- …преодолеть пространство и простор, нам разум дал….., - надрывался дребезжащим голосом старенький транзисторный приемник, вибрируя на низких тонах всем своим склеенным и скрепленным изолентой корпусом.
Рубиновый портвейн играл фейерверком вспышек, отражая в гранях стакана языки пламени костра. Его запах будоражил воображение. Напиток хотелось неспеша смаковать, наслаждаясь его неповторимым букетом, который перебивал запах свалки, и игрой рубиновых искр на стенках стакана.
- Василь Иванович, не тяни за душу! Ты не один! Освобождай стакан!
Мужчина опрокинул содержимое стакана в рот, крякнул, занюхал рукавом, взял кусок соленого сала на корочке черного хлеба и принялся его неспеша жевать.
Стакан снова наполнился на треть и перешел к следующему. Им оказался худющий парень, одетый в серые засаленные брюки и такого же цвета и состояния пиджак, явно с чужого плеча. Под пиджаком виднелась футболка грязно-зеленого цвета. На ногах были одеты порванные кроссовки. Он, молча, опрокинул стакан в рот и принялся быстро жевать протянутую закуску.
Импровизированные бутерброды (хлеб с салом), свежая зелень, добытая на одном из дачных участков, и горстка помятых конфет лежали на куске картона, водруженном на перевернутый ящик.
Был теплый июньский вечер.
- Эта песня про меня, - задумчиво произнес Василий Иванович, невысокий худой старик.
- И про меня тоже, - оживилась сидящая рядом старуха, к которой, наконец, попал стакан с очередной порцией темно-вишневого портвейна.
Она пару раз вдохнула аромат напитка, и с улыбкой томно прикрыла глаза. Тёмный вечер и отблески костра, а так же слабеющее зрение скрыли от Василия густую сеть морщин на её лице и вернули былую красоту. И хотя только что выпитый портвейн ещё не достиг желудка, но первый принятый стакан уже делал свое дело. Соседи плавно превращались в милых, приятных людей, остроумных и привлекательных собеседников.
- Какие у меня были мужчины..., - томно произнесла старуха и добавила. – Один даже капитан дальнего плавания.
-Слепо-глухо-немой, - гоготнул молодой парень.
- С чего ты взял? Нормальный он был.
- Да мечта каждой бабы – слепо-глухо-немой капитан дальнего плавания, - опять негромко гоготнув, ответил парень.
Все присутствующие знали, что она была портовой шлюхой, и её давно уже «списали на берег» по возрасту. Ей повезло (или, наоборот, не повезло) дожить до такого возраста.
Старуха обиделась, выпила портвейн, и стакан перешел к четвертому члену их компании, полному, с копной черных свалявшихся волос неопределенного возраста мужику.
- А я в сказки не верю, - сказал, как отрезал, он и выпил свою порцию.
Стакан снова вернулся к Василию. Это был уже третий круг. Пустую бутылку откинули в сторону и открыли вторую, последнюю. Теперь можно было не спешить, впереди был длинный-длинный вечер и короткая летняя ночь.
-А у меня вся жизнь была как сказка, - повторил Василий, вдохнув аромат смеси запаха свалки и крепленого портвейна.
Никто его теперь не торопил, все наслаждались снисходящим на них блаженством, не торопили и не прерывали старика.
- В детстве я был как мальчик с пальчик у Шарля Перо. Мелкий и любознательный. Лез во все дыры и доставал всех своими вопросами. Всё мне было интересно, и я везде отыскивал начало, корни, истоки. Учиться мне было легко. В результате я получил пол-царства (единственный из класса поступил и окончил институт) и женился на принцессе (единственной студентке нашего энергетического факультета).
А потом начались другие сказки.
В начале, «Иван царевич и серый волк.» На первой же работе меня выделил начальник, сделал своим замом. Он делал стремительную карьеру и меня всюду тащил за собой.
Потом эта сказка плавно перетекла в конька-горбунка. Начальник приходил в ужас от поставленных задач, а я брался и вытягивал их. Начальник получал поощрения, иногда делился со мной, двигался вверх по служебной лестнице и приговаривал: «Эта службишка не служба, служба, брат мой, впереди!».
Дома у меня воплощалась сказка о старике, старухе и золотой рыбке. Я всё чаще слышал: «Дурачина ты, простофиля. У меня подруги уже квартиру получили (машину купили, за границу съездили), что ты за начальник, если семью обеспечить не можешь.»
А я кем был? Клерком в министерстве. Заносил да зачищал за своим начальником хвосты, которые были у него как головы у дракона, один отрубишь, два вырастает. А начальник всё выше и выше взлетает. И стал превращаться он из Иванушки-дурачка в ткачиху с поварихой и сватьей бабой Бабарихой одновременно. «Что ты там сделал? Это диво и не диво, вот смежники наши на совещании в Совмине выдали такое!...»
Короче, дорос он до стратегического уровня и надобность во мне отпала. Должность стала Синекурой, исполнителей хватает, знай себе командуй да исполнения требуй. Отдавать меня кому-то было опасно, я всю его подноготную знал, вот и слил он меня полностью от греха подальше.
И осталась моя старуха, а с ней и две наших дочки у разбитого корыта. Она и раньше стервой была, а тут такое началось, что оставил я им всё, взял котомку с горбушкой хлеба и пошел по белу свету, куда глаза глядят…
Его рассказ прервал молодой мужик.
- Василь Иваныч, ну не томи душу, пей быстрее.
- Не суетись Петька, не перебивай командира, - оборвал его мужик без определённого возраста.
Петька возмущенно посмотрел на него.
- Да не Петька я, а Степка.
-Забудь, теперь ты Петька, а она, - кивнул головой он на женщину, - Анка-пулеметчица.
Та пьяно улыбнулась и спросила.
-А ты кем будешь, Будулай?
- Как это кем? Фурмановым.
Молодой загоготал. Идея ему понравилась.
- А Урал когда переплывать будем?
Будулай не удостоил его ответом, а лег на бок на расстеленный под ним кусок картона, подперев голову правой рукой, и принялся пристально смотреть на небольшие языки пламени костра.
- А знаешь анекдот, как Василь Иваныч с Петькой совещание проводили? – спросил Степка Будулая.
- Знаю. Ты вчера рассказывал.
-Не-е. То другой, про водку.
- Сидят они в избе, – начал с ходу он рассказ, - Василь Иванович напевает про черного ворона, а Петька на печи лежит и наблюдает, как тот на карте что-то рисует.
- Завтра Урал форсировать будем, - сообщает Василь Иваныч Петьке, - ты плавать умеешь?
- Умею. А ты? – в ответ поинтересовался Петька.
Василь Иваныч, не отрываясь от карты, утвердительно кивает.
Петька возбужденно подскакивает, бьется головой об низкий потолок, охает, и, почесывая ушибленную голову, спрашивает.
- Что и сто метров проплывешь?
Василь Иваныч невозмутимо утвердительно кивает.
- И километр проплывешь?
- На море и километр проплыву, - не отрываясь от карты, отвечает командир.
Петька приходит в ещё большее возбуждение.
- А, к примеру, десять километров проплывешь?
Василь Иванович отрывается от карты, смотрит на Петьку, и рассудительно отвечает.
- Да. Есть места, где и десять проплыву.
- Неужто, и сто проплывешь?
Василь Иваныч недоуменно смотрит на Петьку и говорит:
- Эт ты брат врешь! Такой глубины не бывает!
Окончив рассказ, Степка принялся громко ржать (иначе его смех и нельзя было назвать), не дожидаясь реакции остальных. Окончание анекдота было неожиданным и не сразу достигло затуманенного разума слушателей, они начали смеяться по инерции вслед за рассказчиком.
Первым понял смысл Будулай. Его осторожный смех внезапно перешел в гомерический хохот. Почти сразу же ему начал вторить женский смех, прерываемый восклицаниями.
-Ох, не могу. Ха-ха. В глубину! Ха-ха-ха…
Тут и до Василь Иваныча дошел смысл и он начал хохотать вместе со всеми. От его воспоминаний не осталось и следа.
Степка же, отсмеявшись раньше всех, поднялся и принялся подбрасывать в костер обломки деревянных ящиков, собранные ими ещё засветло.
Следующее утро на полигоне захоронения твердых бытовых отходов (а попросту, свалке) началось как обычно. Будулай принялся заправлять свой громадный десятитонный бульдозер. Степка пошел открывать шлагбаум. Люська, так звали их единственную женщину, принялась готовить завтрак. Василий Иванович собрался и пошел в видневшийся вдали населенный пункт, пополнить продовольственные и спиртные запасы.
Когда он зашел в магазин, все его посетители негромко возмущаясь, вышли на улицу, а продавщица брезгливо кривясь от принесенного стариком запаха, быстро обслужила его. Деньги он платил исправно и покупал всегда много. Такого покупателя терять было нельзя.
Когда он возвратился на полигон, возле вагончика бытовки стоял бензовоз и сливал в полупустую цистерну привезенную солярку. Приехал начальник. Он с Люськой в бытовке пересчитывал отданные ему женщиной деньги.
- Что так мало? – вместо приветствия, спросил он старика.
- А вы больше талонов давайте. Вчера только три машины были без талонов. Можешь проверить, вон они у Люськи подшиты.
Парень махнул рукой и спрятал деньги в карман. В дверь заглянул шофер бензовоза, сказал, что окончил слив, и они уехали.
В бытовку зашел Степка.
- Иваныч, а сегодня в какой сказке живем? – весело спросил он.
- Про дурака и придурка, - беззлобно огрызнулся старик.
- Иваныч, а что делать будем, если мусор кончится, - не унимался парень.
- А ты слышал, какой у нас внутренний валовой продукт? – и, не дожидаясь ответа, старик продолжил, - сорок пять триллионов рублей. Ну, пусть триллионов десять приписали, ну, пусть триллионов десять услуг, но триллионов на двадцать пять товаров, это точно. А это весь наш будущий мусор. Так что не бойся, уж кто-кто, а мы без работы не останемся.
- Так всё-таки, в какой сказке мы живем? – не отставал Степка, видно достал его вчера старик своим рассказом.
- Кончились сказки, - печально сказал Иваныч, - скоро последняя будет – солдат и смерть.
Старик ошибался, не успеет закончиться этот день, как он попадет в новую сказку о любви и самопожертвовании.
На гусенице бульдозера отлетело сразу три башмака. Будулай позвал в помощь и Степку и Иваныча. Он со Степкой ворочали тяжелые металлические квадраты, а Иваныч только вставлял в отверстия болты и наживлял гайки. Пока они затягивали гайки на первом башмаке, старик обошел вокруг трактора, осматривая кучи мусора, он часто находил в них много интересных и полезных вещей. На этот раз его внимание привлек полиэтиленовый пакет завязанный грубым узлом. Он шевелился, как будто внутри был кто-то живой.
Иваныч вначале решил, что просто дует ветер, но потом понял, что ветра нет. Мелькнула мысль, что это крысы, но крысы на свалке были огромные, а в пакете шевелилось что-то маленькое. Любопытство овладело стариком, и он палкой ковырнул пакет. Пакет задергался и послышался жалобное многоголосое поскуливание. Иваныч развязал узел, размотал пакет и заглянул внутрь.
Прижавшись к животу уже окоченевшего трупа маленькой лохматой собачки три крохотных комочка, жалобно поскуливая, из последних сил цеплялись за жизнь. Четвертый был уже мертв.
- Это московский длинношерстный той-терьер, у соседей такой был, - раздался голос Степки, который подошел сзади и через плечо так же рассматривал находку.
Иванович взял в руки щенят. Все три поместились в одной ладони. Они тряслись, беспорядочно тыкались носами в тщетных поисках еды.
- Не выживут, мать умерла, кормить некому. Если бы кошка была с котятами…
Подошел Будулай. Иваныч накрыл щенят второй рукой, пытаясь согреть и спросил:
- Сами справитесь?
Будулай кивнул и махнул рукой, мол иди.
Из троих щенят выжил один. И то все поражались, как сумел Иваныч его накормить. Он сделал у себя на груди ему гнездышко и через каждые три часа и днем и ночью кормил его из пипетки для закапывания глаз, капая на крохотный язычок вначале пару капель, а потом все больше и больше молока. Вскоре все шофера знали, что Иваныч кормящая мать и живо интересовались состоянием воспитанника, а вернее воспитанницы, это была девочка.
Буквально через день ему привезли пакетик сухого сучьего молока. Оказывается в ветаптеках продается даже такое. Через неделю пипетку пришлось заменить на двухграммовый шприц, потом на десятиграммовый, а потом и двадцатиграммового стало не хватать. Через месяца подросший щенок сам лакал из блюдца.
К концу третьего месяца слава о нем разнеслась далеко за пределами свалки. Даже жители поселка, куда старик часто наведывался за продуктами, уже не сторонились Ивановича, а просили его разрешения погладить это лохматое чудо.
Он смастерил, что-то типа маленького переднего рюкзачка и Ветка, так он назвал свою любимицу (трансформация имен: цветик – светик – светка – ветка), постоянно была с ним, лишь изредка спускаясь на землю. Основным местом её обитания была бытовка, а в ней постель Иваныча. У обитателей свалки появился объект любви и поклонения.
Ветка ко всем относилась благосклонно, но Иваныча просто боготворила. Она могла часами глядеть ему в лицо и не упускала ни одной возможности лизнуть его в щеку или нос.
Он смеялся и говорил:
- Пересадку органов начинали на собаках, и я видел как-то в журнале собаку с двумя головами. Это Веткина мечта, чтоб её голову пересадили ко мне на плечо, и чтоб она могла тогда в любой момент меня лизнуть и мной любоваться.
Иваныча никогда в жизни никто не одаривал таким взглядом и теперь, на старости лет, он с наслаждением просто купался в этих щедрых лучах любви и ласки. Ветка сторицей возвращала свой долг за спасение жизни.
В этой идиллической щенячьей жизни была всё-таки ложка дегтя. Это громадные бродячие собаки. Ветка их ненавидела всеми фибрами своей маленькой души. Они ей отвечали взаимностью.
При первой самостоятельной встрече щенок бесстрашно бросился их атаковать, а старая бульдожиха, просто схватила и трепанула её за шиворот. Ветку сразу отбили, длинный волос спас её от значительных ран, но собаку трясло потом ещё пару дней при каждом подозрительном звуке. После этого происшествия Ветка всегда при виде других собак спасалась бегством на руки к Иванычу и оттуда облаивала их.
Наступила слякотная осень, а потом ранняя зима. Хоть Ветка и подросла, но всё равно продолжала оставаться маленьким щенком. Иваныч по несколько раз в день выходил с ней на пешие прогулки, относя на сравнительно чистые места и давая ей возможность справить свои потребности. Делал он это часто и ночью, когда все спали.
Что бы не скучать во время таких прогулок, Иваныч приноровился прикладываться к бутылкам портвейна, которые захоронил в разных местах свалки. Так никто не составлял ему конкуренцию и не делил его запасы, а у него появлялся спортивный интерес перемещаться от одной точки к другой, в ожидании очередного глотка живительной влаги. Так было интересно и ему и Ветке. Хотя той и не нравился запах алкоголя, но она любила Иваныча и таким.
В одну из декабрьских морозных ночей Ветка забеспокоилась и попросила Иваныча вывести её на улицу. У них уже сложилась система условных знаков мордой, лапами, хвостом, глазами. Старик чувствовал себя неважно, но отказать не мог, собака продолжала настаивать.
Он вынес Ветку на улицу. Дул холодный порывистый ветер. В просветы между бегущими тучами заглядывала полная луна, но даже когда тучи скрывали её, все вокруг было видно, как на ладони. Иваныч направился к месту первого захоронения своего клада. Ветка немного побегав по неглубокому снегу, вернулась и забралась старику на руки.
Отыскав первую бутылку, старик увидел, что она пуста. Он вспомнил, что допил её в прошлый раз и направился к месту второго захоронения. Второго захоронения просто не нашел. Снег изменил ландшафт так, что он просто потерял ориентиры. Оставалось третье захоронение, где была спрятана ещё не начатая бутылка. У Иваныча разболелся затылок, его трясло, появилась отдышка, но до бытовки было дальше, чем до заветной бутылки и он, закрываясь от резких порывов ветра, направился к темнеющейся вдалеке ограде полигона. Там в кучах свежего мусора было третье захоронение.
Он ещё три дня назад, когда принес и спрятал бутылку, сделал там нору в куче мусора. Теперь он без труда отыскал эту нору, забрался в неё и нащупал бутылку. Открыть её он не успел. В глазах потемнело и он потерял сознание.
Когда очнулся, понял, что не может пошевелить ни левой рукой ни левой ногой. Ветка пряталась за отворот ватной телогрейки, и мелко дрожа, прижималась к нему пытаясь согреться. Увидев, что он открыл глаза, она принялась лизать ему лицо. Иваныч попытался выбраться из норы подгребая правой рукой и отталкиваясь правой ногой, это ему почти удалось, но он снова потерял сознание.
Очнулся он от того, что на лицо ему начал падать снег. Он лежал на спине, высунув голову из норы и не мог пошевелиться. Его не слушались ни руки, ни ноги. Ветка лежала на груди , забравшись за отворот фуфайки. Она дрожала, но от её тела разливалось приятное тепло. Собака продолжала неотрывно смотреть ему в лицо, и когда веки открылись, она радостно заскулила и принялась вновь лизать ему щеки.
Даже язык его не слушался, он не мог произнести ни звука. Он просто лежал и смотрел на небо, которое заволокли тучи. Редкие снежинки падали на лицо, заставляя иногда его моргать. Только глаза ещё слушались его.
Ветка не дождавшись его реакции улеглась на шею и уткнулась мордой в ледяной подбородок, пытаясь его согреть. Она продолжала дрожать и периодически лизать его в щеку.
Иваныч наконец осознал весь ужас положения. Никто не хватится его до утра, но до утра он замерзнет, и Ветка тоже. Она его не бросит. Его охватила такая душевная боль, что он смог тихонько застонать.
Ветка резко подскочила. Но не его стон привлек её внимание. Рядом с норой раздался какой то шорох и мелькнули неясные тени. Ветка жалобно заскулила, нырнула в нору и принялась бешено зарываться за отворот его телогрейки. Из темноты выплыла, показавшаяся Иванычу невероятно огромной, голова старой бульдожихи.
Ветка затихла, пытаясь затаиться, а бульдожиха обнюхала его лицо, развернулась, присела и помочилась на плечо старика. Этого Ветка не вынесла, забыв о страхе она ринулась в бой.
С яростным лаем она выскочила из своего укрытия. Старая сучка неспеша развернулась, схватила пастью Ветку поперек туловища и прижала её к груди Иваныча. Лай тойтерьера перешел в яростное захлебывающееся рычание, Ветка остервенело кусала бульдожиху за всё, что могла достать. Та все сильней и сильней давила Ветку к груди старика. Его душа вместе с питомицей выла и кричала, но он не мог пошевелиться и помочь, он просто страдал, наблюдая за избиением своей любимицы.
Старая собака схватила Ветку за живот. Если бы она схватила сразу за грудь, то уже давно бы задушила маленькое животное, а так Ветка имела возможность изворачиваться и доставать противника. Бульдожиха захотела перехватить тельце, ослабила хватку и Ветка сумела извернуться и впиться своими маленькими, но острыми зубками в большой черный нос своего врага. Это было, наверное, единственное слабое место бойцовской собаки.
Бульдожиха отпрянула, не выпуская тельце из пасти, и принялась яростно мотать головой. Иваныч услышал треск ломающихся костей, и лохматое тельце отлетело на кучу мусора, возвышающуюся над ним.
Ветка бросила кусок откушенного носа и, продолжая яростно лаять, сделала попытку вновь броситься на врага. Тело её не слушалось. Бульдожиха сломала ей позвоночник и задние лапы просто волочились. Из разорванного бедра тоненькой струйкой пульсировала кровь.
Ветка сумела, гребя передними лапами, забраться назад на грудь старика и яростно рычала на бульдожиху, всем своим видом показывая, что сдаваться она не собирается.
Та ткнулась своим порванным носом в бок, пытаясь убрать мешающую боль, мотнула головой, потому что боль стала больше, и скрылась из поля зрения.
Ветка ещё пару раз победно пролаяла в темноту, но силы оставляли её. Она ещё смогла дотянуться до лица Иваныча и лизнуть его пару раз в нос. Потом она медленно опустила голову на его щеку, её язычок смог ещё раз лизнуть его и она обмякла, не спуская влюбленных глаз с открытых глаз старика. Она умерла счастливой и гордой тем, что смогла перебороть свой страх, прогнать страшного врага и защитить своего бога.
Скосив глаза он видел, как жизнь покидает это маленькое тельце. Сердце его не выдержало и остановилось. Мир вокруг начал сжиматься в одну точку и последнее, что ощутил старик, это преданный взгляд начинающих стекленеть глаз. Он так же умер счастливым. Ничто больше не держало его в этом мире, его любимица уходила вместе сним. Две влюбленных души слились в одно целое и устремились в вечную бесконечность…
Начавшийся снегопад вначале укрыл их тела мягким покрывалом, а потом схоронил под толстым слоем снега. К утру место ночной трагедии ничем не отличалось от окружающих снежных холмов, сверкающих на выглянувшем солнце тысячами звездочек его отражения в миллионах ледяных кристаллов.