Лето двигалось к своему естественному завершению. Календарь бесстрастно фиксировал приближение осени, но реальность преподносила совсем другие ощущения. Все также нещадно палило солнце, вокруг горели торфяники, своим смогом проникая в любые щели и заполняя им все свободное пространство.
На улицах, всегда таких шумных и многолюдных, народу было совсем мало. Город напоминал давно забытую, а молодежи даже неизвестную картину военного периода, когда большая часть населения находилась в эвакуации. Сейчас эвакуацию не объявляли, но большинство покинуло свое привычное местожительство, отправившись в отпуск - кто на курорт, а кто к родственникам, или отсиживались в домах под кондиционерами, спасаясь от непривычной жары и удушливого запаха.
Лина тоже сидела в задраенной, как в готовой к погружению подводной лодке, квартире, боясь открыть окна. Мощный кондиционер спасал от жары, а современные окна не давали запаху гари никакой возможности просочиться в помещение, но женщина считала, что даже двойные стеклопакеты не служили надежной защитой от смога. Ей казалось, что дым проник повсюду, заполнил каждую щелочку в доме, каждую пору в ее теле, пропитав ее насквозь, не оставив без внимания даже внутренние органы. Лина представила, как искусный хирург проводит острым скальпелем по ее телу, а из разреза валит густой дым, и ее передернуло от такой картины.
Выходить на улицу не было никакого желания. Покинуть город она тоже не могла – накатилось много работы, а для отпуска она предпочитала в "бархатный сезон". Любовь к ровному теплу сентября взамен обжигающего июля и изнуряющего августа Лине еще в раннем детстве привила бабушка. Отправляясь на юг в сентябре и неизменно беря с собой Лину, она всегда говорила при этом, что едет продлевать лето. За все годы учебы Лина ни разу не встретила первое сентября со своими одноклассниками. В младших классах она очень переживала из-за этого, потом попривыкла, а концу учебы у нее самой уже выработалась твердая привычка к продленным каникулам. Так здорово было нежиться под южным солнцем, представляя себе, как ее соученики, пыхтят над учебниками или в теплых куртках и резиновых сапогах идут в школу под нудным осенним дождем.
Спасибо бабушке, которая научила, как отнять у осени немного дней и прибавить их к лету. И уже не так страшно возвращаться в слякотный город и приступать к куче накопившихся в ее отсутствие неотложных дел. Правда под зимней одеждой загорелое тело почти полностью закрыто, но Лина всегда выбирала белые свитера и светлые куртки, подчеркивающие приобретенную временную смуглость кожи. Сейчас загаром в неурочное время года никого не удивишь. Его легко можно получить в соляриуме на соседней улице или отправившись дней на десять в Юго-восточную Азию или на Карибы, но Лина предпочитала путешествовать и открывать для себя новые места в любое время года, а традиционный отдых проводить только в сентябре на Черном море, в небольшом местечке возле Сочи, облюбованном еще бабушкой.
17 сентября 1812 года
"Полин, это какой-то кошмар.
Я наконец-то понял значение слова "ад". Я нахожусь в аду. Другое слово никак бы не могло охарактеризовать то состояние, в котором я сейчас пребываю. Горит все вокруг – дома, деревья, животные, даже воздух горит. Четвертый день мы в Москве, и четвертый день не прекращается пожар. Мы так стремились в этот город, но он превзошел все наши ожидания. Он тоже был пуст, как другие города на нашем пути, или, по крайней мере, показался таким вначале. Везде были следы спешного бегства, многие дома были даже не заперты. Сразу же начались пожары. Сперва подумали, что это результат действия мародеров, заметавших свои следы, но потом оказалось, что поджигают оставшиеся русские, которых мы поначалу не заметили. Поджигателей расстреливают на месте, их трупы валяются повсюду, но все время появляются все новые и новые очаги. Дым мешает дышать, он заполнил все щели. Одежда, оружие, пища, мы сами – все пропахло дымом и гарью. С ним невозможно бороться. А зарево. Все вокруг красное, даже ночью все красное. Я мечтаю о темноте. Ее нет. Закрываешь воспаленные веки, а перед глазами все равно пляшут красные точки. Когда все это кончится?
Император несколько раз посылал предложение о мире, но русский император не ответил ни на одно его предложение. Ходят слухи, а ты знаешь, дорогая Полин, что любые слухи, в конце концов, оказываются верными, что он заявил, что мир подпишет только в Париже. Ты только представь – русские в Париже. Страшный сон, но порой мне кажется, что он сбудется.
Я тебе раньше писал, что видел ад. Не верь тем моим письмам. Тогда тоже было плохо, но это был не ад. Ад сейчас! А все раньше было только прелюдией, предупреждением Бога, чтобы мы вовремя остановились. Но мы не поняли предупреждения, мы не услышали его слова. И вот теперь мы в аду. Помнишь ту старую цыганку на сельской площади, которая так напугала тебя, когда сказала, что меня ждет ад. Ты еще умоляла меня, чтобы я никуда не ездил. Какой я был самонадеянный. Я ничего не видел и никого не слышал – ни ее воплей, ни твоих слез. Как же, я хотел славы и богатства. Даже не столько богатства, сколько славы. Я видел себя, гарцующим на коне, на груди у меня медаль, врученная самим императором, молоденькие девушки восторженными глазами взирают на меня, а ты, моя дорогая сестрица, гордишься моим подвигом. А теперь что? Император отметил меня под этим городом с варварским названием, которое и выговорить невозможно. Кто придумал такое слово "Смоленск"? И кто придумал эту варварскую страну, где жители жгут собственные дома и продовольствие, только чтобы они не достались нам, где даже дети могут в любой момент превратиться в убийц.
Зачем нашему императору понадобилось ехать сюда? Это его идея. И где мне, простому офицеру понять мысли императора. Но почему я пошел в этот поход? Ты скажешь, что это была моя навязчивая идея. Ты права, Полин, но почему я не послушался тебя?
Почему? Каждую минуту я задаю себе этот вопрос, и не нахожу ответа. неужели мне суждено навсегда остаться здесь? Неужели я больше никогда не увижу нашу дорогую родину, тебя? Нет, прочь сомненья. Если дать волю этим мыслям, можно сойти с ума. Только твой светлый образ, Полин, дает мне силы еще жить.
Господи, спаси меня, дай мне возможность вернуться на родину и, клянусь, я никогда в жизни не возьму в руки оружие, никогда не буду целиться в человека…"
Отец с матерью в последние годы постоянно жили в загородном доме, дети находились в студенческом лагере, а муж уехал по делам фирмы. Так что в доме она была абсолютно одна. Чтобы как-то занять себя и отвлечься от навязчивого запаха, Лина решила прибраться – пересмотреть те залежи, имеющиеся в любой семье, которые хранятся в ящиках, обычно не подвергающихся даже генеральной уборке. Чаще всего их просто пропускают, то ли боясь всколыхнуть собственную память, то ли не желая тревожить тени предков. В каждом доме есть свой семейный альбом, страницы которого часто и любовно перебирают, демонстрируя родным и близким. Но помимо фотографий последних двух-трех поколений, имеются следы пребывания в этом мире и других предков, глядя на которые и не всегда можешь с уверенностью сказать "Who is who".
Вот такие залежи решила прибрать Лина. Так перебирая и протирая старинные бархатные с металлическими застежками альбомы, со страниц которых на нее таращились мужчины в военных мундирах и мило улыбались женщины с замысловатыми прическами в фантастических платьях, о которых Лина могла только мечтать, она дошла до жестяной коробки из-под примуса, о чем гласила надпись по-английски на крышке. В коробке хранились письма, собранные в пачечки, перевязанные разноцветными атласными ленточками.
И сразу всколыхнувшая память услужливо напомнила женщине, как бабушка всегда с серьезным, многозначительным лицом снимала крышку, как будто открывала дверцу в историю, любовно перебирала пачки, потом развязывала ленту на одной из них и читала письма маленькой Лине. Читала и рассказывала о людях, которые их написали. Перед Линиными глазами проплывала вереница ее прабабушек, которые ждали своих суженных с фронта. В каждом поколении с завидной настойчивостью история повторялась – мужчины шли защищать отечество, а их матери, сестры, невесты, дочери ждали и надеялись на скорое возвращение.
25 июля 1812
"Дорогая Полин, вот уже больше месяца я в России. Здесь так красиво. Как странно. Мы переправились через Неман, и все изменилось. Казалось, такие же поля, как на польской стороне, но совсем другие. Такие же деревья, но растут они как то по-другому. И дома другие, совсем не такие, как у нас. Я уже не говорю о людях. Люди, которых мы изредка встречаем на своем пути, относятся к нам неприветливо, чаще всего скрываются, завидев нас. За меня не беспокойся, сражений пока не было и что-то не предвидится. Мы в лучшем случае видим только арьергард русского войска. Они все время убегают от нас. Порой становится смешно – мы уже больше месяца здесь, а русские все время убегают. Сколько же они еще будут бегать. Все равно придется сражаться, или они собираются сдаться без боя. Отдельные небольшие стычки даже с большой натяжкой за сражение принять не возможно. Правда, от русского императора никаких просьб о мире пока не поступало. У меня все хорошо. Я нахожусь в войсках, которые возглавляет сам император, так что у меня есть возможность быть отмеченным им. Недавно мы взяли Вильно. Это большой город, но и здесь русские уклонились от сражения. В городе нас восторженно встретили поляки. Правда, русских в городе не было. Мне очень нравятся здешние места. Кстати, я подумываю после окончания кампании приобрести здесь землю. Довольно далеко от Франции, но можно подобрать толкового управляющего. Только что получил печальную весть. Наш кузен Николя погиб под местечком Мир. Весь его уланский полк был уничтожен казаками Платова. Говорят, казаки дерутся страшно, но я с ними еще не встречался. Может, бог отведет от меня подобную участь. И вообще война скоро кончится."
Вот тоненькая стопка, состоящая всего из трех писем, написанных детским, еще до конца не сформировавшимся почерком. Это писала пятнадцатилетняя Поленька отцу на Балканы. Мать ее умерла при родах, и генерал сам воспитал дочку, возя ее везде за собой. Она успела побывать и в Польше и на Кавказе, а вот в Болгарию он ее не взял. И не вернулся, а письма позже с личными вещами доставили сослуживцы. Лина вспомнила эти письма, вспомнила, как представляла себя на месте маленькой Поленьки. Она часто просила бабушку почитать именно ее письмо.
"Дорогой папенька, сегодня мне приснился страшный сон. Как будто все в огне, и прямо на тебя несется огромный черный мужчина, а ты никак не можешь от него увернуться. Я проснулась в слезах. Днем мы с тетушкой ходили в церковь. Я долго молилась, все просила заступницу, чтобы она отвела от тебя беду. Дорогой папенька, возвращайся скорей. Твоя горячо любимая и любящая Поленька."
На этом месте Лина всегда начинала плакать, жалея ту, давно уже ушедшую Поленьку, а заодно и себя со своими детскими бедами и горестями. Вот и сейчас, при воспоминаниях о тех часах, проведенных с любимой бабушкой, у нее на глазах навернулись непрошенные слезы.
28 августа 1812 года
"Дорогая Полин, пишет тебе не твой брат, а человек, побывавший в аду и чудом вернувшийся оттуда. Но все по порядку. Больше двух месяцев мы шли вслед отступающей русской армии. Нудно, монотонно двигались все вперед и вперед за ускользающим хвостом неприятеля. Необходимо было генеральное сражение, чтобы разбить это вечно бегущее войско, принудить царя сдаться и заключить выгодный для нас мир, чтобы никогда впредь эта варварская страна не смела диктовать свои условия Европе. Кто они такие, живущие на задворках цивилизованного мира, что в последнее время пытаются занять равное положение среди просвещенных государств. Так, во всяком случае, коротко и ясно объяснил нам император в своем воззвании перед переходом Немана. Поначалу весь поход казался увеселительной прогулкой: мы идем – они убегают. Но это только в начале. Постоянные стычки, наскоки на отдельные участки нашего растянувшегося на тысячи лье войска, враждебность населения, уничтожающего собственные запасы продовольствия, чтобы только не делиться с нами, сильная жара, высохшие колодцы на пути, падеж лошадей из-за нехватки фуража, частые желудочные заболевания, связанные с некачественной пищей – все это делало наше продвижение с каждым днем все более тяжелым и тяжелым. Наша армия, не проведя генерального сражения, таяла на глазах из-за болезней, недоедания, адских условий и элементарного дезертирства, особенно в рядах союзничков, решивших поживиться за наш счет, а теперь при первой трудности бегут, бросив оружие. Потери в некоторых отрядах достигали почти трети состава. Казалось, еще несколько месяцев и эта бескрайняя страна просто проглотит нашу армию, даже не заметив этого.
Наконец было объявлено о генеральном сражении. Мы все воспряли духом. Перед нами была Москва, и главное, долгожданный мир. Говорят, в этом городе сосредоточены несметные богатства, даже церкви там у них золотые. Вечером войскам показали портрет дофина. Мы знали, что Франция непобедима, что ее будущее в наших руках и в руках этого мальчика, которого мы видели перед собой. Мы ликовали, в русском же лагере было непривычно тихо, как будто они готовились умирать, заранее смирившись со своей участью.
Рано утром заиграли рожки, зазвучали барабаны, и две армии, две огромные несмешивающиеся массы людей сошлись, смешались в едином порыве победить или умереть. Мы дрались храбро, зная, что от этой победы зависит наша будущая жизнь. К чести русских надо отметить, что они дрались так, как будто вне этого пространства, вне этого поля жизни у них не будет. Они сражались за каждый бугорок, за каждую расщелину, каждый камешек был для них последним рубежом. Если мы отвоевывали какой-то участок, они тут же бросались в контратаку, чтобы вернуть его обратно. Каждый кусочек земли по нескольку раз переходил из рук в руки. Трупов было столько, что не было видно голой земли. Залпы орудий, барабанный бой, крики офицеров, вопли раненных на двадцати языках слились в единую какофонию, название которой "война". Многие из сражавшихся, побросав свое оружие, сцеплялись друг с другом, раздирали друг другу рты, душили один другого и вместе падали мертвыми. Артиллерия скакала по трупам как по бревенчатой мостовой, втискивая трупы в землю, упитанную кровью...
Ужасное зрелище представляло поле битвы, над которым висело густое черное облако от дыма, смешавшегося с парами крови, затмившее полуденное солнце. нельзя было понять какое время суток сейчас - день, вечер и ночь. Какие-то тусклые, неверные сумерки лежали над полем ужасов, над нивой смерти. В этих сумерках ничего не было видно, кроме грозных колонн, наступающих и разбитых. Дальний план представляет вид совершенного хаоса: разломанные, изломанные французские и русские эскадроны крушатся, волнуются и исчезают в дыму. Нет слов, чтобы описать эту свалку, этот сшиб, этот треск, это последнее борение тысячей!
Когда наступила ночь, прервавшая это смертоубийство, и рожки заиграли отбой, я свалился на землю. Не было сил ни праздновать победу, ни оплакивать погибших товарищей. Даже кушать не было сил. Тело требовало отдыха, каждый мускул болел от усталости, глаза горели от разъевшего их дыма и запаха пороха. Как ни странно, на мне не было ни одной царапины. Сколько раз в это день бог отвел от меня летящую пулю или направленный штык. Зато вид мой был ужасен – весь перепачканный в чужой крови, земле, гари мундир не поддавался ни стирке, ни починке.
В этой битве не было ни победителей, ни побежденных. Следующий день должен был окончательно решить все. Но утром нас ждал пустой лагерь русских. Ночью они снялись и ушли. И у меня возникла мысль, с которой я ни с кем кроме тебя, Полин, не могу поделиться – а стоит ли победа такой цены?"
Где-то должно быть одно письмо, которое бабушка всегда читала по памяти. Письмо, которое написала Аполинария Д'эрбле своей младшей сестре, бабушкиной матери.
"Дорогая сестренка, я так счастлива. Каждый день я молюсь, чтобы ты встретила в своей жизни такого же человека, как Эжен, и узнала, что такое любовь, когда каждый день начинается с улыбки любимого человека и заканчивается в его объятиях. У меня порой бывает такое ощущение, что в целом мире нет второго человека, которого любили больше, чем меня и который любил бы больше, чем я. Я все время думаю о нашей прабабке Полин Д'эрбле. Когда-то она вышла замуж за нашего прадеда Сергея Суржевского и приехала в Россию, а теперь я, Полли Суржевская вышла замуж за Эжена, стала Полли Д'эрбле и буду жить во Франции. Прошло росно сто лет. Круг замкнулся. Или начинается новый виток. Какой он будет?
Кстати Эжен приходится дальним родственником нашей прабабке, той легендарной Полин, решившей переехать в "варварскую Россию", как тогда считали французы. Они и сейчас так считают. Но бог с ними. Людям свойственно ошибаться.
Ксеничка, не волнуйся за меня. Ну что может случиться во время поездки через океан. Просто тебя слово океан пугает. Сотни людей ежегодно пересекают его в обе стороны, и ни с кем ничего не случается. Почему что-то плохое должно случиться именно с нами? Наш корабль новый, самой современной конструкции. При его постройке были учтены все достижения техники. Он считается непотопляемым. Ты такой большой пароход никогда не видела. Одним словом – "Титаник". Я когда вернусь, все тебе подробно опишу. Если ты так переживаешь, поставь свечку за наше успешное плавание. Я вернусь, и мы вместе посмеемся над твоими страхами. Твоя сестричка По."
Полли и Эжен не вернулись из того плавания. Но круг не замкнулся. Ксеня свою дочь, Линину бабушку назвала Полиной, которая уже другой Полине – Лине рассказывала историю семьи. После той первой Полин Д'эрбле её имя стало родовым. В каждом поколении всегда хоть одна девочка носила это имя. Вот и сейчас Линина дочь, Пеппи тоже была Полиной.
25 декабря 1812 года
"Дорогая Полин, какие-то два месяца назад я написал мою последнюю эпистолу, а как будто целая жизнь прошла. Она и прошла. За это время я успел умереть и вновь воскреснуть. Теперь мир и покой царит в моей душе. Оказывается, как мало человеку нужно для счастья – мир и покой в душе. И как много я должен был пережить, умереть и снова родиться, чтобы понять такую простую истину.
Мы покинули Москву. Всего месяц разделял разношерстную толпу, тащившую за собой все, что смогли собрать в этом богатейшем городе, от тех бравых солдат, ровными рядами, входивших в город. Это было не войско, покорившее всю Европу, а скорее цыганский табор, растянувшийся на сотни лье. За собой мы оставили разграбленное пепелище. Я помню, какой красивой мне показалась Москва, когда сентябрьским утром я глядел на нее, лежавшую перед нами, как молодая жена на брачном ложе. А теперь это была даже не дряхлая старуха, а истлевший труп. Вот, что делает война с красотой. А ведь говорится в писании, что красота спасет мир. Как же она спасет мир, если она себя саму не может спасти.
Исход был тяжелее, чем поход сюда. Даже мысль, что мы возвращаемся в Париж, не грела душу. Впервые в жизни мы не чувствовали себя победителями, а какими-то собаками, которые поддав хвост, убегают восвояси. Начались заморозки. Уже трудно было ночевать в открытом поле, а уцелевшие дома встречались крайне редко. К тому же партизаны, как надоевшие мухи наскакивали на отставших или отделившихся от основной массы и пребольно жалили обессиливших людей.
Император повел на юг, чтобы там, в нетронутых районах армия могла отогреться и отъесться. Под Малоярославцем мы столкнулись с русскими. Новое сражение было не менее яростное, чем Бородинское. Город переходил из рук в руки. Теперь мы дрались насмерть. Во всяком случае, я, не получивший до сих пор ни одной царапины, здесь нашел свою смерть.
Первое, что я увидел, открыв глаза, лицо ангела. "Почему ангел встречает меня? Я же за все содеянное должен попасть прямиком в ад, ну, в крайнем случае, в чистилище, но никак не в рай, " – подумал я и спросил у ангела. Ангел улыбнулся и оказался прелестной девушкой, которая сообщила, что я не умер, а только ранен и нахожусь в имении Суржевских. Говорила девушка на безупречном французском языке. Кстати, здесь большинство говорят на французском, и даже слуги понимают наш язык. Как оказалось на меня раненного и замерзающего наткнулись русские. Их командир, ехавший по делам, на несколько дней должен был заехать домой и взял меня с собой.
Его младшая сестра Анечка выхаживает меня. Я жив не столько благодаря местному эскулапу, а ее заботам. Я спросил ее, почему они так пекутся обо мне, ведь я для них враг, напавший на их страну. И это божье создание с недетской мудростью ответила мне, что поверженный враг уже не враг, и заслуживает такого же милосердия, как любой другой человек. "И потом, - добавила она, - заботясь о вас я знаю, что если моему жениху, который сражается в армии, не дай бог, но понадобится уход, то другая женщина позаботится о нем так же, как я о вас". Дай бог ей здоровья, а также всем тем людям, которые проявили милосердие ко мне.
Я здесь сблизился с местным священником, отцом Серафимов. Он тоже дежурил возле меня, когда я находился в беспамятстве, а потом часто беседовал со мной, пытаясь внести покой в мое сумбурное сознание. Эти разговоры многое прояснили в моей голове. Я стал лучше понимать этих людей, которые совсем недавно для меня казались людьми из чужого мира. Они добры, отзывчивы, милосердны, в них нет злопамятства. Может, я сейчас из-за своей болезни и слабости все вижу преувеличенно в светлых красках, но честное слово, мне такое состояние нравится больше, чем, когда я ощущал себя в аду.
Ровно полгода прошло с того дня, как моя нога вступила на их землю. Вступила, чтобы разрушить их мир и навязать свой. Пусть я считал, что я несу им лучший мир, но ведь они его не хотели. Они были довольны своим собственным миром. Почему мы - император, я, солдаты и офицеры, взяли на себя миссию бога, его право решать кому как жить? Вот поэтому бог отвернулся от нас, и мы теперь должны искать свой мир.
А я уже нашел свой мир здесь. Прости меня, Полин, за мое решение. Я понял, что раз бог решил подарить мне второй шанс именно здесь, то я должен остаться в России. Я уже учу русский язык, а через несколько месяцев приму православие. Еще раз прости меня, сестричка, и прощай."
Лине пришло в голову, что ее Пеппи не знакома с этими письмами, совсем не знает историю своего рода. Это Линино упущение. Она как-то совсем не задумывалась о том, что теперь она является хранительницей истории рода Суржевских- Д'эрбле-Сотниковых. И эти знания нужно передать дальше, чтобы последующие поколения своей жизнью добавляли новые страницы в общую историю.
Что такое история? Разве это только скучный учебник с бесконечной чередой трудно запоминающихся дат. Ведь каждая дата в общечеловеческой истории одновременно является и событием в жизни каждого отдельного человека, жившего в это время. Вся история собрана из подобных отдельных событий. Все, что происходит с нами сегодня, уже завтра становится историей. Да что завтра, каждый миг уже история. Если вдуматься в эти слова, сразу становится понятным девиз наших отцов, с которым они шли в бой "Не посрамим чести наших предков". Честь, честное имя, честное слово – они даются нам при рождении, и мы всей своей жизнью не должны уронить или запятнать их, а как эстафету бережно передать своим детям. Жизнь не возникает с нашим рождением и не исчезает с нашей смертью. Мы – связующее звено между предками и потомками, песчинка в бесконечном ряду человечества. Мы живем и творим сегодня то, что завтра будет историей.
Наша память избирательна. Одни события она заталкивает в далекие потаенные уголки, как бы хороня их за всяким мусором повседневных событий, но потом в самый неожиданный момент, казалось никакой связи не имеющий с ними, выталкивает их на поверхность, другие же яркой звездой постоянно сияют перед глазами. Надо помнить все, и плохое и хорошее. Плохое, как предостережение, чтобы никогда не повторялось, хорошее же, как гордость за себя, за свой род, за свою страну.