Приближался Новый год, первый мой праздник в колонии. Все это время я питался продуктами своих хлебников. Порой появлялось неприятное чувство, что я не хлебник, а нахлебник. Дни, разрешенные для свиданий и передач, были все на неделе, кроме вторника, среды и пятницы. Каждый день я ждал приезда отца. Но с каждыим днем шансы его увидеть уменьшались.
Последний свиданочный день выпал на четверг 28 декабря, после этого уже начинались праздничные дни и на краткосрочные свидания не пускали. Прождав целый день безрезультатно, я уже стал свыкаться с мыслью, что отца в этом году не увижу. Свидания работали до 6 вечера. Партии осужденных заводили каждый час по пять человек. В семь вечера началась вечерняя проверка, всех выгнали в локальный сектор. Морозы стояли за 30 градусов. Локальный сектор из-за количества осужденных был окутан выдыхаемым зеками паром.
-В шеренги по пять строимся, не растягиваемся»,- кричал уже успевший напиться водки прапорщик.
Он считал пятерками, ровно 54 шеренги по 5 человек. На наше счастье количество осужденных совпало с цифрой в блокноте у контроллера. Процедура может растянуться надолго, в том случае, если кто-то засиделся у земляков на другом бараке. Учитывая сильный мороз, 15 минут обычной процедуры проверки уже много. А если кого-то не хватает, начинается проверка по картотеке, сверяя фото с оригиналом.
Ко мне подошел дневальный, и торжественно сообщил, что меня заказали на краткосрочное свидание. По дороге в каптерку я узнал от дневального, что администрация пошла на уступки. Было принято решение продлить время свиданий с 18-00 до 22-00 из-за большого количества родных, скопившихся под забором колонии.
Пока я одевался дневальный взял мою карточку и молча ждал меня. Потом еще битых 20 минут не могли дозваться контроллера, чтобы тот открыл локальный сектор. Мы подошли к дежурной части, там собирали всех свиданочников и строем вели уже непосредственно в кабины для общения с родными.
Когда нас привели, родители уже ждали нас. Шесть кабин. Родителей и детей разделяет прозрачная перегородка, способ общения – телефонные трубки. Меня еще раз обыскали и подвели к железной двери. Отец уже сидел напротив. Я видел, как ему трудно давалось это свидание, как он изо всех сил старался показать, что все нормально. А мне от этого становилось еще хуже.
Два дня назад у меня был ровно год, как я за колючкой, оставалось девять. Это как в романах Герберта Уэлса, где люди читали о машине времени и роботах: это жутко интересно и в тот же самый момент понятно, что им этого точно на своем веку не увидеть. Вот так и для меня. Мое освобождение было сродни роботам и машине времени для людей в 50 годы. Я знаю точно, отцу было тяжелее вдвойне, ждать всегда гораздо труднее.
Полчаса пролетели мгновенно. Первого вывели отца, я остался сидеть в кабине. Соседние кабины, как несколько маленьких кинозалов, где на экране разворачиваются коротенькие миниатюры. Здесь собрано все: любовь и ненависть, жалость и боль, радость и отчаяние.
В соседней кабине какой-то придурок чуть ли не матом кричал матери в трубку:
-Старая, пойми, без этих денег мне не жить, делай что хочешь: или мне заточку между рёбер всунут, или я сам повешусь.
Мать пенсионного возраста сидела молча, по щекам катились слезы. На ее лице было написано все - это было тупиковое отчаяние. Она что-то негромко говорила ему в трубку, я не слышал, но видно оправдывалась перед сыном, что у нее очень маленькая пенсия, а ему было все равно.
В другой кабинке сидела парочка влюблённых. Немая сцена, как Штирлиц с женой в кафе «Элефант». Правила те же, ограничение во времени, общение без слов, все чувства и слова - глазами.
Наконец-то за мной пришёл контролёр, хотелось поскорей покинуть это место. После того, как увели отца, меня не покидало чувство непоправимости ситуации. И это сильно напрягало, я реально ощутил пропасть между собой и родными, огромную пропасть. На строительство моста через эту пропасть мне отведенно 10 лет. Самое страшное, что можно девять лет строить, а на десятый сорваться в эту пропасть и разбиться. Шансы 50/50, а то и меньше.
Я молча скидывал с больших весов продукты в сумку, ровно восемь кг. Неожиданно контролёр отозвал меня в сторону. Он достал большой пакет из под стола с провизией и передал мне. Как отцу удалось в течение короткого промежутка времени уговорить прапорщика, что бы он взял лишний вес, не знаю.
Придя на барак, я зашёл к себе в купе. И тут началось представление. Все на перебой интересовались здоровьем моих родителей, как они добрались. Вобщем - одна большая, заботливая семья. Если бы не одно но... Произнося всё это, глаза оценивали содержимое продуктовой сумки. Хорошо, что рядом был Лемонтий, он и занялся разгоном этой несанкционированной демонстрации. Кого послал прямым текстом, кому всунул в зубы пачку сигарет, кому заварку чая. Вообщем - разобрался.
Я был в полной прострации. Если бы рядом не оказалось Сани, я бы через пять минут остался без передачи. Первое свидание - это как контузия, сидишь на наре и тихо улыбаешься. Нет на свете более альтруистически настроенного человека, чем ты в данную минуту. Матёрые зеки этим пользуются, как цыгане на улице. Заговорят зубы и отдашь всё добровольно. На зоновском жаргоне это называлось «шевелиться».
Минут через 15 появился Косяк. Косяк был официальным смотрящим у нас на отряде. Номинальная фигура, по всем оперативным сводкам он проходил, как смотрящий, а фактически вся власть была у Славы Афгана. В Славиной банде он был ответственный за пищеблок. Смотрящий и его приближенные всегда были сыты.
Схема была проста: Косяк приходил к каждому, кто был на свидании и просил уделить на «общее». То что общак в зоне дело святое - это ни кому не надо обьяснять. Каждый сам решал, сколько выделить сигарет и чая на общее. Все прекрасно понимали, да и блатные это говорили в глаза: как ты относишься к «общаку» так и мы будем относиться к тебе. Сначало общак, потом «пакованы» пацанам на яму.
Пакован - такая виртуальная корзина, куда с барачных передач собирается все самое лучшее и потом переправляется в ШиЗо и ПКТ в «босяцкие» хаты. Обьясняется людям так, что босота воюет с красными, за улучшение режима содержания для всех зеков. Мусора за это их сажают в ШиЗо, а «пакованы» - это как признание и поддержка зеков в виде продуктов. После «пакованов» Косяк мило улыбался и произносил просьбу, в которой трудно было отказать:
-Братан, собери Славе чего-нибудь покушать.
В темном переулке, это звучит как
-Жизнь или кошелек!
В устах Косяка это звучит гораздо мягче, просто дай Славе покушать. Ты то, конечно, можешь отказать. И не факт, что из-за куска колбасы последуют какие либо гонения и притеснения. Просто в один прекрасный момент на бараке с кем нибудь у тебя возникнет спорная ситуация. Выяснять кто прав, а кто виноват, а по зоновски «кидать рамсы», будет Слава Афган.
Перед разбором полетов, Слава позовёт Косяка, если сам не знает личность осужденного и поинтересуется – кто такой. Соответственно, Косяк даст характеристику. Вот тут твой кусок колбасы весом в 30 грамм будет перевешен двумя плитками шоколада твоего оппонента. Я конечно в какой-то мере утрирую, не все так печально, но на это тоже обращают внимание. Жадных не любят нигде.
Наконец все порасходились и мы втроем закатили пир. Обьелись, как свиньи. Сначала мы пили чай с десертами, потом ели консервы, в конце этого безумия все втроем сели чистить картошку. Но потом вовремя спохватились, поняв, что сковородку жареной картошки нам уже не осилить.
Я долго не мог уснуть. То-ли от чревоугодия, то-ли от эмоций, а скорее весго от того и другого. Чувства окатывали меня, как прибрежные волны. Чувство жалости себя сменяло чувство досады, разочарования. В голову лезли какие-то воспоминания, хотелось как-то перестроить себя на позитив.Но не получалось. Уснул уже под утро.
До наступления Нового года оставалось два часа. Барак готовился к встрече очередного года. Кто делал самодельные торты, кто пытался мастерить салаты. Кто как, но все пытались создать иллюзию праздника. Новый год в зоне праздник, который быстрее хочется забыть. В 12 часов по распоряжению начальника колонии открыли все локальные сектора. "Хозяин" дал ровно час, чтобы зеки могли встретиться со своими земляками и поздравить друг друга. Мы тоже вышли на улицу.
Грустное зрелище. Это как из пустого тюбика зубной пасты выдавливаешь последнее. Вроде бы смотришь, он пустой, а надавишь, и паста ложиться на щетку. На улице вывалило три с половиной тысячи вот таких пустых тюбиков, и все выдавливыали из себя радость. Хотя на первый взгляд, все были исчерпаны донельзя.