо солдата, искаженное яростью, ненавистью и страхом, когда он поднимал своих бойцов в атаку, когда хоронил убитых товарищей, когда голодал и мерз в окопах в ожидании приказа идти дальше. В каждом нормальном человеке, наверно, накопится чудовищная злость за эти четыре кровавых года к тем, кто заставил тебя бросить свой дом, мать, любимых и заниматься жутким ремеслом – убивать себе подобных.
На каком-то генном уровне эта, мягко скажем, неприязнь к немцам передалась мне. При этом, как всякий психически здоровый человек, я понимала, что война далеко позади, что в Германии давно живут другие немцы, которым стыдно за всем известного ефрейтора, поставившего Европу (и не только) на дыбы. И, тем не менее, я всякий раз вздрагивала, когда слышала немецкую речь. А наслышалась я ее предостаточно в нежном возрасте. В послевоенные годы пленные немцы работали на восстановлении Сталинграда. Иногда, мы, малышня, сбившись в стайку, стояли возле развалин, где работали пленные, охраняемые солдатами, и глазели на них, как на непонятных существ, пришедших сюда, чтобы нас всех убить. И радовались, что их охраняют.
Откуда-то из-под корки, ну просто прет один момент из моего недавнего прошлого.
Я училась в Казанском университете, два моих одноклассника – в Волгоградском мединституте. И вот после очередной зимней сессии мы встретились на родной земле, то, бишь, в Волгограде, решив отметить встречу и окончание семестра, невзирая на оставшиеся «хвосты» у будущих медицинских светил.
Витька притащил в кафешку, где мы все собрались, своего соседа по общежитию – немца, по имени, как сейчас помню – Рейнхард. Красивый такой мальчик – настоящий ариец, блондин, чистенький, неплохо говорящий по-русски. Я как-то насторожилась, но после рюмки выпитой перестала обращать на него внимание, ну немец и немец, хотя в мозгах нарисовалась мыслишка, а что это он приперся учиться в Волгоград (читай страшное слово для немцев Сталинград)?
Сидели мы хорошо, весело, пили всякую дрянь, типа «Агдама» и «777» под минимум закуски, вопили студенческий фольклор, вроде: «… в пещере каменной нашли бутылку водки, и гусь зажаренный валялся подле ней. Мало! Мало! Все сказали – Мало!» Далее про цистерну водки и мамонта, короче, веселье било ключом…. Немец от нас не отставал, как в питие, так и в фольклоре, что уж он там пел и как, об этом история умалчивает, да я и не прислушивалась.
В конце концов, из кафешки нас выперли, ввиду позднего времени, и мы плавно переместились в скверик неподалеку. Стояла чудесная южная зима. Не скверик, а декорация для «Зимней сказки». Деревья, причудливо разрисованные инеем, чуть припорошенные снегом скамейки, и над всей этой красотой в необъятной выси сверкали такие большие и яркие звезды, что просто хотелось оттолкнуться от грешной земли и полететь, тем более что градус выпитого запросто позволял это сделать. Но при всей этой романтике наблюдалось полное отсутствие горючего, чего настоящий советский студент переносит с трудом, если пошел, как говорится, пруль.
Мои одноклассники, посовещавшись, ломанулись за горючим, в места только им ведомые, где его можно достать в столь поздний час, взяв с нас страшную клятву, что мы будем их ждать и с места не сдвинемся. И осталась я на скамейке с немцем Рейнхардом под яркими звездами в романтическую и, что греха таить, пьяную ночь. Невзирая на количество принятого на грудь, разговор как-то не завязывался и мы, какое-то время, молча, пялились по сторонам.
Надо признаться, что он пытался что-то там говорить о русских девушках, их неземной красоте и чего-то там дежурное про погоду и природу. Но меня волновало другое, я сидела, как на иголках, и наконец, решившись, спросила его в лоб. А что ты, мол, приехал учиться в такой страшный для немцев город? Ты что не мог поехать в Москву или Ленинград? Можно и в Берлине, наконец, получить медицинское образование. Да мало где…
Он мгновенно посерьезнел и спросил, а почему меня это интересует? А потому, сказала я, что мои тетки и бабушка провели эти страшные месяцы, когда ВАШИ пытались взять Сталинград, в самОм городе, под развалинами в подвалах, практически без еды и питья, хотя Волга, вот она, рядом. И город горел так, что непонятно было день или ночь все это время. А одну из моих теток угнали в Германию, а ее муж, попав в плен, сидел в концлагере, где добывал уголь для доблестной армии фюрера, чтобы его войска шли победоносным шагом до Урала. А отец мой дошел до Пруссии, он бы и до Берлина дошел, и на рейхстаге бы расписался, если бы его немецкой гранатой не приласкало. А ты что сюда приперся? Тут вся земля пропитана кровью наших солдат. Тебе что? Приятно походить по этой земле?
Тут он вскочил, пометался по скверу, остановился передо мной и, раскинув руки, тихо сказал: «Где-то тут лежит мой дед и старший брат. Здесь тоже их кровь». Потом сел рядом на скамейку, взял мою руку, поцеловал и сказал: «Понимаешь, я должен был это все увидеть. Я хотел пожить тут около них, не зная, где они. Я не виноват. Мне плохо так же, как и тебе».
Вернувшись с горючим, мои одноклассники застали шокирующую их картину, мы с Рейнхардом, обнявшись, сидели на холодной скамейке и рыдали в голос.
И все-таки, почему-то, невзирая на это юношеское воспоминание, храня теплое чувство к Рейнхарду, я, выбирая маршруты для своих путешествий, инстинктивно отстранялась от Германии. Хотя совершала набеги из соседних стран. Так посмотрела баварские замки, Мюнхен, приехав на один день из Австрии. Вот теперь в Дрезден – из Чехии. Его дворцы дивной красоты, галерея старых мастеров, «Сикстинская мадонна» – все это можно посмотреть и прочитать в любом путеводителе, а лучше бы туда съездить и увидеть все своими глазами.
Но мне так хочется написать еще о немцах, об этой удивительной нации трудолюбивой и дисциплинированной до такой степени, что русскому человеку с его безалаберностью, разудалостью, открытостью души до дури – ни за что их не понять.
Просто потряс мое воображение рассказ одной знакомой дамы, которая живет в Дрездене. Таская нас с мужем на своем стареньком «Фольксвагене», рассказывая о достопримечательностях, захлебываясь от любви к своему городу, она вдруг в какой-то момент серьезнеет и говорит: «Обрати внимание на окна жилых домов. Сейчас время рабочего дня, Жильцы, в основном, разъехались по своим делам. Но ты видишь, ощущение такое, что на окнах нет штор, гардин, занавесок и т.д.?» Я говорю: «Вижу. И что? Может, тут мода такая?»
Нет, дорогая моя, говорит она – это не мода, это традиция. Далее идет рассказ о том, что пришедшие к власти фашисты, хотели все население держать под контролем. Вышел особый приказ, что жители должны были содержать окна в ослепительной чистоте, не сметь закрывать их занавесками в любое время суток. Чтобы проходя ночным или дневным дозором, фашистский патруль мог видеть, что твориться в жилых помещениях. И горе было той семье, если окна были недостаточно чистыми, и не просматривалась вся квартира по какой-то причине. На это было маленькое дополнение к приказу: расстрел обитателей «нехороших» квартир за неподчинение. Вот так…
И с тех самых пор, война давно окончилась, а дрезденский народ, да говорят еще и мюнхенский, продолжает два раза в неделю драить окна и, уходя на работу, оставляет их не занавешенными даже самым прозрачным нежным тюлем.
Не знаю, как у вас, камрады, а у меня в голове это так и не уложилось. Так.… Сейчас посчитаем… 1933 год – мюнхенская заварушка, перешедшая со временем во Вторую Мировую Войну.… Сейчас у нас 2012.… Практически восемьдесят лет прошло. А дисциплинированный немецкий народ продолжает исправно делать то, что велено, примерно, в 1933 году. Офонареть можно….
Тут мне вспоминаются известные кадры военной кинохроники, где фашисты занимают наши деревеньки и прикладами вышибают подслеповатые окна у изб, похоже, «борьба» за чистоту русских окон идет в самом ее прямом смысле… со всеми вытекающими жуткими последствиями. Культуру «руссиш швайн» - и все тут.
А я как мыла окна два раза в год под Пасху и перед зимой, так и мою. Осталась некультурной, как немецкие солдатики не старались.
Вот какие размышлизмы появились в моей голове после поездки в славный город Дрезден.