Цикады
Мир удивляет. Как поют цикады
июньской ночью! Словно колокольный
я слышу звон, и вдруг вступает сольный
"цикад" и перезвоном льёт рулады.
Всю ночь не замолкает хор просящих -
всю ночь трещит невидимый оркестр,
и каждое дыхание - реестр
всех наших душ - бессмертных и неспящих.
И тут я понимаю: не удастся
нам умереть, мы жизни сопричастны -
пусть мы звучим, или совсем безгласны,
мирские ли, афонцы ли, парнасцы -
мы все поём немолчное "хвалите"
самою жизнью, радостью минуты...
Пылинки вечности, мы ветром мира сдуты,
но не потеряны. Ловите нас, ловите!
морское медитативное
Часами могу глядеть в зазеркалье моря:
дрожит и щекочет, и бьётся в живом узоре.
И ссорит горластых чаек с прозрачной рыбой,
с причалами - лодки, детишек - с прибрежной глыбой:
они всё пытаются влезть на неё повыше,
а море смывает их вниз, только смех и слышен.
И тут я припомню себя, осмотрю коленки -
ещё проступают там шрамы - мои нетленки:
белёсыми буквами детство навек вписалось.
Вот это я с Лёшкой-Попом за рапан подралась,
а это полезла, как дура, одна на скалы -
сорвалась, конечно. От мамы тогда попало.
Тут пса покормила с руки - волкодава, что ли -
но палец остался, не помню уже и боли.
А морю-то всё равно, что случалось с нами -
оно, просыпаясь, качает восход волнами,
оно норовит под себя приспособить берег -
плевать на закат европ и расцвет америк -
съедает дома и храмы, стирает геммы
в порядке вещей и не отходя от темы.
Потом поднимает со дна корабли, вопросы
и вечные истины. Выше - лишь альбатросы.
Но мы-то в каких небесах до сих пор витаем,
что чаем нетленным наш мир, коли он смываем?
Волна отмеряет нам время, она нас терпит,
и если захочет, возьмёт нас и обессмертит.
А те, кто остались, не станут кричать: воскресни,
но сложат стихи и развеют над морем песни.
Оправдание Евы
Мне нужно слышать запах твой и взгляд
почувствовать спиной, и оглянуться,
и в волны рук с разбега окунуться,
как в первый раз - сто тысяч раз подряд.
Врастаем в плоть, чем глубже, тем верней -
до самой ненавидимой привычки,
но тело - руки, губы - лишь отмычки
для всех, не нами созданных, дверей.
Так падаем...но вверх. И мы вдвоём
не составляем пару половинам.
Мы - яблоко в движении едином,
которое и любим, и жуём.
на белый холст...
На белый холст
ложится чья-то тень,
из хаоса выстраивая вечность,
из тёмных красок -
"белый-белый день",
из параллельных линий -
поперечность.
На белый лист
ложатся тени слов,
безмолвную гармонию вкушая,
как рыбаки -
удачный свой улов,
как девочка - два слова:
"я большая!"
На белый звук
летят, как мотыльки,
такие же, но красочные звуки,
подобраны в пыли,
и так легки,
очищенные встречами
разлуки.
На белый день
чернее ляжет ночь -
безлунная,
и звёзды тем виднее,
чем больше нам придётся
превозмочь,
чтоб ощутить
соединённость с нею.
Весь белый свет
вобрать и сохранить
для жизни -
даже сказочную нежить-
и, как струну,
невидимую нить
меж сном и явью
в звонких пальцах нежить.
Пресыщенным
Она танцевала тогда,
как танцуют и нынче -
девчонка в кругу развращённых, объевшихся боссов.
Она грациозно скользила - и тонки, и босы
пьянили их ноги её и полночные косы.
И Царь обещал всё отдать:
"Всё, что хочешь - пол-царства!"
Но мать ей велела: "Главу Иоанна на блюде!"
И Царь не посмел отказать: "Что подумают люди?"
А люди не думали - мыли в блестящей посуде
багровые руки. Туман наполнял их рассудки.
Они лишь способны подумать, что будет приятней:
отведать на завтрак тушёные в манго желудки,
иль ванну принять в молоке,
или что позанятней?
И вносят Пророка главу.
Но она не замолкла:
Пророк - даже мёртвый -
способен сказать только правду,
и то, что мы видим как будто сквозь мутные стёкла,
ему было ясно:
он видел и Иродиаду,
и Ирода: вот они голову держат
в руках - Саломеи,
а тело отрезано льдиной.
И это затем назовём мы бесславной кончиной.
...И, хрупкая, звонко
разбилась о камни заколка,
с блестящих волос соскочив
и упав за ограду,
нарушив молчание и уничтожив усладу.
Теперь хоть один из гостей не посмеет смеяться,
к стене отвернётся -
надеется скрыть отвращенье.
Вы можете выйти, уйти и в толпе затеряться.
Но будет отмщенье.
Август в Крыму
Кукла початка созревшей тугой кукурузы
платьем зелёным прикрыла прозрачные косы.
А над арбузом гудят неизменные осы,
сладкий нектар в полосатые прячут бурнусы.
Сочно татарка в платке улыбается - зубы
всё прикрывает, а глазом сверкает весёлым,
словно реклама застывшим во времени сёлам:
сроду помады не видели яркие губы.
Осень в Крыму долговечна и сладостна людям:
жар отдают накопившие лето утёсы,
и разрешаются миром больные вопросы -
кажется, ссориться мы никогда уж не будем.
Мир и покой. Расслабляет нежданная нега.
Воздух застыл в ожидании смены сезона:
лето уже переходит в разряд "время оно",
царствует осень теперь - до январского снега.
Молчания
1
И что мне - в нём?
И что ему - во мне?
Когда мы оба только живы
в такой тиши,
в которой, в глубине,
я разгляжу судьбы своей извивы...
2
Явление его - как сон во сне,
почти по По -
неясно и тревожно.
Всегда чуть-чуть как будто в стороне,
чуть-чуть не здесь,
что даже плакать можно...
Как вчуже, не со мной,
как даль и глубь.
Мне б помолчать,
но смех трясу ненужный,
как бубенец.
Мне б в очи заглянуть,
а я звучу свой голосок простужный!
3
Бессильная,
лежу под гнётом сил,
свалившихся, как слёзы,
в наказанье.
О, если бы ты был,
ты бы спросил,
а я б сказала
о печали знанья.
И разговор был долог бы, красив
молчаньями
в сравнении с беседой
деревьев,
гор,
морей...
И весь залив
разлился бы,
границам сна неведом.
4
Как объяснить,
как выразить в словах,
какие краски извести на звуки?
Какие руки путать в головах?
Какие встречи, сколькие разлуки
перенести,
чтобы упасть живьём
в просторы смыслов,
слов,
шагов,
звучаний
и теплых слёз
и наконец, вдвоём,
прерывистых,
осипнувших
молчаний.
Какие же?..
И стоят ли слова?..
И решено давно,
что нет, не стоят.
И руки вздрагивают,
и едва-едва
родившееся слово
тихо тонет...
Подруга
Она ощущает себя бесполезным ребром,
бредущим по улице в яркой и модной одежде.
Ребро без адама - пустой обесцененный дом,
а мать всё твердит о какой-то последней надежде.
Вставать по утрам и не слышать детей голоса -
такие невовремя резкие, звонкие трели...
Смотреть в зеркала в тихом страхе увидеть глаза,
которые женское счастье своё проглядели.
И сердце уже разучилось спокойно любить -
себя отдавая, пожертвовать собственной песней,
оно продолжает устало, как маятник, бить,
оно отмеряет ей жизнь с передышкой воскресной.
Направо пойдёт - попадёт в оглушительный шум
безликой толпы, где она всё равно всем чужая.
Налево пойдёт - в тишине убивающих дум
встаёт одиночество, мунковский "крик" заглушая.
Её не учили любить, не учили отдать,
внушали всегда "брать от жизни" - вот главное дело.
Никто не сказал ей, что старость придёт, словно тать
и съест потихоньку всё то, что судьба не доела.
Никто не сказал...и винить - никого не винит,
а просто сидит вечерами над мокрой подушкой
и слушает: тоненько-тоненько вьюга звенит
в сосульках под крышей - единственной верной подружкой.
Осенняя женщина
У женщины с осенними глазами
ты выпроси невыплаканный дождь,
пусть льётся долгожданными слезами,
когда ты этой милости не ждёшь.
У женщины с осенними руками
возьми туманы, плечи ей укрой.
Пусть жёлтыми слетают мотыльками
сухие листья в черно-белый рой.
У женщины...так много дней осенних,
свободных от тепла и солнца, дней,
что тонкая невидимая сень их
клубится, словно облако, над ней.
Та женщина, осенних снов загадка,
укрыта от людских досужих глаз,
как девичья полночная тетрадка,
как без огранки маленький алмаз.