КИРЯ
Последняя суббота февраля, на редкость, выдалась морозной. К ночи небо очистилось от серых туч и стих ветер. Кирилл не спеша шагал по занесенной снегом безлюдной улочке дачного кооператива. Полная луна заливала округу серебристым светом. Снег искрился мягкими очертаниями сугробов и скрипел под ногами, как подмороженный капустный лист. В непроглядном сумраке теней ему чудилось бесшумное движение, а сами тени порой казались очертаниями неведомых зверей. В душе у Кирилла то тихо пела беспричинная радость, то царапалась необъяснимая тревога.
Еще утром, лежа рядом со сладко посапывающей во сне Груней, он решил: «Поеду-ко я с ночевкой на дачу. Затоплю печь. Давно я не слышал, как потрескивают в топке дрова, и попахивает смолистым дымком. А в воскресенье с утра…», - размечтавшись, притиснулся к теплому боку жены и заснул.
День прошел в сутолоках и только под вечер, прихватив большую бутылку портвейна и оставив жену глазеть на нескончаемое телевизионное «мыло», Кирилл на пригородном автобусе прикатил сюда. Проходя мимо участка соседа, вспомнил, что Остапыч осенью, треская на закусь малосольные огурчики, после второго стакана наливки сказал: «Ты, Киря, если надо будет печь хорошо протопить, бери дрова, они у меня как уголь жаркие!»
Кирилл замедлил шаг у слегка приоткрытой калитки. - «Остапыч, кажись, тоже печь топит, вот и будет с кем «чернилами» побаловаться, а заодно и дров наберу», - окончательно повеселев от этих мыслей, пенсионер шагнул в лунный сад соседа. До темнеющего старыми бревенчатыми стенами дома оставалось метров пятнадцать, когда кто-то невидимый грубо прохрипел из плотного мрака тени навеса: «Что, Череп, на дармовщину приперся?» - и тут же развязный голос женщины, срываясь на жуткий хохот, прокричал: - «Да что ты с ним базаришь,… ха… ха… ха…! Мочи его с обоих стволов!!» - Кирилл остолбенело замер – в юные годы он в дворовой ватаге носил кличку «Череп», огляделся, а вокруг ни души, только со стороны дровяника послышались щелчки взводимых курков. Ужас развернул его на сто восемьдесят градусов и толкнул в спину. Калитка, на счастье, была распахнута настежь. Пулей вылетев на улицу, Кирилл не удержался на ногах в повороте и, нелепо махая руками, сунулся лицом в сугроб. В этот момент сухо бабахнуло, дернувшись всем телом, старичок замер… Через минуту холод таявшего снега вернул ему сознание. Лихорадочно соображая, что цел, он подумал: «Промазал Остапыч! Сейчас придет добивать! Правду бабы говорили, что по - пьяни он лютый зверь!» - Но верить в бабью нелепицу Кириллу не хотелось: - «Ну, с чего это вдруг добряк сосед с ружья в него палить начал, да и жена его Шура в рот спиртного не берет!» - Преодолевая страх он, сдувая и сплевывая талую воду, повернул голову. Ни на улице, ни в проеме калитки никого. Тишина. С трудом отрываясь от тверди, Кирилл поднялся на трясущихся ногах. Весомая тяжесть потянула руку – то сумка с харчем и выпивкой напомнила о себе.
Таинственный лунный свет, как бальзам, лечил испуганную душу. Любопытство подталкивало к открытой калитке. – «Что там!!?» Перешагнув через ее порог, Кирилл, как кролик к удаву, стал медленно, медленно приближаться к дому. В окне мерцали блики – у соседа был включен телевизор. Поравнявшись с крыльцом замер – за дверью послышалась возня. Сердце, а вместе с ним и остальные органы, опустились куда-то вниз. – «Вот она, смерть!» - Но вместо старухи в белом и с косой, вышел Остапыч в трусах и тельняшке. – «А, Киря, заходи! Я счас, нужду справлю и назад».
Уже за столом гостеприимного соседа, распивая принесенную бутылку, Кирилл услышал, как хитроумный Остапыч придумал пугать зайцев, грызущих яблони в саду. Он по вечерам до глубокой ночи крутит на стареньком видиомагнитофоне одни и те же боевики и вестерны, и когда в фильмах дело доходит до стрельбы и прочей «мордастии», переключает звук на динамик, что подвесил снаружи под стреху навеса. Зайцы пугаются до полусмерти… и, как оказалось, не только они одни.