- Предки опять в Прагу на четыре дня отваливают, - обыденным тоном сообщил Маечке Аркаша в среду вечером, - завтра утром.
Аркашины родители имели привычку держать сына в неведении относительно своих планов до самой последней минуты. Таким образом, как им представлялось, они несколько затрудняли ему задачу по осуществлению его противоестественных, уму непостижимых выкрутасов. Они ошибались – никакой предварительной подготовки ему для этого не требовалось.
Внутри у Маечки все похолодело. Или запылало. Или и то, и другое одновременно. Трудно было сказать, понять… Завтра. Она никому ничего не скажет. Даже Розе. Во всяком случае до… Аркадий держал себя как ни в чем не бывало. Говорил, увлекался, цитировал… О том, что ожидало их обоих уже меньше, чем через двадцать четыре часа, разумеется, не было произнесено ни слова.
Как хотелось не расставаться, как хотелось, чтобы сегодняшний вечер, каким-то невероятным волшебным способом, обернулся вечером завтрашним, чтобы ни ночь, ни рабочий день впереди не маячили у нее на пути своим несообразным, никому не нужным существованием.
Аркадий, наверно, чувствовал то же, что и Маечка – оторваться друг от друга им ни так, ни эдак - попросту не удавалось. На помощь подоспело, как обычно:
- Завтра в сумерки встретимся мы, ты протянешь приветливо руки*, - Аркадий прокашлялся, - ну, дальше там совсем не про нас.
Счастье Маечки было безраздельным, космическим, совершенным.
Ночь, на удивление, пролетела быстро и незаметно. Судя по всему, Маечка, переполненная и потрясенная навалившейся на нее неожиданностью, заснула в одно мгновение. Крепко заснула. А ей казалось, что она всю ночь будет думать о предстоящем вечере. В начале седьмого маме пришлось даже слегка потрясти ее за плечо. Маечка открыла глаза – какая у нее уютная, вся искрящаяся светом и радостью комнатка. И как все хорошо – мама, папа и Аркаша… Вот Роза обрадуется.
Давно она не ела такой вкусной яичницы с салатом. А волосы – волосы сегодня, как никогда – вели себя послушно, легли красиво и никуда, куда их не просили, не лезли.
Аркадий проснулся рано, чтобы проводить родителей. До такси. Настроение у мамы с папой было превосходным, опасения по поводу вероятных аркашиных похождений несколько побледнели в удивительном свете его последнего, совсем не похожего на предыдущие, увлечения. Тьфу-тьфу-тьфу. Такая необычная девочка. Настолько несовременная... А вдруг, это именно то, что ему нужно…
Вернувшись домой, Аркаша решил изготовить на вечер чего-нибудь вкусненького. Он знал, что должно произойти сегодня – да уж, не вчера родился, и даже не позавчера – и это его страшило. Первый раз в жизни. Угораздило же… Бедный ребенок… Ну, что он может предложить ей потом? Разговоры о Джойсе и прогулки с Джойсиком? Слабовато…
Чтоб окончательно не увязнуть в этих малоприятных размышлениях, он позвонил ей… Маечке. Они поболтали, как всегда – хотя нет, чуть меньше обычного, и затем каждый вернулся к своим занятиям. Маечке еще предстояло разгрести кое-какие накопившиеся за последнее время должки. Вот и хорошо. Так скорее наступит вечер.
Они еще разочек – не выдержала Маечка – поговорили по телефону. Аркашино воодушевление било как из брандспойта – и, как водится, цитатами. Ну, до встречи осталось совсем недолго.
По дороге домой Маечка решила, что не будет дожидаться сумерек. Она наскоро пообедает с родителями (этого ежедневного удовольствия она лишать их не станет), соберется – все как полагается, по розиным рекомендациям и… отправится с Микушей к Аркадию… сделает ему сюрприз… Да и самой ей нипочем не выдержать еще пары часов.
Все прошло как Маечка себе и запланировала. Благоухающая и нарядная (в меру разумного, чтобы мама с папой ничего не заподозрили), с Микушей на поводке в начале седьмого она вышла из дома:
- Да, мы сегодня раньше договорились встретиться, - крикнула она, уже скатываясь вниз по лестнице и сама удивляясь тому, как легко получилось у нее сказать родителям неправду – незначительную, но неправду. Совсем как у Розы. А то, что кроется за незначительной этой неправдой… боже мой… уже скоро она…
Силой сдерживая себя, чтобы не перейти на бег, Маечка в считанные минуты очутилась у аркашиного подъезда. Только перед дверью его квартиры она на секундочку задержалась, чтобы угомонить дыхание. Неожиданно резкий (она и забыла) звонок рассек тишину.
Дверь открыл… открыло… какое-то чудовище. В измызганных чем только возможно штанах, в распахнутой рубашке на жирной груди, где маечкины, теперь безукоризненно видящие глаза отчетливо разобрали тошнотворное слово "ТОЛЯН", оно стояло и бессмысленно пялилось на нее. Оглушенный таким приятным сюрпризом Джойсик вертелся в дверях, как миниатюрный перпетуум-мобиле, наскакивая попеременно то на Маечку, то на Микушу. Чудовище, судя по всему, мучительно пыталось осмыслить создавшуюся ситуацию – оно шевелило губами, время от времени оглядываясь внутрь квартиры, и чесало в слипшейся, давно немытой волосне. Наконец оно с усилием произвело на свет конечный, а может, и промежуточный продукт своей мозговой деятельности:
- Лёх, Лёха, тут баба какая-то. К Аркашке, видать, пришла. А он, эта… вырубился, мать его, - последнюю фразу он, похоже, обратил к Маечке, так как единственным открытым, мутным своим оком силился сфокусироваться именно на ее лице.
Маечку парализовало. Она не могла двинуть не единым мускулом: ни отвечающим за перемещение в пространстве, ни способствующим речевой деятельности, ни даже регулирующим направление взгляда – она была совершенно не в силах оторвать глаз от этой страшной, распухшей, пьяной рожи.
Рожа тоже не знала, что нужно делать. Так они и стояли в ступоре друг против друга, и только маленькие четвероногие приятели ни на мгновение не прерывали своей развеселой игры на узком пятачке лестничной площадки.
- Толян, ты чё, подох там, бля? – голос за кадром приятными обертонами отнюдь не отличался.
- Тут баба какая-то, - опять затянул свое Толян.
- Ну-тык звал бы ее, казёл, чё ты, бля, телишься-та? – этим явно заключающим в себе внутреннее противоречие предложением Лёха, очевидно, все-таки частично вывел Маечку из охватившего ее столбняка, и она начала пятиться от двери к лестнице.
- Не, не такая…, - Толян хотел сказать что-то еще, но, за неимением в словарном своем запасе необходимых для выражения мысли слов, только бестолково поводил вокруг руками в попытке изобразить, какая именно – не такая.
Маечка сомнамбулически спустилась по ступенькам и вышла на улицу. В голове, да и в желудке, несмотря на плотный обед, была пустота. Ноги сами вели ее куда-то, безжизненно волочась в неизвестном и неинтересующем ее направлении. Домой возвратиться она не могла… Не теперь… Иногда Микуша с удивлением оборачивался к ней: мы же гуляем, верно, а спим мы дома – каждый на своей кровати. Маечкины ноги добрели до парка. Наступили сумерки, но Маечке было все равно. В самом дальнем, самом темном углу нижнего яруса парка она осела на скамейку: "Значит, вот о чем он говорил… Алкогольная зависимость… Но почему, почему именно сегодня?.. И это его друзья… В точности как те – из детства, когда бабушка водила ее из школы. Господи… Неужели и он так выглядит, когда… когда… напивается? Какое омерзительное слово… Напиться… и Аркадий… Это как… ледяная жара… живой труп… наполненный вакуум… Оксюморон, чтоб ему… Уж замуж невтерпёж… Вакуум…
Она вернулась домой к одиннадцати, как обычно.
- Вы что, поругались? Что он сделал? – как Маечка ни старалась, но мама, тут же почувствовала, что перед ней совершенно другая, чем несколько часов назад, Маечка. Мама говорила шепотом, чтобы не услышал папа, впившись в маечкино лицо страшными безумными глазами.
- Нет, что ты? У меня просто очень разболелась голова, - оказалось, что говорить неправду не так уж и трудно, тем более что, на самом деле, это и неправдой-то не было. Маечка разулась, выпила таблетку от головной боли и еще какого-то отцовского снотворного (так, чтоб никто не заметил) и сразу же скрылась в своей комнате. Не раздеваясь, она легла на кровать. Два раза она сказала сегодня неправду, но какая пропасть между ними… Все, все кончено... Завтра пятница, послезавтра суббота… Только бы Роза не приехала… Последним, удивительно что еще оставшимся у нее усилием воли Маечка все-таки заставила себя раздеться, с тем чтобы утром не создавать дополнительной пищи для и без того неизбежных маминых расспросов.
Во сне все снова было как прежде. Они гуляли, держась за руки, Аркадий говорил – Маечка даже узнала цитату из Грибоедова, и не какую-нибудь "свежо предание", а самую что ни на есть неожиданную. Что-то там… голубушка, так живо… Они все шли и шли, казалось, они немножко заблудились. Но с Аркадием Маечка ничего не боялась. Он найдет выход из этого темного запутанного места.
- Подожди меня секундочку здесь, - сказал Аркадий и полез напролом в непонятно откуда взявшиеся густые заросли, поразительным образом напоминающие кустарник, из которого он появился в ту самую памятную пятницу.
Прошло минут пять, а может, и все десять. Маечка стояла в растерянности, не понимая, куда делся Аркадий. Она присела на скамейку, и ей безумно захотелось прилечь. Скамейка была жесткой и неудобной, но потребность соснуть хоть полчасика пересиливала как физический дискомфорт, так и законопослушнические колебания. Она задремала, сжимая в руке микушин поводок. Провалившись – вырубившись(?), буквально, на пару минут, Маечка проснулась в невообразимом ужасе: где Микуша? Наверно, во сне она разжала руку, держащую поводок, и он убежал. Что же теперь будет? Маленький, неприспособленный, мало что соображающий Микуша выскочит на шоссе прямиком под колеса проезжающих автомобилей…
И тут она увидела, что сидит в ночной рубашке на своей мягкой кровати, а за окном давным-давно уже рассвело. Она вспомнила все сразу – нет, она потеряла не Микушу, она потеряла Аркадия – навсегда.
В пятницу Маечка могла позволить себе проспать допоздна. Но все равно… в какой-то момент… Вот если бы все выходные не выходить из комнаты – а ведь ей предстоит завтракать, обедать… нет, только не гулять… с родителями. Она взрослый человек. Имеет она в конце концов право не давать разъяснений?
Мамин голос раздавался все громче и громче. Полдесятого. Доносившийся с кухни запах оладушек вызывал тошноту. В горле пересохло. Придется выйти хоть воды попить.
На кухне родители обсуждали захлестнувшие страну палаточные протесты. Нет, на это у нее нет сил.
- Я позавтракаю чуть попозже, - с большой керамической, украшенной совершенно неуместной надписью "веселого праздника" чашкой минеральной воды Маечка двинулась в направлении… какая разница, в каком направлении, лишь бы подальше… от всех.
По дороге она задержалась у книжных полок, неожиданно споткнувшись взглядом о "Горе от ума". В голове заерзало, затрепыхалось что-то мешающее – Аркадий, Чацкий из сна… Зачем ей цитата из сна, когда все кончено… Когда Аркадий предпочел ей… Левая рука бесцельно барабанила пальцами по корешку. У опорожненного сознания просто не было сил сопротивляться этой безысходно заевшей, мелко подрагивающей руке. Выдернув книжку, Маечка скрылась у себя в комнате.
Бедный Микуша: ему так хотелось поиграть, а то и прогуляться – теперь с Маечкой, а она даже не посмотрела на него. Маечка снова легла, положив книжку рядом с собой. Белый потолок, белые стены… как в больнице. Что же делать?..
- Ты что, заболела? – взволнованный мамин голос вырвал Маечку из глубокого сна, как из темной, абсолютно пустой, бездонной ямы.
- Нет… то есть, может быть… в самом деле, я что-то правда плохо себя чувствую, - спасительный сон, спасительный ответ… Как хорошо было бы вообще не просыпаться. Никогда.
Родители засуетились. Температуры нет, но все равно - для начала чай и… нужно сварить бульон. Хочешь, позвоним доктору? Нет, с чем же ему звонить? Ну, тогда отдыхай, слава богу, что сегодня пятница.
Жаль. Не чувствовать боли и пустоты… пустоты и боли Маечка могла только во сне, а заснуть снова у нее, наверно, уже вряд ли получится. Рядом с кроватью валялся Грибоедов, скинутый ею во сне. Да, собственно, какое имеет значение… Она подняла с пола маленький томик в мягкой обложке.
Пролистнув с десяток первых страниц, Маечка чуть более пристально стала просматривать сцену появления Чацкого. Она отчетливо помнила, что там было слово "голубушка" и еще "живо" или что-то похожее. До конца первого действия ничего подобного не обнаружилось: ни голубушки, ни живо. Маечка продолжила перебирать реплики Чацкого, но искомых слов не оказалось и дальше. Что же это значит? Она несколько раз возвращалась к сценам, где, по ее представлению, могла вырисоваться злосчастная цитата, но ее там не было и в помине. Маечка решила внимательно прочесть пьесу целиком, с начала и до конца, и тогда уж этой предательски ускользающей цитате от нее никуда не деться…
Прошло меньше часа – книжка близилась к концу, и Маечка все больше отчаивалась, так как ничего даже близкого к так очевидно узнанному ею во сне Чацкий не говорил ни в начале, ни в середине, ни, по всей видимости, в конце пьесы. Слово "голубушка" встречалось в тексте всего однажды, и то в устах Лизы. Да и единственное "живо" было произнесено вовсе не Чацким, а Софьей. Что за наваждение? Неужели приснившейся ей цитаты на самом деле не существовало?
И тут раздался звонок лежавшего рядом с кроватью ее мобильника. Сердце бешено заколотилось, норовя разнести вдребезги грудную клетку. Она схватила разорявшийся "Камаринской" аппарат - с мигающего экранчика на нее смотрело улыбающееся розино лицо. Черт… Не ответить ей в голову не пришло.
Да, конечно, мама уже успела нажаловаться – и по поводу вчерашнего ее возвращения в "расстроенных чувствах", и насчет сегодняшнего, внезапно возникшего у нее недомогания. Маечке не хотелось, совсем не хотелось рассказывать Розе о том, что произошло накануне: какой стыд… но слова хлынули из нее, как селевой поток – безудержной болью пробивая себе новые неизведанные доселе русла. Ведь она шла к Аркадию готовая на все и в ожидании всего, этот день должен был запомниться им на всю жизнь, а он… он… он предпочел ей… Лёху и Толяна. Большего позора нельзя себе даже вообразить.
- Детонька, ну и плюнь ты на него с высокого минарета. Это болезнь. Я, конечно, не подозревала, что в такой безнадежной форме. Но тут уж, что поделаешь – и не вини себя, такое трудно предвидеть. Главное, по-моему - ты теперь убедилась, что ничего здесь страшного нет, что тебе это под силу, раз плюнуть, можно сказать… Так что даже не думай и не переживай, мы тебе мигом кого-нибудь другого сыщем.
- О чем ты говоришь? Такого, чтоб с ним было так хорошо, так легко и интересно, больше нет.
- Да уж, интересно, это точно. Оригинально. И неожиданно. Давай я завтра тебя на море свожу.
Маечка сопротивлялась изо всех сил, но справиться с Розой, возможно, на земном шаре кто-то и мог, но этот кто-то был совершенно не Маечка.
Назавтра в десять часов утра (Маечка, пользуясь неотъемлемым своим правом на субботний отдых, подкрепленным неважным вчерашним самочувствием, еще даже носа не высовывала из комнаты) квартиру сотряс захлебывающийся лай Микуши, и через минуту Роза, одетая минимально, уже обнималась с изумленными родителями, которых она о собственных планах в известность ставила отнюдь не всегда. Да, для Розы это и вправду было исключительным подвигом – проснуться в такую рань, да еще в выходной, да еще нагрянуть в Иерусалим. Но чего не сделаешь для младшей сестренки.
В дороге и на пляже, в море и в ресторанчике на территории тель-авивского порта Роза болтала, ни на секунду не закрывая рта, не давая Маечке слиться воедино с собственными мыслями, постоянно выдергивая ее из этого утягивающего во мрак потока, заставляя реагировать и соглашаться. Она рассказывала анекдоты и истории из мишелькиного детства, которые Маечка уже слышала не раз, перемежая их впечатлениями от бесчисленных заграничных поездок, знакомств со всякими знаменитостями, планами на ближайшее и отдаленное будущее.
Почти на сутки удалось Розе оттянуть полное маечкино погружение в непроглядный омут отчаянного беспросветья. Но после такой, по маечкиным критериям, бурно проведенной субботы это все-таки неминуемо в конце концов произошло. Мама с папой решили, что нужно срочно поговорить с Аркадием или его родителями. Неожиданно оказалось, что нужных номеров телефонов у них-то и нет. Оставалось лишь наведаться туда без предупреждения. Не совсем прилично, конечно, но выбора нет.
Маечка давно уехала на работу. Рассчитав, что десять, как ни крути, ни при каких обстоятельствах уже не слишком рано, мама, и так и сяк прокручивая в голове предстоящую беседу, отправилась к Аркаше домой. К ее удивлению и разочарованию, дверь никто не открыл – теперь непонятно, как ей действовать дальше. Не может же она караулить их под дверью, а если нет, то когда есть смысл подойти еще раз? А вдруг они уехали? И в этом кроется отгадка маечкиного состояния? Нет, вряд ли.
В отделе было особенно безлюдно, что являлось характерной картиной для второй половины августа. БОльшую часть дня Маечка провела, сидя на стуле и упершись взглядом в одну ничем не заслужившую такого пристального внимания точку. Благо, всю накопившуюся работу она выполнила в четверг и ничего срочного от нее, похоже, не требовалось. Звонила мама, звонила Роза, звонил папа… Зачем? Нет, они не виноваты… Она даже не могла читать. И дома тоже. И назавтра…
Выбраться снова для разговора с родителями Аркадия или самим Аркадием у мамы не получилось ни вечером, ни на следующее утро. Она собиралась предпринять еще одну попытку вечером.
Закончился второй рабочий день недели. Мало что замечая вокруг себя, как испорченный автомат со считанными, неизвестно для чего сохранившимися функциями, Маечка вышла из библиотеки. Аркадия она увидела сразу. Величественного, в ее любимой черной тенниске, с необъятным и каким-то эклектичным, сложенным, наверно, из десятка наименований, букетом цветов, Аркадия, действительно, пропустить было трудно. Пустота внутри отозвалась пронзительной болью, до сих пор еще державшие ее ноги ослабели, и Маечка, силясь удержаться на них, прислонилась к оставшейся у нее за спиной стеклянной панели. Аркадий почти бегом кинулся в ее направлении.
- Я знаю, что мне нечего сказать, и ты должна была бы послать меня к черту… Вовек не искупить своей вины**… да, чтоб тебя, я же собирался сегодня без… Прости, пожалуйста, если можешь… Хочешь, я встану перед тобой на колени?
Маечка не знала, чего она хочет, но этого она не хотела точно. Он всунул в ее безвольные руки свой неохватный букет, и они вместе пошли куда-то. Аркадий говорил, стараясь не сбиваться с намеченного пути, Маечка лишь пыталась прийти в себя – уразуметь, почувствовать… Чего же она, на самом деле, хочет?
Жуткая пустота внутри мало-помалу стала поддаваться – сначала по краям ее, то тут, то там заплясали какие-то теплые оживляющие всполохи, постепенно разрастаясь, они двигались навстречу друг другу, согревая и пробуждая, пока не вспыхнули наконец ровным, голубым, ласковым пламенем в самой середине, неторопливой, густой волной заливая все маечкино нутро покоем и светом. Может, еще все будет хорошо – он постарается…
Маечка позвонила родителям: она задержится, беспокоиться не нужно – она с Аркадием. Немного погуляет по территории университета (тут же так красиво), а потом Аркадий пригласил ее в кафушку здесь поблизости.
А дальше все опять вернулось на свои круги – и утренние разговоры, и вечерние прогулки с собачками, и мимолетные прикосновения, и нескончаемые объятия в темноте, и посиделки за чашечкой чая с маечкиными и аркашиными родителями. Приближались осенние праздники. И тут, как бы между прочим, Аркадий предложил Маечке… они, конечно, уже говорили об этом… но теперь предложение прозвучало без какой-либо тени тогдашней, заложенной в некоторой временной отсрочке, неопределенности:
- Поедем в Эйлат, ты же можешь прожить без работы несколько дней, или даже на праздники, но хотя тогда там не продохнешь…
Маечка попыталась ответить, но не знала что, не знала как… И поэтому у нее рождались только какие-то нечленораздельные звуки.
- А ты попроси Розу взять родителей на себя, - Аркадий, как всегда, попал в яблочко, - а гостиница… лучшее место для новичка с маской и недалеко от подводной обсерватории – точно, это "Анесиха"–"Принцесса", у самой египетской границы…
Маечка дернулась.
- Ты не бойся, у них, конечно, "весна" со всеми из нее вытекающими, но там ни капельки не опаснее, чем в любом другом месте.
Решено. На Розу можно положиться. Через десять дней они едут в Эйлат. Выедут рано, семичасовым автобусом, и еще прежде, чем получить ключи от номера, отправятся на мостки, ведущие прямиком в море. Надо бы не забыть солнцезащитный крем.
Полторы недели Маечка провела как в тумане, она была совершенно не в состоянии думать ни о чем другом, кроме Эйлата. Роза выполнила возложенное на нее поручение просто фантастически – от родителей Маечка слышала лишь о том, чтобы они с Аркашей плавали осторожней, чтобы она взяла то или иное платье, ну и чтоб, естественно, звонила почаще. А после возвращения (маечкина мама уже договорилась с аркашиной мамой) наконец-то состоится их ответный визит, так долго откладываемый из-за папиного плохого самочувствия. О многом нужно будет поговорить.
Аркадий тоже волновался. Его пугало, его по-настоящему впервые в жизни пугало, как бы снова не сорваться (даже слово какое-то чужое родилось для определения). Ни до, ни во время, ни, желательно, после. Он не имеет права так с ней поступить еще раз. Не с ней. С ней нельзя. Не еще раз. Неужели он не сможет с собой справиться? Но почему? Ведь если дома выпивки нет, а в магазин за ней не пойти, то и не напьешься – кажется, довольно просто. Однако именно простота этого построения пугала его еще больше. Да и причем здесь магазин? Его никогда не останавливало ни отсутствие открытых требуемых магазинов, ни даже полное безденежье. Черт, черт, черт… Он этого не сделает. Он же дал ей слово.
В день накануне поездки Маечка, как всегда, в положенное время отправилась на работу. Сумку она соберет вечером – много вещей ведь ей не понадобится. Зачем? Надо будет лечь сегодня пораньше, чтобы не опоздать к автобусу, так что ежевечернюю прогулку, наверно, придется сократить. Не страшно. Скорее бы уже завтра.
Аркадий же, против своего обыкновения, проснулся чуть свет, но как ни старался доспать, ничего путного у него из этого не получалось. Он решил занять себя сбором рюкзака – положил маску, тряпье, пару книжечек, на всякий случай. Потом позвонил Маечке – она ужасно удивилась такому раннему звонку. После разговора он погулял с Джойсиком и вернулся домой. Что же теперь делать? Читать, на самом деле, не хотелось. Такое с ним приключалось крайне редко, но он заставил себя снять с полки первый том Еврейской энциклопедии и с ним завалился на кровать в намерении проштудировать его, если придется, от корки до корки.
Они еще дважды или трижды поболтали по телефону. Дорога обратно заняла невообразимую уйму времени: шоссе было перекрыто - полицейский робот самозабвенно орудовал с каким-то там, очевидно, мусорным пакетом. Наконец-то Маечка добралась до дома. Героически справившись с исключительно (даже на мамин вкус) плотным обедом, она стала собираться. Сумка вышла нетяжелой – одежда, несколько кремов. Через полчасика они встретятся на улице с собачками и немного погуляют. В последний раз перед поездкой.
Вниз по лестнице бежали наперегонки – Маечка даже обогнала Микушу. Но из подъезда Микуша вылетел первым. Снаружи было темно, и Аркаша еще не пришел. Иногда он выходит раньше, иногда она ждет его минут пять на газоне. Сейчас там гуляли несколько знакомых хозяев с собаками – можно постоять вместе с ними, но Микуша тянул куда-то дальше. Что же понадобилось ее дурацкому псу в этих густых кустах? Среди кустов они увидели Джойсика. Господи, он что, убежал?
- Откуда ты, прекрасное дитя?*** – Маечка посмотрела вперед и… оледенев, встретилась глазами с почему-то лежащим на земле Аркадием. На секунду промелькнувшая, пугающая еще со времен, когда с бабушкой случилось несчастье, мысль, что ему стало плохо, в то же мгновение была безжалостно выбита оттуда молнией вспыхнувшим осознанием – слишком уж он походил на тех самых пьянчужек из ее детства: неопрятный (да уж), всклокоченный и с какой-то грязной царапиной на щеке… Алкогольная зависимость…
Нет, нет, это неправда. Ничего подобного сейчас не происходит. Вот она повернется, и наваждение рассеется. Завтра они едут в Эйлат. Надо встать пораньше, чтобы не опоздать к автобусу. Сумка уже собрана. Она еще погуляет немножко, чтобы Микуша успел сделать все свои дела, и вернется домой. Там она ляжет спать.
Маечка начала разворачиваться. Микуша упирался – ему так хотелось поиграть с лучшим другом. Что это сегодня с ней, с хозяйкой? Они стали удаляться. В спину им раздавались звенящий и негодующий лай Джойсика и какие-то мало членораздельные реплики Аркадия. Кажется, он пел: "Куда, куда, куда вы****… к чертуй матери…", – дальше было уже совершенно невнятно. Маечка даже не слышала. Или не понимала.
Завтра они едут в Эйлат. Она, во всяком случае, едет туда точно. Рано утром до центральной автобусной станции и там, семичасовым, до Эйлата. А название гостиницы она знает – "Анесиха" – "Принцесса".
__________________
* А. Блок "Завтра в сумерки встретимся мы".
** Данте Алигьери "Вовек не искупить своей вины" в переводе Е.М. Солоновича.
*** А.С. Пушкин "Русалка".
**** Ария Ленского из оперы П. Чайковского "Евгений Онегин".