Владимир Жданов: «Нас учили давать, а не брать»
Пролог
…В Краснодаре дождь, и в полдень словно сумерки над городом. Художественный комбинат пустеет – здание выкуплено, ремонт кажется вечным. Владимир Андреевич задумчиво глядит в окно мастерской в ожидании учеников. Пригласил меня скоротать время и выпить по чарочке красного вина. Все-таки светлая Пасхальная седмица.
- Знаешь, такое чувство, что за мной уже никого не будет, последний я, понимаешь? – Владимир Андреевич плеснул немного вина в чашку и протянул три моченых яблока дички. – Я тридцать шестого года рождения, самое время ходить в церковь Бога благодарить за всё. За то, что за 74 года лишь раз лежал в больнице с аппендицитом. За то, что дал такую интересную работу на всю жизнь. За то, чтобы дал, как говорится, скончатися безболезненно и непостыдно и мирно…
Владимир Жданов постепенно излечивается от тщеславия. Это непросто. Вся жизнь проходит перед глазами. Его последний Ленин стоит в поселке Тульском. Памятники Александру Пушкину давно украшают Краснодар и Горячий Ключ. В станице Бриньковской высится памятник отважному летчику-испытателю Григорию Бахчиванджи, в мастерской хранятся два дружеских шаржа на Жданова руки Владимира Джанибекова, датированные 1980-м годом. Тогда почетный гражданин Калуги, Черкесска, Хьюстона и прочая приезжал в Краснодар вместе с другим космонавтом Виталием Горбатко.
В Тимашевске прошлой весной установили памятник Ивану Деомидовичу Попко, казачьему генералу, прославившему земляков своей книгой о черноморских казаках. В музее семьи Степановых рукой Жданова созданы образ матери Епистинии Федоровны, выполненный в мраморе, и ее сыновей. И все бюсты на тимашевской Аллее Героев тоже ждановские. А еще есть памятник селекционеру Павлу Лукьяненко в Краснодаре и памятник красному командиру Дмитрию Жлобе в станице Атаманской, мемориалы защитникам Отечества в станицах Новопетровской и Крыловской, в колхозе «Кубань» и совхозе «Рисовый» родного Славянского района. На очереди – бронзовый памятник Александру Суворову в Славянске-на-Кубани и Аршалуйс Ханжиян в Горячем Ключе. Нашу историю можно изучать и по работам скульпторов.
…Когда человек молчит, за него могут говорить стены. На стене висит диплом от краевой администрации; какая-то памятная медаль в коробочке хранится со сломанным ушком. Золотая медаль от Николая Кондратенко – за вклад в развитие Кубани 1-й степени за 1999 год – вообще потерялась. «Наверно, девчата утащили», - беззлобно говорит хозяин мастерской и улыбается. Не в наградах теперь дело, а в смысле жизни. Жданов в свободное время читает «Добротолюбие» да Николая Гоголя. Именно Николай Васильевич, а не Ленин, говорит хозяин, стал автором расхожей фразы «Учиться, учиться и учиться».
Жданов учится. Ему интересно. Он полон сил и продолжает работать. В Горячем Ключе возле Иверской часовни на святом источнике появилась икона с изображением святого Целителя Пантелеимона. Было торжественно; глава города-курорта Николай Шварцман жал руку, поздравлял. Заслуженный скульптор сегодня, как принято говорить, уверенно смотрит в будущее. Но всё чаще оглядывается на свое прошлое.
Детство. Осетры и куры
Яичница с салом дымится и манит. Деревенский домик, окруженный свежей весенней зеленью, прижался к земле на склоне. Над мастерской художника в Горячем Ключе высится санаторий «Очаково». Но здесь, на веранде, рядом с добродушным псом по кличке Жук и котом Кешей уютнее.
- Родился я в 1936-м году, который для России был очень тяжелым. Бог дал выжить благодаря родителям. Родился бы раньше – стал бы каким-нибудь Голиковым, но этого не произошло.
А были мы Жданы (ударение на «ы» - авт.). Родители мои, Андрей Данилович и Евдокия Ульяновна, а проще – Евдоха, были казачьего роду-племени. Детство я неплохо помню, какие-то моменты и сейчас могу рассказать, хотя, что там рассказывать? Что титьку до трех лет не отпускал? Что босой по хутору Бараниковскому бегал? Так не я один...
Родители мои родом то ли с Ново-, то ли со Староджерелиевской. Дело в том, что нам особо про наших казачьих предков не рассказывали, опасаясь, что мы где-то проговоримся по малолетству. Деда Данилу я живым не видел, но родители говорили, что он оставался нераскулаченным довольно долго, пока однажды красные и до него добрались. И умер дед в своей станице Полтавской в каком-то загоне. Дед был росту невысокого, и я помню, как мой отец плакал, когда видел похожего на него казака. Сам отец остался жив благодаря тому, что не воевал ни за красных, ни за белых – у него одна нога была короче другой на 7 сантиметров. Он ногу еще в 1898 году сломал в коленке, бежал, малой, да оступился…
Отец вообще был хорошим мастеровым: плотничал, умел крыши крыть «под корешок». (Это когда ровные ряды камыша предварительно связывали пучками, затем прикрепляли камыш к обрешетке крыши и снизу подбивали дощечкой). А еще сапожничал. Как-то сделал нам, детям, тапочки из резины с автомобильных скатов. Если забудешь на колодку натянуть – они сворачивались, как колесо! Зато воды не боялись.
Мама работала в колхозе, работы хватало и там, и дома – нас у нее росло четверо. Ели, помнится, всегда молча, перед едой читали «Отче наш». Был общий полумисок, и каждый от себя кусочек мяса отгортал – чтобы он кому-то другому достался. Вроде бы как тебе не хочется. Так мы и были воспитаны – приучены не брать, а давать.
Я больше всего воскресенья любил – потому что не надо было работать; надо было только кроликов кормить да кур. По воскресеньям когда курицу резали на обед или кроля – тоже праздник. Помнится, был очень рад, когда сосед Федька научил меня кроликов кастрировать – там два движения – взял это дело и вжик!
Хуторяне тогда, до войны, жили с опаской, время непростое было, и жизнь была какая-то двойная. Сколько раз бывало, взрослые стоят, о чем-то шепчутся, и вдруг – «тише, диты идуть». И тема разговора сразу менялась. А чтобы под ногами не крутились, дадут нам пирожков со стола – мы и убежали. Нам всегда говорили – «не кажите, шо вы казаки, их коммунисты не любять»! Мы не говорили, но и не забывали.
Меня знают благодаря памятнику Пушкину, установленному в Краснодаре у одноименной библиотеки. Малым я о нем ничего не знал, пока однажды сестра Таиса, которая работала уборщицей в школе, не принесла домой его портрет. Он висел над моей кроватью вместе с Айвазовским. Пушкина я не знал и не читал, книг-то не было, но лицо запомнил.
Вообще, рос я настоящим хуторским парнем, и ничего кроме хутора не знал. Например, поезд я впервые увидел только в 15 лет и был потрясен. Думал, что железная дорога – это обычная дорога, только крытая железом. Честное слово!
Наша хата находилась возле реки Протоки. А вообще, на берегу хорошо жить. Отец частенько ловил двухметровых осетров. Сейчас такое трудно представить! Но я это помню.
Война. Кресты и мины
- Новость о начале войны стала большим потрясением. Тогда, в 41-м, как только об этом объявили, у нас почему-то сразу начали грабить магазины. Я мелкий был, но тоже побежал с другими мальчишками, и притащил домой большую кучу маленьких блестящих пуговиц – ну, что досталось. Мать ими потом украшала рубахи. Помню, как жгли пшеницу перед приходом немцев, чтобы она не досталась врагу. С одной стороны поджигали, а с другой собирали в мешки да потом закапывали – зерну цену знали.
Помню, как немцы входили на хутор, не поверишь – парадным строем, все подтянутые, один к одному. До сих пор перед глазами эти арийцы.
Когда немцы пришли, отец нам вырезал из консервной банки нательные крестики. Немцы первым делом искали евреев. Увидели крестики – посовещались, покивали и ушли. А еще помню, как немцы зашли к хуторским армянам. У них знаешь, какие носы. Немцы сразу – «юде»? Нет, отвечают, мы – гермяне. Кто такие? Ну, в смысле, армяне, только за Германию.
Вскоре открыли церковь в Славянске-на-Кубани. Так что меня крестили в 1942 году при немцах. Они разрешили открыть построенный до революции храм Успения Богородицы, который не был разрушен. Я отлично помню себя, шестилетнего, во время крещения. Немцы крестились – я на них глядел и тоже крестился. Я недавно побывал в том храме. В детстве он мне казался как-то больше.
Война, конечно, очень глубоко в память засела. Помню, как румыны у нас все горшки трясли-переворачивали, искали еду. И рыжих финнов помню – они тут тоже против нас воевали. Как-то сидит батька, сапожничает, тут немцы зашли на двор, винтовки пирамидой сложили – а сами ушли в дом. Отец смотрел на оружие, а потом говорит мне – «Ни, нэ завоюють воны Россию, нэ завоюють!»
Дом наш, к сожалению, наши солдаты и разрушили. Войска разделяла река Протока. Наши часто обстреливали вражеские позиции, и мы уже знали, когда прятаться – бросали предупредительную мину. Свист, взрыв, родители нас в охапку – и в подвал. Пять минут у нас было. Иногда прятались под корягами на круче. Мина в воде не опасна, и если падает куда-то наверх, тоже – осколки поверху летят, не задевают. Может, и хате нашей ничего бы не было, но однажды немец заставил моего отца вырезать на фронтоне смотровую щель. Наши ее засекли – и шарахнули из пушки по вражескому наблюдательному пункту. Нам потом наши солдаты об этом и рассказали. Хата разлетелась в щепки, а рядом с нею стоял теленок на привязи – так у него ни царапинки!
А вот Рябчика убили. Пес у нас был замечательный, да только цапнул кого-то из фашистов – немец его и подстрелил. Лежал за хатой до утра. Мама встала, а он уже окоченел.
Наши пришли не так красиво, зато мы были рады. Немцы спешно покинули хутор без боя – боялись, что попадут здесь в котел аналогичный Сталинградскому. Наши сразу и переправились. Они были такие уставшие, грязные. Мать с теткой Галей им одежду стирали – так не поверишь, сколько вшей было! Брали нож и гниду с кальсон срезали – такие вот дела.
Нас четверо детей было. Мой брат Анатолий и сестра Таиса уже умерли. Я и Виктор живы-здоровы. Он инженер-строитель по призванию, закончил ростовский инженерно-строительный, плюс там же институт железнодорожного транспорта. До сих пор в Славянске живет. Еще у отца от первого брака были двое детей – Антон и Федор, который погиб в Брестской крепости. Но я с той семьей отношений не поддерживал. Родители мои похоронены там же, в Бараниковском. Вскоре после войны мой отец стал пекарем, маму из колхоза выгнали. Она плакала, а потом стала отцу помогать. Зато хлеб был. Про деда я рассказывал, его красные замучали, а о прадедах я знаю мало. Были среди них кавалеры всех Георгиевских крестов и других наград, да что с ними стало, даже в архивах толком не найдешь. Слышал, что были среди них выходцы со Ставрополья, по фамилии Шкуро. Негусто. В общем, вымираем помаленьку, вместе с осетрами…
Учеба и работа. Ученик Задорожного и Аникушина
- Лепить я еще ребенком начал, возился с пластилином, с глиной, пока батька косит – чего-нибудь вылеплял да еще листиками украшал. Растение такое было, копытень, мы его копытко называли, почти как клен. Преподаватель у нас в школе был с России, так он мне первый сказал, что мне учиться надо художественному делу, да я не послушал и поехал поступать в Ейский техникум физической культуры. Я никогда не брал больничный лист и даже в свои 70 лет с хвостиком могу сделать стойку на одной руке или уголок – здоровьем Бог не обидел. Казачья кровь дает себя знать.
Учился в Ейске с 1951-го по 55-й. За это время даже успел в армии отслужить, в химвойсках. Есть такой городок Фролово под Сталинградом. Призывали на несколько месяцев. У меня было несколько разрядов по нескольким видам спорта, нравилась легкая атлетика, но особенно увлекался классической борьбой. Один тренер был в Ейске, по фамилии Задорожный, так вот он был учеником ученика Ивана Поддубного. Он всех кидал. Однажды я даже участвовал в серьезном турнире. Меня там так кидали – ужас! Какое-то место снизу занял, но зато соседа, Веркиного батьку, мог через бедро бросить, а что еще надо молодому человеку?
Потом я решился поступить в Ростовское художественное училище, там хорошая школа была. В ней учились Евгений Вучетич – выдающийся советский скульптор-монументалист, а еще в конце 19 века армянский художник Мартирос Сарьян. Интересное было время…
…Когда человек молчит, за него могут говорить стены. В мастерской у входа неприметная фотография – знаменитый некогда питерский скульптор Михаил Константинович Аникушин с одним из студентов. На вырезанном фото из советского журнала середины 60-тых в вихрастом студенте узнаю собеседника. Аникушин в круглых очках задумчив, студент Жданов кажется немного растерянным. Институт живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина в Ленинграде Владимир Андреевич окончил в 1967-м. Дальше было испытание медными трубами.
- Ростов я оставил неожиданно для себя. Однажды увидел в газете статью про известного скульптора Михаила Аникушина, бросил третий курс и поехал к нему в Ленинград. Резко бросил – купил синий плащ из болоньи и билет. Бог помог: выиграл я какой-то конкурс, посвященный становлению советской власти, дали сто рублей – как раз хватило на переезд и на обновки. Аникушин сам меня выбрал. Я поступил к нему в мастерскую.
Лучший учитель, на все времена! Понимал скульптуру, как никто. Как-то встретились позже в Москве, где проходил съезд художников СССР. Он ночью приехал ко мне в гостиницу «Центральная», сказал, что я его ученик, мы взяли «Московскую» водку с зеленой этикеткой и грибы и просидели проговорили до утра. Такие художники – штучный товар. И учеников у него было человек десять. Тоже мастера, между прочим…
Учиться в Репинской академии было почетно, но сам Ленинград мне не нравился, я ж кубанский парень! А там чахлая погода, не то. В общем, на распределении попросился домой. Как у казаков говорят – каждый сверчок, знай свой шесток!
Меня распределяли в Томск, там большой культурный центр. Но я отказался – очень хотел вернуться на Кубань. Дипломную работу лепил с душой; называлась она «Зерно». Женщина постарше пересыпала его в руки женщины помоложе. Пришлось помучиться. И вот защита диплома, комиссия, Аникушин поправил мне воротник и говорит – молчи, я сам всё скажу! И так рассказал, что мой диплом – совсем не рядовая работа, а очень даже. В общем, поставили четверку. А я честно тогда думал – вот получу диплом, и на хрена мне эта скульптура сдалась, брошу всё и дома на Кубани займусь кроликами. Опыт же есть.
Однако опыт появился и за годы учебы. Всё изменилось, когда мне позвонили домой и сказали – твоя работа стоит в Академии художеств в Москве! Я не поверил. Приехал, и правда – выставка дипломных работ 1967 года. Они отливали дипломы со всей страны! И моя двухметровая работа смотрелась хорошо, мне было не стыдно. И вот тогда я заболел скульптурой по-настоящему!
Владимир Андреевич вздыхает и отгоняет от стола кошку, Кешину мамку. Смотрит вдаль.
- Советская власть мне была по нраву – о деньгах не думали, все вокруг были друзьями. Конечно, можно сказать, что я служил советской власти, но ведь можно сказать, что я служил своему Отечеству. Славы на мой век выпало немало, я получил даже больше, чем нужно, чем имею. А сейчас я – индивидуальный предприниматель, капиталист, далекий от денег…
Впрочем, о художниках судят по их работам, а не по вовремя уплаченным налогам.
Эпилог. Вена и кубанские колхозы
- Я был счастлив, что вернулся домой. Дома всё изменилось – к выпускникам академий советская власть относилась с уважением. Ученик Аникушина! Мне предоставили и квартиру, и мастерскую, и заказы пошли. Председатель Союза художников Кубани Филипп Калашнёв – настоящий талант, он земляк Сергея Федоровича Медунова, всегда интересовался – над чем работаете? И я ушел в работу с головой.
Мечты же иногда сбываются. Квартиру дали в центре, на пересечении Чапаева и Седина, у меня была «Волга», всё было. Моя жена плакала от радости, неужели всё наше. И двое детишек радостно обживались. Но не всё так просто.
Я тогда по молодости гулял, не думал об ответственности за семью, считал, что скульптура, работа превыше всего. Так первая семья и развалилась, хотя жена была умница. Теперь понимаю, что ошибался.
Мне нравится быть художником. Я влюблялся часто, и всегда только в лицо, которое видел – не думая о плотских страстях. Был маленький, увидел однажды икону Богородицы – и такое у нее было красивое лицо, что я тогда подумал: вот так бы всю жизнь лежал на печке да смотрел на нее…
В лице всё. И я счастлив, но наконец-то на старости лет сделал первую христианскую работу. Икона святого Целителя Пантелеимона на его одноименном источнике возле Иверской часовни в Горячем Ключе стала не просто новым творческим шагом, а моей сбывшейся мечтой. Бронзовую икону отливали в Жуковском, и получилось красиво.
Я счастлив сегодня и не завидую тем, кто отдыхает на Канарах или на творческих дачах в Крыму. Не это главное! Мечтать ты можешь, о чем хочешь, а жить нужно своим краем. Кубань – вот мои родные пенаты, здесь мои дорогие друзья, и здесь все особое, и в каждой росинке и букашке есть целый мир. И путешествие должно быть не развлечением, а познанием, вот о чем забывают. Я бы хотел посетить Иерусалим, увидеть храм Гроба Господня, а к развлечениям уже не стремлюсь.
Хотя вот в Вене, столице Австрии, довелось побывать – прежний губернатор Николай Кондратенко отправил в поездку нескольких кубанцев, чтобы посмотрели на местные памятники и создали памятник кубанским казакам. Не создали, но съездили. Вена памятниками богата, много конных фигур. Кондратенко искренне ждал от меня положительных результатов, но тема была очень сложная – я предлагал фигуру коня без седока. Казаков-то нету! Повыбивали! Тут каждый задумается о нашей истории, о своих корнях. Но пока нет ничего, как нет пока и «Покаяния» - скульптуры казака, похожего на императора Николая Второго, возле креста и коня. Никак не установят. А ведь покаяния нет и в прямом смысле…
Довелось, конечно, и по нашим станицам да по колхозам поездить, поработать. Работал, но и загуливал, бывало, как бессовестная собака без ошейника. Но я очень любил этих людей, их гостеприимство, эти очаги, и благодарил их памятниками. Они и сейчас стоят.
Ильичи в том числе. Ленин, если честно, мне не очень удавался. Но памятниками вождю мирового пролетариата я зарабатывал себе на жизнь, и могу его вылепить и сейчас с закрытыми глазами. Самого первого Ленина лепил для Щербиновской. Сам входил в образ и даже сейчас могу изобразить вождя – революция свершилась! Тут ведь форму вылепить легко, а вжиться в образ трудно. Это скульптору Андрееву довелось лепить его при жизни, а мы уже, как ни старались, частенько врали. Но практически каждый колхоз в стране заказывал Ленина, это было.
Что значит сделать бюст? Если вкратце, скажу главное. Первое. Человека, которого надо изобразить, надо любить. Обязательно! Второе – надо видеть объем и форму. Часто знают своего героя, знают его слова и мысли, историю его жизни, но не видят всю конструкцию, которой объект предстает в пространстве. Это важное чувство – чувство формы. Лепишь глазки, лысинку – и чувствуешь, и любишь. И помнишь, что конструкция – основа основ. Это не ля-ля чи шо. Ясно выразился? Ну, вот так-то…
И Владимир Андреевич уходит к соседу за красным вином.
24 мая 2011-го.