…И кто-то, во мраке дерев незримый,
Зашуршал опавшей листвой
И крикнул: «Что сделал с тобой любимый,
Что сделал любимый твой!
Словно тронуты черной, густою тушью
Тяжелые веки твои.
Он предал тебя тоске и удушью
Отравительницы-любви.
Ты давно перестала считать уколы –
Грудь мертва под острой иглой.
И напрасно стараешься быть веселой –
Легче в гроб тебе лечь живой!..»
Анна Ахматова «Отрывок»
Глава 1
Дом отдыха. Душа не может исцелиться…
После трагедии, перечеркнувшей всю мою жизнь, я решила удалиться от всего мира в небольшой Дом отдыха. Он был расположен далеко от всех населенных пунктов, а как раз этого мне и хотелось.
Дорога, ведущая к Дому отдыха, шла через лес. Огромные старые сосны шумели на ветру. Нетронутые людьми заросли кустарника и густая зеленая трава… Яркие краски и свежесть жизни…
Я вдыхала полной грудью лесной воздух. На какое-то время я совсем отрешилась от прошлого. На душе стало спокойно, и радость впервые за долгое время наполнила меня. Казалось, что все происшедшее со мной – просто дурной сон. Кошмар, не более того. Я наслаждалась покоем, ведь именно к этому я и стремилась.
Небольшое двухэтажное здание Дома отдыха со всех сторон окружала зеленая стена. Не было ни единой искусственной дорожки, ничего не нарушало естественную красоту леса. Кое-где стояли под деревьями выкрашенные в зеленый цвет скамейки, да две-три беседки, увитые цепкими ползучими растениями. Лишь эти скамейки и беседки говорили о том, что люди здесь все-таки есть.
Внутри Дома отдыха было также просто, но очень светло, уютно и потрясающе чисто. Длинный коридор, по обе стороны которого располагались двери в комнаты, казался светлым благодаря лампам дневного света. Двери в комнаты были плотно закрыты, и тишину не нарушал ни единый звук. Казалось, что комнаты пустые, но это было, к сожалению, не так. К сожалению, потому что мне хотелось поселиться одной. Не хотелось никого видеть, слышать, отвечать на вопросы. Короче, я не хотела ни с кем общаться. Я приехала, чтобы привести в порядок свои мысли, чувства и восстановить силы. Для этого мне необходимо было побыть одной. Мое душевное состояние не располагало к общению. Слишком много «общения» было у меня в последнее время! Порой я ненавидела всех людей без исключения. Но, увы, я опоздала на несколько дней, сезон уже начался, и почти все комнаты были заняты. По крайней мере, к моему великому огорчению, ни одной незанятой одноместной комнаты не осталось.
Меня проводили в комнату, в которой, по словам директора Дома отдыха, я должна была чувствовать себя комфортно. В комнате, очень уютной и чистой, было огромное окно во всю стену. Из него открывался чудесный вид. Величественные сосны росли так близко, что, если бы не их внушительный рост, они касались бы окна своими ветвями. Но их кроны терялись где-то за пределами видимости, а стволы были скрыты огромными разлохмаченными кустами. Вот их ветки действительно касались окна. У меня сразу же возникло ощущение, что я нахожусь в лесу. Ощущение это не оставляло меня и потом, до самого последнего дня…
Моя соседка по комнате, Марья Алексеевна, оказалась тихой и молчаливой. На вид ей было лет шестьдесят, может, чуть больше. Она сдержанно поздоровалась со мной, внимательно оглядев при этом меня с ног до головы. Никаких вопросов Марья Алексеевна мне не задавала, не пыталась завязать беседу со мной. После нашего знакомства она занялась своими делами, не обращая на меня никакого внимания. Я была этому рада. Поддерживать светскую беседу у меня не было ни желания, ни сил. Открывать же душу мне не хотелось даже самой себе, и тем более постороннему человеку.
Марья Алексеевна молча вязала что-то яркое, явно детское. Изредка она поглядывала на меня потихоньку и, поймав мой ответный взгляд, отводила тотчас глаза.
Вечером мне пришлось познакомиться со всеми обитателями Дома отдыха. Произошло это знаменательное событие за ужином. Столовая располагалась в конце коридора, вернее, коридор упирался в столовую. Огромные окна, высокий потолок, светлые стены, легкая, какая-то воздушная мебель создавали ощущение простора, хрустальной прозрачности и, как мне показалось, нереальности. Зелень кустов за окнами да косые розовато-золотистые лучи вечернего солнца еще больше усиливали это впечатление.
Я пришла в столовую в числе первых, поэтому имела возможность рассмотреть каждого из входящих. Через некоторое время я почувствовала легкое раздражение, которое постепенно нарастало. Мне не нравилось общество, в которое я попала. Скорей всего, это объяснялось моим состоянием, но, тем не менее, я ничего не могла с собой поделать. Кое-кто из моих новых знакомых вызывал у меня отвращение. Я прекрасно понимала, что нельзя судить людей, не зная их. Но это понимание только ухудшало мое положение. Я начинала злиться еще больше.
Не могу сказать, что меня раздражало. Ничего и всё. Но больше всего желание этих людей сблизиться со мной. Каждый, кто входил в дверь столовой, первым делом устремлялся ко мне. Они всеми силами старались подчеркнуть, что я – новичок, а они – старожилы. Ну конечно, они же приехали сюда на три-четыре дня раньше меня! И мужчины, и женщины задавали мне несметное количество вопросов, на которые я, к их великому разочарованию, отвечала односложно, лишь «да» или «нет». Иногда я просто вежливо улыбалась или пожимала плечами, скрывая под этой внешней вежливостью закипающую ярость. Мои скупые ответы никого не останавливали. Я поняла, что завтраки, обеды и ужины будут для меня не самым приятным временем, в каком-то роде испытанием выдержки.
Чего я ожидала, спрашивала я себя? Я должна была бы уже понять, что последние несколько месяцев моей жизни люди, какими бы хорошими они ни были, раздражают и бесят меня. Почему же я считала, что в Доме отдыха мое отношение к роду человеческому изменится в лучшую сторону? От таких мыслей мое настроение не улучшалось, а, напротив, становилось все мрачнее. К раздражению примешивалось разочарование. Я так мечтала почувствовать себя в кругу друзей, расслабиться и отдохнуть. Увы, и еще раз, увы! Мне не суждено это…
Люди были разные, я не старалась запомнить их имена, даже их лица проплывали мимо меня, не запечатлеваясь в памяти. Сначала меня это несколько беспокоило. Так, слегка, как легкий укол. Потом я решила, что не стоит переживать даже слегка из-за таких мелочей. Имена и лица я запомню. Если будет такая необходимость. Если же нет, то я прекрасно обойдусь и без этих знаний. Какое мне, собственно говоря, дело до всех отдыхающих! Такое же, как и до всех остальных людей, то есть, никакое. Я хочу остаться одна, и я имею на это право.
Я решила больше не думать ни о чем подобном, постаралась не замечать никого вокруг, закрылась от всех невидимым барьером и занялась созерцанием великолепного вида закатного неба. Однако несколько человек, которые прибыли в столовую с опозданием, заставили меня обратить на них внимание. Сначала появились двое: рыжий прыщавый дылда лет пятнадцати в сопровождении хмурой женщины. Следом за ними вошли еще двое: тусклая, незаметная, какая-то серенькая, женщина и развязный, самодовольный, до неприличия шумный мужчина. Глядя на эту компанию, я почувствовала, как внутри меня снова закипает ярость. Со свойственной мне чертой расставлять все на свои места, я снова начала копаться в себе, пытаясь найти причину возникшей неприязни. «У дылды явно нарушения психики – это у него написано на лице, – с раздражением думала я. – Одна из теток, скорее всего, старая дева, злобная и ворчливая, а вторая – вечная «страдалица», из тех, которые упиваются своими страданиями и вечно ищут виновных, обвиняя всех вокруг. Ну, а этот… Мерзкий тип… Такие вечно доставляют всем неприятности, устраивают скандалы, лезут в драку, привязываются ко всем подряд. Надеюсь, они обойдут меня стороной…»
Но надеялась я зря. Их столик находился недалеко от моего… И чтобы добраться до него, им пришлось пройти мимо меня. Хмурая женщина окинула меня взглядом, кивнула и молча прошла мимо. Зато мальчишка, поравнявшись со мной, вытаращил глаза и начал бесцеремонно разглядывать меня. При этом он корчил какие-то глупые рожи, подмигивал, приплясывал, короче, был похож на идиота. Я не поняла, да и не старалась понять, что он хотел этим показать. Одно мне было ясно, что прыщавый идиот раздражает меня больше всех вместе взятых. И еще я поняла, что все эти кривляния были предназначены мне, видимо, с целью привлечь мое внимание. Надо сказать, в этом мальчишка преуспел. Внимание мое он привлек и даже вызвал бурю ответных чувств, как то: раздражение, ярость, бешенство и отвращение. Но юный урод, не подозревая об этом, продолжал кривляться, хихикать, извиваться всем телом и размахивать руками. При этом он несколько раз задел меня, что привело его в неописуемый восторг, а меня в такое же по силе бешенство.
Я поняла, что мое терпение вот-вот лопнет. Я перевела взгляд на спутников мальчишки, надеясь найти в них поддержку и, в какой-то мере, защиту. Серенькая женщина, вероятно, приходилась идиоту матерью, а шумный мужчина, скорее всего, был его отцом. Хмурая, судя по небольшому внешнему сходству, была родственницей серенькой – родной или двоюродной сестрой, наверное. Спасать меня никто из них не собирался. Хмурая спокойненько сидела за своим столиком и только угрюмо взирала на кривлянья мальчишки. Серенькая молча стояла рядом с сыном и как-то странно улыбалась. По этой улыбке было трудно определить, какие чувства она испытывает, глядя на разошедшегося сынка.
В отличие от нее, отец явно восхищался проделками своего отпрыска. Да и вел он себя не намного лучше, чем сын. Кривляться у него не получалось, но вместо этого он кричал мне в ухо и трепал меня по плечу, выражая тем самым теплые дружеские чувства. Я уже едва сдерживала себя. Мне хотелось закричать прямо в ухо отца какое-нибудь страшное ругательство и запечатлеть на его смеющейся наглой физиономии звонкую пощечину. А мальчишку мне просто хотелось убить. Еще немного и…
Но тут молодой идиот размахнулся посильнее и опрокинул мой стакан. Я вскочила, чтобы на меня не попал горячий чай. На белоснежной скатерти растеклось темное пятно... Я медленно повернулась в сторону мальчишки. Он, похоже, слегка напугался. Во всяком случае, он затих. Зато его папаша пришел в восторг от этого происшествия. Громкий смех, напоминающий завывания буйно помешанного, привлек внимание отдыхающих. Все как по команде повернули головы к моему столику.
Испуг мальчишки прошел быстро. Вдохновленный поддержкой папаши и молчаливых зрителй, он тоже начал хохотать, приплясывая на месте. Мать смутилась, хотела что-то сказать, но промолчала. Хмурая женщина нахмурилась еще больше и, не сходя со своего места, громко произнесла несколько довольно грубых, но, как мне показалось, метких слов в адрес папаши и сына. Теткина речь еще больше развеселила рыжего дылду. Да и папаша, казалось, лопнет от смеха.
Не знаю, сколь долго длилось бы это безумное веселье, но закончилось оно весьма неожиданно. Довольные собой, ни папаша, ни сынок не смотрели в мою сторону. Вдруг отец поднял голову и случайно поймал мой взгляд. Его веселье как рукой сняло. Он перестал смеяться, побледнел и с яростью уставился на продолжающего веселиться сына. Тот не замечал перемены и хохотал во все горло. Тогда отец, недолго думая, залепил сыну затрещину, которая, прозвучав на весь зал, превратила радостного кривляющегося юнца в ноющего мальчишку. Сынок быстро понял, что его никто не собирается жалеть и отправился к своему столику. Отец, не глядя на меня, махнул рукой и тоже отошел. Мать робко улыбнулась, заморгала глазами, пробормотала что-то похожее на «извините» и поспешила за ними.
Тетка ждала их за столиком. Но смотрела она не на них, а на меня. Она наклонила голову, вся как-то насторожилась, но в ее взгляде я не почувствовала неприязни. Мне показалось, что она смотрит с некоторым удивлением, может, с оттенком какого-то недоумения или страха, но без злости. Я не отводила взгляд. Так продолжалось не больше минуты. Потом тетка кивнула мне, улыбнулась и довольно громко сказала, обращаясь к сестре:
– Где ты только такого идиота выкопала? Таких еще поискать надо! И племянничек у меня весь в папашу, – добавила она, повернувшись ко мне. – Одно слово – дебилы!
Я промолчала, хотя была с ней совершенно согласна. Тетка подмигнула мне, усмехнулась и отвернулась. На этом мое первое знакомство с отдыхающими закончилось. Не надо было мне приезжать сюда…
Ночью я проснулась от того, что меня кто-то будил. В комнате горел свет, а за окном было совсем темно. Я провела рукой по лицу. Оно было мокрым от слез. Надо мной стояла Марья Алексеевна и что-то говорила мне. Я не слышала и не понимала, что она говорит. С трудом я вырвалась из… Из чего? Я сама не понимала, что со мной. Какое-то необъяснимое тяжелое оцепенение охватило меня. И мой мозг, и мои чувства находились в состоянии полнейшей заторможенности. Странно, но я прекрасно помнила, где я, кто склонился надо мной, помнила я и все, что было до моего приезда в Дом Отдыха, но никаких чувств при этом у меня не возникало. Никаких! Я даже не могла пошевелиться. Впрочем, я и не пыталась это сделать. Я лежала и смотрела пустыми глазами на говорившую что-то Марью Алексеевну.
Наконец она замолчала. Отошла в сторону. Мне не было видно, что она делает, но я не попыталась повернуть голову, чтобы это увидеть. Мне было все равно. Я закрыла глаза и начала проваливаться в душную пустоту. Нет, не проваливаться, она была слишком плотная для этого. Пустота с отвратительным чавканьем засасывала меня. Я начала задыхаться. И вдруг откуда-то – сверху? снизу? сбоку? – на меня начало наплывать что-то темное. Оно приближалось с неимоверной скоростью. Я почувствовала, как невидимые, но вполне осязаемые руки, прикоснулись к моему телу. Это были обычные, человеческие руки, теплые и жаждущие. С нетерпеливой жадностью он, Тот-Кто-Пришел-Из-Пустоты, обхватил меня руками и припал ко мне всем телом. Мое тело – не разум, не чувства, а именно тело, – отозвалось на его страстный призыв. Я знала, я чувствовала, что он хочет меня, хочет с неимоверной силой. Он весь содрогался от обуревавшей его страсти. Его руки все крепче сжимали меня в объятиях, его губы впились в мои губы, его тело всей тяжестью навалилось на меня. Я задрожала, но не страх и не отвращение были тому причиной. Нет, я тоже хотела его! Мои руки обхватили обнаженное тело Того-Кто-Пришел-Из-Пустоты, мои губы отозвались на его поцелуй, мое тело открылось ему. Я готова была отдаться, я ждала этого, я хотела этого – о, как я этого хотела!
Внезапно прямо перед моими глазами возникло светлое пятно. Оно было маленькое, еле заметное. Мне показалось, что оно очень далеко, и поэтому кажется таким маленьким. Тот-Кто-Пришел-Из-Пустоты не мог видеть это пятно света, но он, видимо, почувствовал его. Яростный рык вырвался из его глотки. Он отпрянул от меня и повернулся к свету. Пятно росло, оно приближалось. Тот-Кто-Пришел-Из-Пустоты снова зарычал и, повернувшись ко мне, вновь обхватил меня руками. Я поняла, что он хочет овладеть мной прямо сейчас, пока светлое пятно еще далеко. Мое тело не противилось этому, а мой разум и мои чувства вообще молчали.
– Нет! Нет! Не делай этого! Нет! Этого нельзя делать! Сопротивляйся! Оттолкни его! Ударь! Но только не позволяй ему это сделать!
Кто прокричал эти слова? Светлое пятно? Или кто-то, кого я не видела? Не знаю, но слова произвели на меня эффект подобный взрыву. В голове щелкнуло, и резкая боль пронзила меня. Тот-Кто-Пришел-Из-Пустоты не мог не почувствовать, как напряглось мое тело, как закрылись мои губы, как мои руки, которые прежде так страстно обнимали его, опустились. Да, он почувствовал это. И пришел в ярость.
– Я успею! – закричал он. – Я сделаю это! Ты не остановишь меня! Ты снова опоздаешь!
И он захохотал. И набросился на меня. И не было в нем ничего человеческого. И мне стало страшно…
Я попыталась оттолкнуть его, но он одним движением перехватил обе мои руки и сжал их с неимоверной силой. Я закричала…
Вдруг откуда-то сверху хлынул поток ледяной воды. Тот-Кто-Пришел-Из-Пустоты от неожиданности выпустил мои руки. Всего на мгновение, но этого было достаточно, чтобы я резко оттолкнула его и вырвалась. Он злобно взвыл, кинулся ко мне. Вязкая пустота сковывала мои движения. Я поняла, что не смогу убежать от него. Я закричала. И в этот же миг светлое пятно сделало отчаянный рывок. Оно стало ярким и огромным. Тот-Кто-Пришел-Из-Пустоты хрипло простонал, затем издал ужасный вопль, от которого у меня внутри все сжалось. Светлое пятно бросилось на Издающего Вопли, они сцепились. Тьма смешалась со светом. Мне стало невыносимо больно и страшно. Я снова закричала и…
Надо мной стояла Марья Алексеевна с большой кружкой в руке.
– Проснись, девочка, проснись! – встревоженно повторяла она. – Проснись, умойся, попей водички. А, может, чайку? Хочешь чаю? Я быстро накипячу. У меня кипятильничек маленький есть.
Я отрицательно покачала головой. Все, что я сейчас хотела, остаться одной. Марья Алексеевна продолжала.
– Не хочешь чаю, не надо. Да ты встань, пройдись. А то сон снова вернется. Такие сны долго не отпускают. Очень плохой сон.
Я с недоумением взглянула на нее. Она улыбнулась и пояснила:
– Да по тебе видно было, что сон плохой. И кричала ты. Я от крика и проснулась. Неужели это они так на тебя подействовали?! Ну, и семейка! Ты на них внимания не обращай. Они никому в Доме отдыха не нравятся. Ну, отец и сын, Виктор и Юрка. Мать-то тихая, они ее в грош не ставят. А Тамаре, Юркиной тетке, я скажу, пусть вправит ему мозги. Он ее побаивается, потому слушается. Тамара с ним не церемонится. Она и Виктора строго держит, спуску ему не дает. Ох, и поганый мальчишка, этот Юрка! Ведь пятнадцать лет всего, а что вытворяет. Вчера к подруге – или жена она ему? – художника привязался. Довел ее до слез, а художник просто сам не свой стал. Бросился на мальчишку, лицо белое, глаза бешеные. Если бы не Тамара, плохо бы Юрке пришлось. А потом и художнику. Виктор-то ведь вступился бы за сына. Ну, а Тамара вовремя подоспела. Юрке по уху дала, а художника уговорила, мол, мальчишка глупый, не понимает, что творит. Только я-то думаю, все он понимает.
Пока Марья Алексеевна говорила, я встала, умылась холодной водой. За окном темные кусты слегка шевелили ветвями. Почему-то мне стало жутко. Я отвернулась от окна. Марья Алексеевна с тревогой посмотрела на меня.
– Ох, девочка, чувствую я, не в них дело. Что-то гложет тебя. На душе у тебя тяжело. Ты бы не держала в себе, рассказала бы. Может, я чем помочь смогу. А главное, душе легче станет, если поделишься болью своей.
– Спасибо. Марья Алексеевна, спасибо… Но… Я… – мой голос задрожал. – У меня все в порядке, – отвернувшись от соседки, резко произнесла я. – Просто сон. Теперь все хорошо.
– Ну, ладно, сон, так сон, – с сомнением покачала головой Марья Алексеевна. – Только такие сны просто так не снятся. Что ж, захочешь поделиться чем, так не стесняйся. Хоть ночью, хоть днем.
Она направилась к своей кровати, но вдруг остановилась, засмеялась и сказала:
– Ты прости, что я тебя водичкой-то полила! Никак ты не просыпалась, вот я и решила. Не обижайся…
Я улыбнулась, хотя улыбка далась мне с трудом. Конечно же, я не обижалась на Марью Алексеевну. Напротив, я была ей благодарна за этот холодный душ. Но на душе у меня лежала такая тяжесть, что ни улыбаться, ни разговаривать мне не хотелось. Милая Марья Алексеевна поняла это и, кивнув мне, легла. Я выключила свет и тоже легла.
Я лежала, открыв глаза. Значит, мои надежды не оправдались. Я сбежала от всего, что было, от всего, что произошло. Я сбежала от своих знакомых, от ненависти, которая меня окружала, от сочувственных речей, которыми меня потчевали, от дружеских проявлений, в которые я не верила… Я сбежала от всего привычного и ненавистного. И что?! Оказалось, я унесла с собой весь свой кошмар. Мои мысли, мои сны, моя боль – все осталось. Я хотела убежать от себя! Разве от себя убежишь?! Я бежала зря, надеялась попусту. От себя я убежать не смогла… И от прошлого тоже…
Тоска охватила меня с такой силой, что стало трудно дышать. Я чуть не взвыла во весь голос. Глупо! Как глупо! Я столько надежд возлагала на этот Дом Отдыха. Я стремилась сюда, чтобы все забыть. Я потратила столько времени, чтобы выбрать самый отдаленный, самый уединенный Дом. И все зря! Я думала, что там, то есть уже здесь, я смогу спать спокойно. Я уже забыла, когда я спала. И все впустую! Я снова погрузилась в кошмар. Я опять не смогу спать! Я боюсь спать! После сегодняшнего сна, я боюсь еще больше.
Слезы душили меня, но ни одна слезинка не могла пробиться через эту неимоверную глухую тоску. Сколько времени прошло с того момента, когда я плакала в последний раз? Какое счастье – плакать. Я хочу, чтобы слезы потекли ручьем из моих глаз, чтобы их нескончаемый поток вынес всю грязь и боль из моей души, как дождевой поток смывает грязь с улиц и уносит ее с собой. Но я плачу только во сне. И это тяжелые слезы, которые не приносят облегчения. А сны приносят мне только страх и боль.
Я не могу больше думать! Я хочу все забыть! Но от этих мыслей нет спасения… От них не спрятаться, не убежать… Я села на кровати. Окно было совсем рядом, но Марья Алексеевна, прежде чем лечь, плотно занавесила его шторами. Я приоткрыла штору и вгляделась в темноту.
Луны не было, поэтому темнота была полной и беспросветной. Сначала я ничего не могла разглядеть, но потом, когда глаза слегка привыкли, я увидела силуэты деревьев, кусты, шелестящие ветвями, даже траву. Между деревьями я увидела широкую дорогу, которую почему-то днем не заметила. Дорога слабо светилась как бы изнутри. Меня завораживало это свечение, манило к себе. Я смотрела, не отрывая глаз, но не двигалась с места. Вдруг свет стал ярче, какое-то сияние разлилось снизу. Сначала засверкала дорога и стала похожа на… Впрочем, она была ни на что не похожа. Свет, который озарял ее, был настолько прекрасен, что его невозможно описать словами. Сияние стало еще ярче. И вот засветились стволы сосен. Затем сияние поднялось выше и озарило все вокруг. Голубоватые искорки мелькали в кронах деревьев, словно тысячи маленьких молний пробегали в вышине. Искорки мелькали и уносились в бездонное черное небо.
Внезапно окно распахнулось. Порыв свежего ветра поднял шторы к самому потолку. Я встала, повинуясь какому-то внутреннему порыву, подошла вплотную к окну. Ветер растрепал мои волосы. Тонкая ночная рубашка затрепетала под порывами ветра, облепила мое тело, но не успокоилась, а продолжала трепетать, порываясь сорваться и улететь, оставив меня, обнаженную, стоять на ветру у открытого окна.
Вдруг далеко-далеко, на светящейся дороге, показалась маленькая фигурка. Мое сердце забилось, удары его отдавались по всему телу. Казалось, что у меня не одно сердце, а много гулких огромных сердец, или я сама и есть сердце. Я смотрела на эту фигурку и задыхалась от нахлынувших чувств. Я знала, кто это. Не видела, не могла еще видеть, но знала, что это Он. Человек приближался. Вот Он совсем уже близко. Голубоватое сияние окутывало его со всех сторон. Искорки, такие же, как в кронах сосен, плясали в его волосах, потрескивали, срывались в траву, озаряя ее голубоватым светом. Он подошел к окну, и я услышала Его голос.
– Я хотел сделать тебя самой счастливой в мире, а сделал самой несчастной, – тихо, с болью произнес Он.
Я молча смотрю, как шевелятся Его красиво очерченные, такие родные, губы. В Его глазах – страдание и недоумение.
– Прости, – шепчет Он, – прости меня, родная моя, любимая моя! Я не хотел причинить тебе боль… Я не знал, что так слаб… Боже, как я слаб…
По моему лицу потекли слезы, соленые и горькие, как моя любовь. Он протянул ко мне руки.
– Иди ко мне, – и в его голосе прозвучала мольба. – Я не могу без тебя!
Не раздумывая, я залезла на подоконник, протянула к нему руки и прыгнула. Босые ноги погрузились в холодную сырую траву, но я не обратила на это внимания. Я стояла на холодном ветру, но не ощущала холода. Вокруг меня взметнулись голубоватые искорки. Они пронзили меня сотней мельчайших уколов, но я не обратила и на это внимания. Разве что-то имело значение в этот момент?! В момент, когда я видела Его протянутые руки, Его умоляющие глаза, Его… Я люблю Его. Я всегда это знала, но последнее время я старалась убедить себя, что на место любви пришла ненависть. И вот я увидела Его… И что же?! Где она, ненависть?! Почему я ее не ощущаю?
– Иди ко мне, любимая! Иди, я жду!
Я побежала. К нему. Со всех ног, путаясь в густой траве. Он стоял на светящейся дороге и, казалось, не мог сойти с нее. Наконец и я вступила на эту дорогу. Наши пальцы сплелись, и мы закружились, глядя в глаза друг другу. Его глаза, бездонные как Вечность, ласкали меня.
– Любимая моя! – прошептал Он.
Его теплая нежная рука обхватила мою талию. Мы пошли по светящейся дороге, сначала медленно, потом все быстрее, быстрее. Внезапно я ощутила пустоту внутри своего тела. Я почувствовала, что мне легко идти, бежать, лететь! Он засмеялся, оттолкнулся от земли, не снимая руки с моей талии, и поднялся в воздух. И я тоже. Сердце на мгновение замерло в груди, дыхание остановилось. Мы поднимаемся все выше и выше.
Он смеется, и я не могу удержаться от смеха. Мы мчимся куда-то вдаль, навстречу – чему?
– Я люблю тебя! – кричит Он. – Я хочу тебя!
– Да! Да! Да! – кричу я Ему в ответ.
Да, я хочу Его, но это не то слепое телесное желание, грязное и похотливое, которое я испытала во сне. Нет, я хочу слиться с Ним воедино, я хочу любить Его… Любить! И чувствовать Его любовь, и кричать от счастья и наслаждения…
Мы приземляемся на полянке, покрытой голубыми незабудками. Его руки нежно ласкают мое тело. Губы шепчут:
– Любишь? Любишь?
– Да! Да!
Руки сжимают меня, крепче, еще крепче. Мои губы шепчут:
– А ты? Ты любишь?
– Да! Да!
Белыми птицами взлетает вверх одежда и медленно опускается на голубые незабудки, сминая их…
– Я люблю тебя! Я хочу твоей любви!
Голубые искорки кружатся вокруг нас все быстрее и быстрее. Они окутывают наши обнаженные тела плотным коконом. И вот мы стоим, глядя друг другу в глаза, и не можем оторвать взгляд. А под нашими босыми ногами светится трава, а вокруг нас, где-то далеко, за голубым коконом, светятся сосны…
– Я ждала тебя… О, как долго я тебя ждала!
–Я знаю, любимая, знаю. Я не мог придти раньше…
– Мне было так плохо без тебя…
– Молчи, молчи… У нас мало времени… Не надо об этом сейчас!
Вдруг свет вокруг нас меркнет. Только у нас под ногами остается маленький светящийся круг. Страшный порыв ветра с ревом набрасывается на голубой кокон. Мне становится страшно.
– Не бойся, любимая! Я с тобой… Все будет хорошо.
Голубые искорки приходят в движение, кружатся, отодвигаются от нас. Они стремительно летят к темным соснам, и ветер не может справиться с ними. Теперь мы уже не в коконе, а под плотным сверкающим голубым куполом. А за ним, в темноте бушует ветер. Он рвет и стонет, яростно налетает на купол, пытаясь сокрушить его, но не может и отступает, чтобы налететь с новой силой.
– Любимая… Любимая…
– Да… Да…
Мы опускаемся на светящуюся траву. И любим друг друга до изнеможения.
– Тебе хорошо со мной?
– Да! Да! А тебе?
– О!..
– Ты любишь? Любишь?
– Да! Да! А ты?
– Да… Я люблю! И всегда буду любить! И никто не отнимет тебя у меня! Слышишь?! Никто! Ты веришь мне?
– Да! Да!
Ветер за голубым куполом совсем сошел с ума. Он нападает все яростней. Купол прогибается, но держится.
– Нам пора, любимая…
– Мы будем вместе? Да? Вместе?
– Нет… Прости… Пока это невозможно… Но я приду еще. Я буду часто приходить. Ты жди… И не верь…
Голубой купол прогибается еще сильнее.
– Скорей! Я должен увести тебя отсюда! Я не отдам тебя ему!
Пока мы одеваемся, ветер затихает, словно ждет, затаившись, когда мы выйдем из-под защиты голубых искорок. Мне снова становится страшно.
– Скорей! Дай руку! Летим! Не смотри на него! Не смотри! Я не могу пока еще бороться с ним… Он сильнее… Но я смогу, скоро смогу! Только ты не бросай меня!
– Я люблю тебя! Люблю!
Мы несемся над темной землей. Быстрее, еще быстрее. Его рука сжимает мою руку. Он громко кричит:
– Я унесу тебя, уведу, украду! Ты – моя! Он хочет отнять тебя у меня! О! У него почти получилось! Но я не позволю ему отнять тебя! Я буду оберегать тебя! Я не отдам тебя ему! Никому не отдам! И никому не позволю тебя обидеть! Ты – моя! И всегда будешь моей!
Повернув голову, я вижу, как гневно сверкают его глаза. В голосе появляются металлические нотки. Рука крепче сжимает мою руку, и мне больно. Я с ужасом смотрю на его лицо. Оно становится чужим, жестоким.
Вдруг взгляд мой опускается чуть ниже. И я вижу на его белоснежной рубашке маленькое красное пятнышко. Оно расползается, оно растет.
– Это кровь, – шепчу я.
Он отталкивает меня, лицо Его темнеет от гнева.
– Нет! Нет! – кричит Он. – Не я, а ты виновата во всем! Я хотел защитить тебя! Защитить! А ты…
Он пытается снова схватить меня, но я резко отстраняюсь от его руки и падаю, падаю, падаю вниз. В глазах становится темно, а к горлу подступает тошнота. Я кричу, но не слышу своего голоса.
Откуда-то издалека доносится Его смех. Безумный смех и голос:
– Ты все равно будешь моей! Ты никуда не денешься от меня!
…Я открыла глаза. В комнате было совсем светло. Марьи Алексеевны не было. Я подумала: «Хоть в этом мне повезло… Как не хочется сейчас видеть и ее, и всех остальных! Я никого не хочу видеть… Никого!»
Окно было закрыто. Другого я и не ожидала. Это был сон. Просто сон. Я открыла окно. Никакой дороги, даже не светящейся, конечно же, не было. Просто сон…
На завтрак я не пошла. После таких снов мне необходимо было привести в порядок мысли и, главное, чувства. Для этого я должна была побыть наедине с собой.
Я крадучись, словно вор, вышла из комнаты. Коридор был абсолютно пуст. «Хоть в этом повезло!» – усмехнулась я. Моя комната находилась довольно далеко от входной двери, но близко к столовой. Я боялась, что кто-нибудь выйдет в коридор и помешает мне скрыться незамеченной, поэтому весь путь до двери я проделала быстрым шагом. Если бы меня увидели в этот момент отдыхающие или персонал Дома Отдыха, то подумали бы, наверно, что я не совсем в своем уме. Впрочем, так оно и было…
Яркий солнечный свет оказал на меня совсем не то действие, которого я ожидала. Я думала, что солнце, теплое и ласковое, разгонит мои мрачные мысли, но случилось обратное. Стоило мне выйти на крыльцо, как на душе у меня стало еще тяжелее. У меня даже появилась мысль вернуться в комнату, упасть на кровать, закрыться с головой одеялом и лежать так до… До чего? Чего я могу добиться своим лежанием?! Многочисленных вопросов со стороны Марьи Алексеевны и других отдыхающих (плюс персонал Дома Отдыха)? Да еще и назойливой заботы, которой меня окружат со всех сторон сердобольные добренькие дяди и тети! Я не выдержу этого! Не выдержу!
Быстрыми шагами я пошла вдоль дома. Когда я заворачивала за угол, мне показалось (или не показалось?), что кто-то вышел на крыльцо. Я обернулась, естественно, на крыльце никого не было. Очередной глюк! Похоже, с нервами у меня совсем плохо, да и вдобавок к этому психика пошаливает. Пора серьезно заняться собой. Но сначала я должна привести в порядок свои мысли…
Неожиданно для себя я очутилась на том месте, где в моем сне стоял Он. Отсюда мы начали путь по светящейся дороге. Сейчас ее не было. Конечно, откуда же ей взяться?! Это же был просто сон…
Я медленно пошла сквозь густые заросли. Постепенно меня все больше и больше охватывало угрюмое отчаяние. Я не вписывалась в этот сверкающий солнечный мир, наполненный радостью и любовью. Да, всё вокруг меня дышало любовью, всё словно сошло с ума в своем неистовом желании любить. И только я одна ненавидела и страдала, и не хотела больше никакой любви, никаких чувств. Мне хватило ее, этой любви, на всю мою жизнь…
Внезапно заросли закончились, и я вышла на большую поляну. Я окинула ее взглядом, и острая боль пронзила мое сердце, а потом оно почти перестало биться. В глазах у меня потемнело, я чудом удержалась на ногах. Вот так я и стояла, уставившись на эту поляну, и не могла сдвинуться с места. А вокруг меня золотились под солнечными лучами огромные сосны, которые окружали поляну, поросшую голубыми незабудками. А посередине поляны трава была примята, сильно примята…
Наконец я смогла сдвинуться с места. Смешно и глупо! Почти все поляны похожи друг на друга. Что из того, что здесь растут незабудки, а трава примята? Это ни о чем не говорит. Ночью я видела сон, просто сон, вот и все. Я опустилась на примятую траву и провела по ней руками. Что-то твердое попалось под руку, и я машинально подняла это твердое. Подняла и зажала в кулаке. Почему-то я боялась посмотреть на этот предмет. Некоторое время я молча разглядывала свой кулак. Наконец медленно начала разжимать палец за пальцем. Я раскрывала ладонь, но не смотрела на нее, я отвела свой взгляд в сторону. И лишь когда все пальцы разжались, я вытянула руку вперед и взглянула на то, что лежало сначала в траве, а теперь на ладони. Увиденное поразило меня больше, чем примятая трава. Это была моя любимая заколка для волос, которую когда-то давно, в прошлой жизни, подарил мне Он. Заколка в форме изящного дубового листочка.
Я крепко сжала в руке заколку и упала лицом в траву, закрыв голову руками. «Я не виноват, – услышала я Его голос. – Я хотел сделать тебя самой счастливой женщиной в мире, а сделал самой несчастной…». Я прижала руки к ушам, но голос все равно звучал, вызывая в моей душе невыносимую боль. И неожиданно для себя я зарыдала. Слезы, такие долгожданные, полились ручьем, рыдания разрывали мою грудь. Казалось, что все накопившееся за последнее время пытается вырваться наружу. Я рыдала, зарывшись лицом в траву, я кричала в эту яркую зелень, я рычала, как обезумевший зверь, я рвала руками голубые незабудки, сминала их и отбрасывала в сторону. Но боль не проходила…