"Новые Лабиринты Малышки"
приглашают всех заинтересованных
и просто мимо проходящих
окунуться в историю
одной глубокой и сладостной
саморефлексии
одной заблудившейся девочки
по имени Катя.
_________________
Что нравилось Минотавру в маленьких девочках? Сложно сказать. Наверное, всё сразу: и очарование наивно распахнутых глаз, и нежность невинных шеек, и припухлость клубничных губ, и общая миниатюрность и трогательность их тел... Ну, вы и сами знаете. Но к этим несомненным достоинствам можно присовокупить и легкоусваиваемость детского мяса — в рационе Минотавра оно занимало главное место, ведь он был уже не молод, (вспомните только, сколько веков минуло со дня падения славного города Кносса) неудивительно, что имелись у него некоторые деликатные проблемы с пищеварением. Но, разумеется, не представляется возможным говорить о любви к девочкам, не затрагивая эстетического аспекта. Да, Минотавр любил маленьких девочек...
Поэтому его звериное сердце затрепетало в сладостном предвкушении, когда он увидел Катю в пустом парке. Она сидела на длинной скамейке, болтая в воздухе ногами, аппетитненькая, беззащитная и без_взрослых. «Ну разве такое возможно?» — спросите вы. «И куда только смотрят блюстители порядка, глазки камер уличного наблюдения? Почему не слышно полицейских сирен и голосов прочёсывающих город поисковых групп добровольцев?»
Но в этой истории примечательно (а кому-то это покажется замечательным) то, что Катя не потерялась и не убежала из дома, её не искали с собаками, родители её не ломали руки и не плакали, невольно представляя, какие ужасы могут случиться с их маленькой доченькой на угольном складе, в глухом переулке или в лесу, попади она в руки одному из городских чудовищ, бесцельно бродящих ночью по тёмным переулкам. Наверное, у Кати не было родителей — ни лиц, ни сведений о них не сохранилось в её памяти. Но иногда, обыкновенно в тот призрачный миг между сном и не-сном, ее тревожил образ, родом, вероятно, из ее младенчества: писчий лист бумаги, занесенное над ним острое перо с капелькой синих чернил на кончике и следом — пронзительная боль, как от уверенного движения распарывающего живую плоть скальпеля...
...Катя была совсем одна, а Минотавр был очень голоден. Его огромные рога и красные ботинки сорок третьего размера не испугали девочку, поэтому она дружелюбно улыбалась чудаковатому незнакомцу, присевшему рядом с ней на скамейку. Катя заблудилась. «Эти стены, дороги, двери и лестницы так похожи одна на другую. Люди, кажется, умеют их различать — они так уверенно переходят дороги на перекрестках, спускаются и поднимаются по лестницам, не путая направления, почти не задумываясь открывают и закрывают двери». Катя залезла на скамейку с ногами, чтобы дотянуться до уха Минотавра, и зашептала: «Но мне кажется... что кто-то хочет, чтобы они заблудились... чтобы думали только о том, какой выбрать поворот... как открыть ту или другую дверь... наверное, кто-то специально построил этот лабиринт, чтобы они тут бродили и не могли выйти». Минотавру нравилось, как она говорила, ему нравилось ее теплое дыхание, касающееся его большого чуткого уха, ему нравились ее ножки в белых колготках, юный пушок на шейке под высоко забранными на две резинки русыми хвостиками. «А как тебя зовут?» — спросила девочка. «Меня зовут Астерий. Тебе нравится?». Катя пожала плечами: «Не знаю». «У меня есть и другие имена, может, они тебе больше понравятся — Минотавр, Минос-бык, Звездный... Мы ведь носим разную одежду, подходящую случаю, почему бы не выбирать и подходящее имя?».
Больше всего Минотавр любил играть в «другого Астерия»: делал вид, что «другой» пришел к нему в гости, и он показывал ему свой дом. Чрезвычайно почтительно он говорил: «Изволь пройти в комнату пыток» или: «Я так думаю, тебе понравится этот комод с детскими трусиками» или: «Вот стол, где мы с моими малышками пили чай по утрам», а потом: «Кажется, где-то здесь есть чан с песком...».
Сегодня он вел в свой дом Катю, и начиналась совсем другая игра.