Приступая к этой работе, я не ставила своей целью охватить литературоведческим взглядом весь роман Мейринка. Боюсь, это было бы не под силу даже человеку, во много раз более образованному и более тонко чувствующему, чем я. Обобщить, проанализировать, соединить в нечто понятное и ясное поток сознания Мейринка, его образы, мысли, идеи (всё это представляет собой поистине вершину литературного «кружевного хитросплетения») – это под силу только литературоведу-титану. Поэтому я скромно позволю себе поговорить с читателем всего лишь о нескольких главах романа «Голем», то есть о том, что я вполне понимаю, и что, на мой взгляд, составляет так называемую «красную нить» произведения, ибо мысли, высказанные в начале романа, служат канвой, основанием всего произведения.
Имя Густава Мейринка и его произведение «Голем», принесшее славу своему автору, известно большинству читающих людей. И всё-таки «Голем» не назовешь произведением, предназначенным для широкого круга читателей. Правда, в свое время (начало ХХ века) этим произведением зачитывались как блестящим остросюжетным бестселлером в духе Эдгара По или Анны Радклиф (триллером, как сказали бы теперь). Даже в наше время, когда «Голема» избавили от ярлыка «бестселлер» и «книга ужасов», его читают, но уже с другим чувством: как роман элитарный, более того, философский.
Кажется странным, что литературные критики сразу не разглядели в «Големе» птицу «высокого полета», одну из тех классических вещей, которые стяжали себе известность именно своей глубокой философской сущностью. Особенности языка (тем более, в блестящем переводе (с немецкого) А. Солянова), глубина общей идеи, мудрость некоторых суждений, великолепный стиль – всё это делает «Голема» бессмертным классическим произведением. Наибольшую роль играет духовность автора, точнее, его ВЕРА В БОГА. Без истинной веры (не будем сейчас размышлять о догматах никейского собора) не может быть подлинного шедевра. Пример: «Евпраксия» Павло Загребельного. Великолепная книга! Но воинствующий атеизм автора (быть может, по необходимости, в связи с жёсткими требованиями времени) просто погубил, уничтожил всю красоту «Евпраксии». Безверие отзывается глубокой недостаточностью духовной силы в любом произведении искусства.
М Рудницкий, автор вступительной статьи к «Голему» (Москва, «Известия», 1991 г.) пишет: « «Голем» воспринимался в первую очередь как… феномен развлекательного искусства, противопоставившего себя «серьезной реалистической традиции»… многим казалось, что книги типа мейринковской – лишь уступка обывательскому вкусу, спекуляция на извечном интересе к потустороннему и мистическому, успех за счет «щекотки нервов».
… Написанная в 1913 году, вышедшая в 1915, она (книга – К.В.) несет в себе…тяготение к гротеску, пристальный интерес к внутреннему миру личности, ощутившей… приближение грандиозных и роковых исторических перемен, своеобразный сплав узнаваемого, топографически очерченного пражского колорита с космическим масштабом художественного обобщения, когда столица Богемии, город со смешанным чешско-немецко-еврейским населением, становится как бы моделью предкризисного капиталистического мира».
Полностью согласна с вышесказанным, но «Голем» - книга слишком загадочная, и такого объяснения для нее мало. О главном в романе Рудницкий не упоминает. А это главное: попытка Мейринка осмыслить различие и сходство между синагогой и христианской церковью. Автору не удается соединить эти два вероисповедания, но он находит между ними удивительную связь, которой до него, мне кажется, никому не удавалось уловить. Эту связь он проводит через весь роман.
Действие происходит в еврейском гетто в Праге. Там живет герой романа, который таинственным образом получает имя «Атанасиус Пернат». Среди угрюмых домов с такими же угрюмыми дворами «мастер Пернат», как его еще называют, существует в состоянии некого полусна-полуреальности. Один из его снов: камень, похожий на кусок сала. Это первое соприкосновение автора с Библией. «Камень, отверженный строителями, будет поставлен во главу угла…». Камень преткновения с соблазна, и в то же время – пища для «алчущих и жаждущих правды»; только бы они посмели поверить в его спасительное существование!
Отвержение еврейским народом «камня во главе угла» влечет за собой тайный духовный голод, который испытывает всё население гетто. Потому оно и боится Голема: бездуховного, вечно скитающегося по земле существа, не знающего, чего он хочет и к чему стремится. Ведь он - отражение того состояния, в котором пребывает современное еврейское население. Поэтому его боятся. Никому не хочется в темном закоулке гетто встретиться с собственным двойником – с неприглядным, бесперспективным отражением самого себя.
2.
Густав Мейринк дает нам представление об еврейском гетто в Праге: «Вдруг я оказался в каком-то угрюмом дворе, и сквозь рыжеватую арку ворот увидел по ту сторону узкой грязной улочки еврея-старьевщика. Он стоял у подвала, верхний край входа был увешан ветхим металлическим хламом: сломанными инструментами, ржавыми стременами, коньками и множеством прочих допотопных вещей.
Подобное зрелище несло в себе удручающее однообразие, каким были отмечены все впечатления, изо дня в день… подобно разносчику, переступившему порог нашего опыта… картина не вызывала во мне ни любопытства, ни удивления.
Мне стало ясно, что я уже давно чувствовал себя здесь как дома».
Дома! До чего же мрачно, однообразно, неуютно в этом «доме», где так мало радости, где чуждых, отталкивающих лиц гораздо больше, чем дружеских. Например, соседка (или родственница, никто точно не знает) старьевщика с заячьей губой, Аарона Вассертрума, рыжеволосая Розина. Ей всего 14 лет, но она вызывает у Перната чувство отвращения. Его не покидает мысль, что Розина – сродни старьевщику. Он видит в ней и в старьевщике одно и то же колено Израилево.
«Среди еврейских лиц, ежедневно встречавшихся мне… я четко распознавал различные колена Израилевы, которые даже благодаря близкому родству, так же мало позволяли затушевывать непохожесть отдельных личностей, как смешивать масло с водой. Когда нельзя сказать: вон те, что там, братья или отец с сыном.
Тот принадлежит к одному колену, этот к другому, вот всё, что можно прочесть на этих лицах.
… Такие колена питают друг к другу презрение и ненависть… но они понимают, что это надо скрывать от постороннего взгляда, как страшную тайну». (Г.Мейринк).
Розина не вызывает симпатии, Аарон Вассертрум еще меньше вызывает ее со своим неподвижным уродливым лицом, с круглыми рыбьими глазами и заячьей губой.
«Он казался мне человеком-пауком, чуявшим малейшее прикосновение к паутине и притворившимся таким же безразличным ко всему». (Г.Мейринк).
Кроме Розины и Вассертрума есть еще братья Лойза и Яромир. Яромир глухонемой. В детстве братья и Розина играли вместе, теперь Яромир влюблен в «рыжую еврейку» и ходит за ней по пятам, а Лойза и Розина издеваются над ним, радуясь, что есть несчастное существо, с которым можно быть жестокими.
Какое ужасающее падение великого некогда народа раскрывает перед нами Мейринк! Вместо красивого, точно ангел, мужественного царя и воина Давида – старьевщик Вассертрум, вместо Вирсавии – Розина, вместо величия Израиля в лучах Соломоновой мудрости – грязное гетто в Европе, где живут истощенные потомки «избранного народа»! На всём и на всех – печать вырождения, пустоты и отсутствия любви, т.е. Бога, ибо Бог есть любовь.
Именно поэтому хотя Атанасиус Пернат в гетто и «дома», он чувствует себя здесь чужим.
3.
Знакомство Перната и Голема происходит в безмолвии. Таинственным образом Голем проникает к мастеру Пернату и дает ему книгу «Иббур» («Духовное зачатие»). Еще одно соприкосновение с Евангелием: кто не родился «от Духа», тот не узнает света вечной жизни. Пернату как бы предлагается выбор: жить вечно или умереть с жителями гетто.
Атанасиус Пернат стремится запечатлеть в себе образ Голема. Но как составить себе представление о форме, не имеющей содержания? Голем – это сокровенное НЕЧТО человека, отражение каждого жителя гетто. Его можно было бы назвать рукотворным зеркалом души.
Вид его прост – безбородое лицо с выдающимися скулами и раскосыми глазами. И всё-таки невозможно постичь его.
Только здесь, в гетто, и могло появиться подобное существо, не имеющее будущего. Согласно легенде (по Мейринку) Голема вылепил из глины раввин, отлично знавший тайны Каббалы, и заставлявший Голема действовать бездумно, автоматически – стоило лишь вложить ему в рот печать с магическими знаками. В это время Голем мог двигаться и выполнять черную работу, т.е. быть служкой при своем хозяине. Когда печать вынимали, он превращался в обычного глиняного истукана.
«И подобно тому, как Голем становился глиняным истуканом, если тайные знаки жизни извлекались из его рта, так и все эти люди, думалось мне, должны были мгновенно падать замертво, если у одного исчезали из головы его жалкие понятия, мелочные заботы…» (Г.Мейринк).
«Вымороченные беззубые хищники, лишенные власти и оружия», - сказал о них студент Хароузек, один из героев романа.
Голем чем-то напоминает создание доктора Франкенштейна. Мейринк так пишет о нем со слов одного из своих героев: «… он влачил… жалкое полусознательное состояние…» Однажды вечером раввин забыл вытащить записку изо рта Голема. Тот впал в бешенство, «понесся во тьме по переулку и стал крушить на своем пути что ни попадя…»
Раввин догнал его, вынул магическую печать изо рта Голема и тем обездвижил его.
Вновь мы наблюдаем сходство с Библией. Если Бог, Его дыхание и сама Сущность есть подлинная жизнь, и Адам с Евой - люди, обладающие бессмертными душами, то Голем – создание рук человеческих – всего лишь жалкое подобие Адама и Евы, рукотворное, бездуховное, безбожное, стало быть, демоническое. У него нет души. И если Господь обещает человеку покровительство, а позже – блаженство нескончаемой любви, то раввин, дерзнувший создать человека, что само по себе уже кощунственно, желает видеть лишь служку без чувств и мыслей, покорного исполнителя своей воли. Ни о какой любви и духовности здесь речи не идет: мы наблюдаем одно лишь кощунство, которое хуже убийства.
Впрочем, жители гетто ничем не гнушаются. Студент Хароузек, типичный «бедный студент» гетто рассказывает Пернату о сыне Аарона Вассертрума – докторе Вассори. Он делал вид, что обнаруживает в глазах здоровых пациентов опасность полной потери зрения. Разумеется, пациенты молили его предотвратить такое несчастье, и он соглашался, но требовал за операцию огромные деньги. Так золотой телец завладел еще одним отражением Голема; слепой повел за собой слепых, как в евангельской притче. Но тут студент Хароузек разоблачил его, и Вассори покончил с собой, таким образом окончательно лишив себя возможности обратиться к Богу с раскаянием. В сущности, перед нами путь Иуды, но если Иуда швырнул сребреники к ногам фарисеев, доктор Вассори не отдал денег, и вряд ли в его голове хотя бы раз мелькнула мысль, что он «продал кровь невинную».
Студент Хароузек, как позже выясняется, тоже сын Аарона Вассертрума: хиреющий и умирающий. Но Бог есть в его сердце.
В главе «Прага» есть сцена: Пернат и Хароузек пережидают под аркой ливень.
«- Вон плывет свадебный букет, - вдруг проговорил Хароузек и показал на увядшие миртовые стебли, которые несла мутная вода».
Так не должно быть, ясно говорит нам Мейринк, исполненный боли за еврейский народ. Свадебные букеты не должны плыть в мутной воде, подобно сынам Израиля, заблудившимся во мраке неверия и черной мистики, далекой от лучезарных евангельских чудес. И Голем в его старом лапсердаке не должен появляться среди людей их бездумным, бездуховным, безжизненным двойником…
4.
«… Однажды на безлюдной площади я увидел, как большие клочки бумаги… в безумной ярости вихрем кружили и преследовали друг друга, как будто сами себя приговорили к смерти. Через мгновение они вроде бы успокоились, но вдруг ими снова овладела бессмысленная злоба, и в безумном бешенстве они стали бушевать, забиваться в закоулки, чтобы заново разлететься в разные стороны и, наконец, исчезнуть за углом.
… Тогда во мне возникла смутная догадка: что, если мы, живые существа тоже… похожи на такие клочки бумаги?.. что, если жизнь в нас не что иное, как загадочный вихрь? Тот самый ветер, о котором в Библии сказано: знаешь ли ты, откуда и куда он идет?» (Евангелие от Иоанна: «Если Я и Сам о Себе свидетельствую, свидетельство Мое истинно: потому что Я знаю, откуда пришел и куда иду, а вы не знаете, откуда Я и куда иду»).
Рассказ о клочках бумаги принадлежит Цваку, актеру-кукловоду, одному из немногих друзей Атанасиуса Перната. И вновь мы видим тягу «положительных» героев-евреев к Евангелию: они читали Новый Завет и не желают быть похожими на клочки бумаги; им хочется обрести смысл жизни, выйти к свету, но рождение и воспитание удерживают их.
Остальные друзья Перната (музыкант Прокоп и художник Фрисляндер) больше склонны думать о Големе. Они просят Цвака, который более остальных знает о нем, рассказать то, что ему известно.
И Цвак рассказывает, прерывая свое повествование размышлениями о том, что Голем «жаждет обрести плоть и кровь» (т. е. стать Божьим созданием).
«Возможно, что существо (Голем – К.В.) всё время бродит среди нас, - говорит Цвак, - но мы не замечаем его… Может быть, это лишь нечто такое, что напоминает… произведение искусства БЕЗ ВНУТРЕННЕГО ОСОЗНАНИЯ (курсив К.В.) – художественное произведение, образующееся как кристалл, вырастающий из бесформенной массы, верный постоянному и неизменному закону».
Цвак рассказывает о женщине, столкнувшейся лицом к лицу с Големом.
«Она говорила, что твердо убеждена: тогда ее собственная душа – отделившись от тела – с чертами странного существа на миг предстала перед ней и взглянула на самое себя.
… она ни секунды не теряла уверенности в том, что представший перед ней мог быть только частью ее собственной души» .
5.
В гетто люди одиноки, несчастны, затравлены, их жизнь мрачна, но всё же и эта жизнь имеет свою отдушину: пристанище для всех уставших от бесцельного существования обитателей гетто. Эта отдушина так же убога, как и те, что прибегают к ее помощи в надежде на защиту, радость или хотя бы обыкновенный отдых.
Что же это за отдушина? Всего лишь навсего несчастный кабачок под названием «Салон Лойзичек». И вновь тайная печаль автора: люди, «выбравшие дорогу смерти» не стремятся в храм, не горят душой к молитве, не радеют о Боге. Они идут в «Лойзичек» - эту жалкую панацею от всех их бед, таких же убогих, как они сами.
«Лойзичек» - место малопривлекательное, тем более, для такого человека как мастер Атанасиус Пернат. Но, увлекаемый своими неприхотливыми друзьями, людьми простыми и малообразованными, он машинально идет туда вместе с ними.
Вот, каков «Лойзичек»: «Клубы едкого табачного дыма стелились над столами, позади них у стены деревянные скамьи были полностью заняты оборванцами: здесь были босоногие, патлатые и грязные продажные красотки… сутенеры в синих военных фуражках с сигаретой за ухом, скототорговцы с волосатыми кулаками и мясистыми пальцами, немым языком жестов сообщавшие друг другу гадости, разгульные… кельнеры с хамоватыми глазами и рябые приказчики в клетчатых штанах».
Пошлость атмосферы кабачка началась с красивой и грустной истории человека, которого бросила горячо любимая им жена. «Говорят, лазоревые цветочки Богоматери навсегда теряют свою окраску, если блеклый сернистый цвет молнии, предвещающей бурю с градом, вдруг упадет на них. Несомненно, душа старого человека навсегда ослепла в тот день, когда его счастье разбилось вдребезги. В тот же вечер он, до сих пор не знавший, что такое разгул, сидел в «Лойзичеке» пьяный в дым от сивухи. И «Лойзичек» стал для него тайным убежищем на всю его оставшуюся жизнь. Летом он спал где-нибудь на свалках новостройки, зимой здесь, на деревянной скамье». (Г.Мейринк). Постепенно вокруг несчастного собрался «батальон» бродяг и отщепенцев, которым он помогал, чем мог, и которые любили его за это. Этот блуждающий огонек любви и признательности в болоте пошлости невольно трогает. Когда несчастный благодетель бродяг умер, они похоронили его торжественно, со всеми почестями – пошлыми, но искренними.
Пернат слушает песню про звезды из теста. Песня основана на реальном факте. Она называется «Отравленная молитва». Некогда два пекаря в предпасхальную субботу отравили печеные звездочки и рогалики, желая умертвить часть населения гетто, но преступление было предотвращено, и люди спаслись от смерти. Снова мы видим бездумную, бессмысленную нелюбовь, даже ненависть жителей гетто к своим собратьям.
Долго выносить атмосферу «Лойзичека» невозможно. А. Пернату становится плохо, друзья уносят его из кабачка к архивариусу Шмае Гиллелю, чтобы тот помог мастеру.
… Гиллель так же или почти так же загадочен, как архивариус Линдгорст из сказки Гофмана «Золотой горшок». Один его вид умиротворяет Перната, который уже пришел в себя. Гиллель – человек одного интеллектуального и духовного уровня с главным героем, они как бы говорят на одном языке.
«- Однажды проснувшийся никогда не умрет, - обращается архивариус к Пернату. – Сон и смерть единосущны… две стези бегут рядом: дорога жизни и дорога смерти. Ты взял книгу Иббур и прочел ее. Душа твоя зачала от духа жизни».
Пернату хочется быть таким же, как все, то есть, идти дорогой смерти, но Гиллель дает ему понять: он уже не может идти дорогой смерти, потому что выбрал дорогу жизни.
Таким образом, становится понятно, почему Пернат – изначально чужой в гетто. Он одинок по сути своей. В своем одиночестве он подобен Голему, но, в отличие от Голема, он – создание Божье, и тянется к свету. Ему хочется тепла, любви, совершенства, но он еще не пришел к тому, чтобы обрести их в христианской вере; от синагоги же он уже отошел. Его дух стремится познать истину. И тогда к нему внезапно приходит любовь…
6.
Неожиданно Пернат получает анонимное письмо от знатной женщины. Она умоляет его о встрече в надежде на помощь с его стороны и назначает место встречи: собор на Градчанах.
Вот оно, первое «знамение любви»: встреча, назначенная в христианском храме!
Пернат счастлив. «Смеясь и счастье обещая, вошла ко мне юная фортуна, дитя весны. Душа живая просила у меня защиты! У меня!
… Жизнь снова вернулась к мне во всём своем блеске и великолепии.
Стало быть, бесплодная смоковница может приносить плоды?» (Г.Мейринк).
Гетто пытается удержать человека, рвущегося к свету: «Мы тебя не отпустим, ты – наш, мы не хотим, чтобы ты радовался…» Но Пернат не обращает внимания на этот «шепоток сумрачных углов». С трудом дождавшись назначенного времени, он уходит из гетто: такое чувство, что птичка вылетает из безобразной ржавой клетки.
«Через сводчатую арку я вышел на Старогородскую площадь и миновал бронзовый фонтан, решетка которого в стиле барокко была увешена сосульками, перешел по Каменному мосту с его фигурами святых…
Мой… взгляд упал на… песчаниковую фигуру святой Лутгарды, обреченной на муки: снег густо лежал на веках кающейся мученицы и на цепях, сковавших простертые в молитве руки.
Арки ворот втягивали и выталкивали меня, мимо, не спеша тянулись дворцы с резными торжественными порталами, внутри которых виднелись львиные головы с бронзовыми кольцами в пасти.
И здесь повсюду снег и снег. Мягкий, белый, как шкура исполинского северного медведя.
Высокие горделивые окна с блестящими обледенелыми карнизами равнодушно созерцали облака.
Я поднимался по бесчисленным гранитным ступеням на Градчаны, где каждая ступень была шириною в четыре человеческих роста, и перед моим взором внизу постепенно открывался город со своими крышами и фронтонами».
Какой тонкий, физически и духовно ощутимый, зримый отрывок – один из самых лиричных, поэтических в «Големе»! Ощущение зимней Праги входит не только в наше сознание, но и в душу, наполняя сердце уютом зимнего покоя, красотой белого от снега, точно спящего города, замершего в скромном и одновременно с этим торжественном величии! Невольно мелькает в памяти заснеженный Петербург, не правда ли?
Встреча с дамой происходит в соборе. Молодая женщина рассказывает Пернату о том, что она замужем, но влюблена в другого человека. Они тайно встречаются, однако за ними следит Аарон Вассертрум! Зачем он это делает, даме непонятно, но она в ужасе. Она готова отдать Вассертруму все свои драгоценности, лишь бы он перестал следить за влюбленной парой.
«Скажите же, ради Христа, хоть словечко, что поможете мне!» - умоляет женщина.
Это «ради Христа», произнесенное как мольба во имя жертвы, во имя любви, звучит как самый сильный до сей минуты призыв к евангельскому свету, к милосердию и состраданию.
Пернат вспоминает, что его собеседница известна ему. В его памяти возникает маленькая девочка в белом платьице на зеленой тенистой лужайке дворцового парка (видимо, когда-то он в чем-либо помогал ее отцу и подружился с ребенком). Дама тоже вспоминает об этом – и о часе их расставания.
«Я… решила подарить вам (на память – К.В.) коралловое сердечко, которое… носила на шее, на шелковой ленточке. Но мне стало стыдно, я боялась показаться смешной…»
Пернат, как может, успокаивает ту, что ждет его помощи. Она уезжает, а он возвращается домой. Перед входом в еврейский квартал – рождественская ярмарка. Пернат слышит, как Цвак, актер-кукловод, цитирует:
Так где сердечко из коралла?
На ленте шелковой оно
В лучах рассвета заиграло…
И этот стишок невольно трогает нас силой своего образа, затаенной любовью и мягкой, ненавязчивой музыкальностью…
7.
Те несколько глав романа, которые я взяла на себя смелость проанализировать, - по моему мнению, есть основные главы «Голема». И как бы ни заблуждался сам автор в вопросах веры и в собственном виденье человеческого существования, смысла жизни, т.е., рая, через всю книгу проходит – ненавязчиво, но прочно – определенная мысль: древний народ, «избранник Бога», спасется лишь в том случае, если выйдет из тьмы к свету. Свет этот – вера в Христа, как бы превратно ни понимал ее сам Мейринк. Другого пути ни у евреев, ни у других народов нет. Только высшая, Небесная, Божественная любовь способна спасти их. И те, что обретут ее, обретут вместе с ней жизнь вечную, оставив в вечной тьме Аарона Вассертрума и подобных ему. Евангелие утверждает, что древний народ обретет вечную жизнь именно через веру в Господа, в Святую Троицу. Слово Божие есть слово Божие; никто не отменял его. Наше дело не сомневаться в священных законах, но с радостью ожидать их исполнения.