Люди вокруг поговаривали, что у него было все. У него было все, начиная с галстука под цвет пиджака и, набитого деньгами, кожаного кошелька, и заканчивая четырехкомнатной квартирой в новом жилом комплексе "Надежда". В подземном гараже каждое утро его ждал вечно чистый "БМВ" темно-зеленого цвета, на котором он отправлялся на работу. Работал он в одной, всем известной, фирме. Занимал довольно серьезный пост. Жена (кстати довольно приятной наружности) была в замешательстве, и, как утверждала местная вшивая газетенка, бравшая у нее мини-интервью по поводу случившегося, поводов для подобных действий у этого человека не было. Так же в этом самом мини-интервью жена утверждает, что каждое утро он съедал два тоста и выпивал чашку свежего кофе, прочитывал пару страниц своего любимого журнала и целовал на прощание дочь. У него был абонемент на занятия большим теннисом и бассейн, а так же читательский билет в областной библиотеке. Он умел жонглировать двумя апельсинами одной рукой, чем и веселил свою дочурку перед сном. Любил салат цезарь с анчоусами, ненавидел газированную воду и гордился своим тостером известной фирмы и моющим пылесосом с набором всякого рода насадок для чистки под диванами и все такое. Сексом занимался усердно, зачастую в миссионерской позе. После полового акта ходил в душ. Подробности интимной жизни дошли до меня из рассказа молокососов, живущих в доме напротив на пятнадцатом этаже. Сам процесс любви они изучали в театральный бинокль, украденный у родителей, которые, в свою очередь, любили коротать вечера в городской филармонии. Некоторыми подробностями поделились соседи, некоторыми друг их семьи, с которым я познакомился, когда устроился на крытый рынок в мясной отдел. Но это уже другая история.
Что же все таки случилось до сих пор не известно наверняка. Полицейские, работавшие на месте, дали заключение о самоубийстве, что вполне походило на правду, и с чем никак не могли согласиться ни жена ни соседи. Добросовестные жители того же дома утверждают, что более жизнерадостного и дружелюбного человека они не видели. Зато видели летящее тело, о чем немедленно доложили полиции.
Рейс состоялся в выходной. Жена повезла дочь на танцы, муж остался дома один. Вернувшись, вместо жизнерадостного и дружелюбного лица мужа, она увидела два заплывших жиром овала представителей правоохранительных органов, пытавшихся изобразить горечь. Горечь изображать их научили.
Выпрыгнул он из окна на кухне. Новое пластиковое окно. Двухкамерное. Москитную сетку он предварительно снял. Полет длился примерно четыре секунды. Приземлился на спину. Скончался моментально.
Все эти тонкости я узнал только несколько дней спустя. А пока...
Я налил себе еще выпить. Жил я, как раз, напротив этого комплекса. В зачуханой семиэтажке. На седьмом этаже. Каждую ночь в мое прогнившее деревянное окно, которое постоянно пропускало холодный воздух и не стоило и рюмки водки, светила надпись с названием этого самого жилого комплекса. Комплекс "Надежда". Само это название было смехотворным и оскорбительным. Я уже не говорю про факт того, что оно светило именно в мое окно. Это было похоже на насмешку, издевку или еще чего похуже. Я старался как можно меньше смотреть в ту сторону.
Я опять был на мели. Выпивка опять заканчивалась раньше чем хотелось, работа опять скрывалась от меня за спинами этих вылизанных ублюдков в жилетках поверх рубашек, а женщины делали вид что меня вовсе не существует, как сраного Санта Клауса или Йети. Они могли со мной выпить, посмеяться над моими шутками, пожать мне руку или повернуться ко мне спиной, чтобы я, пока никто не видит, мог вдохнуть запах их волос. Не больше.
Диван - сортир - диван - холодильник - диван - магазин - диван. Я ничего не делал, только пил и перечитывал какие-то книженки. Книженки весьма посредственные, но на хорошие у меня не было денег. Зато были деньги на дешевое пойло, на что я их, собственно говоря, и тратил.
Как раз в один из таких унылых дней продавщица в латке, где я беру выпивку и сигареты, рассказала мне о случившемся.
- Слыхал, - сказала она, засовывая бутылки в пакет, - паренек выпрыгнул с тринадцатого этажа. Вооон с того дорогущего комплекса. Ужас.
- Нет. Что случилось?
- Никто не знает. Он был такой славненький, и при деньжатах, и при квартирке. На кой черт сигать с такой высоты, ума не приложу.
Я вышел и побрел обратно в свою конуру, неся в пакетах свой досуг. Уже вечерело. Маленькие засранцы играли на площадке. Двое ****юков раскачивали девочку на качели. Каждый из них пытался качнуть сильнее, доставив тем самым больше удовольствия подруге. Так они пытались проявить свое превосходство. Показать кто на площадке главный, кто руководит девичьими взорами. Я ничего такого не пытался сделать. Я просто брел в потемках обратно в свою однушку.
Я поднялся на обоссанном, увешанном рекламными плакатами лифте. На одном из постеров на меня глазели три красивых, пропорционально сложеных лица. Два мужских и одно женское, посередине. Их черты были наполнены счастьем, глаза светились, а зубы были белее, чем снега Антарктиды. Они были рады тому, что подключили новый тариф на свою сим-карту. Но я то знал, что это все ложь. Чушь собачья. Ни черта они не счастливы, а даже наоборот. Глаза у них по большей части уставшие и красные, а зубы нихуя не белоснежные. Наебать улыбкой еще куда ни шло, но зубы врать не умеют. Наверное эти люди тоже уже сиганули в небытие из своих меблированных клеток. Или легли под поезд, на какой-нибудь пригородной станции. Или наглотались таблеток, которые врачи глотать не советуют. Приняли слишком большую дозу героина или кокаина. Может быть спустили курок. Повесились или утопились. Вскрыли вены в ванной или проломили стену в бетонном заборе на своей дорогой машине. Кому какое дело. Мне - никакого.
Я зашел в свою берлогу и не разуваясь плюхнулся в кресло. Старое советское кресло. С твердой спинкой и деревянными подлокотниками. Воняло перегаром и сигаретным дымом. Я налил себе еще и подумал о том парне. Какого черта он спрыгнул? Все недоумевали. Я тоже недоумевал. Но, тем не менее, всем вокруг было начхать на него и на то, что его не стало, включая меня. Всем, быть может, кроме его жены. Хотя и в жене я не уверен на сто процентов.
Я и сам думал об этом. Думал не спрыгнуть ли мне вниз. Седьмой этаж, конечно, не тринадцатый, но тоже вполне сойдет. Мое то положение похуже вашего, сэр. Жены у меня нет, дочки тоже, даже сраного галстука нет. И вместо кофе на завтрак я пью выдохшееся пиво, а вместо цезаря - крекер с горчицей. Даже окна у меня ебучие. Что уж говорить про все остальное. В нашем мире так принято. Если у тебя дерьмовые окна, то и сам ты дерьмо. Без вариантов.
Но я не спрыгнул. Даже будучи пьяным и в отчаянии. Даже будучи в собственной блевотине по колено. Не спрыгнул тогда, не спрыгну и сейчас, не спрыгну и завтра, и послезавтра, и через год. Не выпущу себе пулю в лоб, не вскрою себе вены в ванной, не накину петлю на шею, не дотронусь до оголенной розетки. Не буду оставлять прощальных записок, написанных дрожащей рукой, то ли от отчаяния, то ли от последней стадии алкогольного опьянения. Не дам надлежащим на то людям убирать за собой дерьмо, которое полезет из всех щелей после моей смерти. Я просто присяду в свое твердое кресло и закурю. И не потому что у меня кишка тонка. О, нет. Просто я слишком люблю себя. Я ненавижу эту поганую провинциальную жизнь. Ненавижу место где я живу. Ненавижу одежду, которую я ношу. Ненавижу телевизионные передачи, новые литературные бестселлеры, фильмы, музыкальные проекты. Ненавижу вечно улыбающиеся семейные пары, толстых бизнесменов на своих здоровых, черных "лэнд роверах", прыщавых продавцов-консультантов с бейджиками на фирменных футболках, замызганых студентов и студенток, сидящих в макдональдсе и колупающихся в своих айфонах. Но я люблю себя. Люблю себя, тонущего в дерьме, тонущего в море бесполезно проведенных дней, тонущего в бесплодных попытках занять свое место во всем этом. Я несчастлив, но я влюблен в себя. Я то знаю, что скрывается за этими стенами, обклеенными дешевыми обоями. За ними скрываюсь я. Я, окруженный пустотой съемной квартиры панельного дома, и пустыми бутылками из под дешевого пойла. Нищий, пропойца, бездельник с грязными стопами и красными глазами, ничтожество. Я бы ни за какие деньги не влез бы в чужую шкуру, как бы плоха ни была моя собственная. Я самозабвенно влюблен в себя. Поэтому я все еще жив, а тот парень нет. Он предпочел полететь с тринадцатого этажа. Я бы с тринадцатого этажа плевал на мимо проходящих людей. Они бы тоже на меня плевали. И мы были бы квиты.
Я посмотрел в окно. На улице уже совсем стемнело. Окна соседских домов полыхали желтым светом 100 Ваттных лампочек. Кое-где можно было разглядеть силуэты людей. Они готовили еду, общались, смотрели телевизор, помогали детям делать домашнее задание и черт знает что еще. На крыше одной из многоэтажек загорелся щит. Неоновые лампочки зажглись и окружили надпись, заковав ее в ровную рамку. Надпись была зеленого цвета и состояла из одного слова. Надежда.