«Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется, -
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать…»
(Ф.И. Тютчев)
КАШТАНКА И ЦЕЛЛЮЛИТ
Новый микрорайон города. В торце многоэтажного дома, неделю, как открылся продовольственный магазинчик. Перед ним свежая асфальтированная площадка в обрамлении зеленеющих газонов. В центре ее возвышается цветник с распустившимися желтыми и красными тюльпанами. Весна.
Напротив крыльца с ажурным козырьком стоят двое мужчин в поношенной не свежей одежде. Тот, что пониже ростом, держит засаленный бумажный пакет. Он прижимает его левой рукой к груди, правой энергично размахивает, дополняя жестами свою речь. Второй, похожий на Сократа, внимательно слушает его, иногда кивает лысеющей головой. В правой руке у него между указательным и безымянным (среднего пальца нет), зажато горлышко бутылки из-под шампанского, левую он глубоко засунул в бездонный карман. Судя по затрапезному виду и неторопливому времяпровождению, им некуда и не зачем спешить – это бомжи из числа «бичей». Отверженные, пережившие зимнюю промозглую стужу, они наслаждались теплом майского дня. Впереди лето, а в руках выпивка и закуска.
Рядом, из-за угла полутемной подворотни, за ними наблюдает рыжая собака – набор костей, обтянутых линяющей шкурой и два ряда набухших сосков, свисающих под брюхом. Глаза у собаки карие. В них тоска голода, страх побоев и отчаяние за жизнь щенков.
Но вот, мужчины задвигались. «Оратор», зашуршав пакетом, достал из его пахучего нутра два обкусанных пирожка – содержимое оказалось объедками, собранными со столиков вокзального буфета. «Философ», профессионально выбив пробку, высоко запрокинул голову и влил в себя полбутылки кисловато-сладкой «бормотухи». Напиток еще бежал у него по пищеводу в желудок, когда нетерпеливый собутыльник потянул к себе бутылку. Небрежно опустив пакет к ногам, он тем же приемом допил оставшуюся половину. Закусывать ни тот, ни другой не стали, а, хмелея от разливающегося по жилам огонька, повели оживленную беседу. Завалившийся на бок пакет, интригующе приоткрыл свое содержимое.
Собака напряглась, вздрагивая всем костлявым телом. Черная «кирза» ее носа повлажнела, ноздри с трепетом втягивали вкуснейшие запахи пищи. В брюхе громко урчало. Наконец, теряя страх, она вышла из укрытия на свет.
«Каштанка! Девочка! Иди сюда!» - бомжи в два голоса стали звать ее, вывалив из пакета на асфальт все его содержимое. Чего здесь только не было – недоеденные булочки, пирожки и котлеты, куриные косточки белели остатками мяса!
Рыжая сука, зажав хвост и ступая как по льду, подошла к щедрому угощению. «Бывшие интеллигенты» с чувством сострадания и жалости смотрели, как она, содрогаясь боками, давясь и отрыгивая, жрала отданный ей их обед и ужин.
Громкий резкий голос, как удар палкой по стеклу, разбил вдребезги хрупкое счастье бездомных. - «Немедленно убирайтесь отсюда со своей собакой! Нашли место, где кормить псину блохастую! Говнюки занюханные! А то сейчас…!» - Продавщица в фирменном наряде, содрогаясь округлостями и складками раздобревшего туловища, кричала им с крыльца магазина.
Собака, не то, чтобы глотать, дышать перестала, но в бега не кинулась. Она только прижалась к асфальту и косила почти человеческие глаза на дергающуюся «жабу».
На лицах бомжей проступили смешанные чувства – досады и покорности, неловкости и стыда. Один из них, присев на корточки, положил успокаивающе ладонь на голову испуганной собаки. Второй, развернувшись к беснующейся «фурии» голосом учителя произнес: «Ну, что Вы кричите! Нехорошо! Вам это совсем не идет! У Вас жир трясется, как холодец!»
Продавщица, от неожиданного сравнения, озадаченно замолкла, собираясь с мыслями, как хлестко ответить «отбросу общества». Но слова второго «бича», гладившего собаку по голове: - «Ешь, ешь Каштанка! Не бойся, у тебя целлюлита не будет!», - обратили ее в бегство. Грязно выругавшись, она круто развернулась к мужчинам тяжелым задом и исчезла за сверкнувшей стеклом и пластиком дверью коммерческой лавки.