О, времена... (Леонид Фульштинский) / Проза.ру

   С «лёгкой» талантливой руки Валентина Катаева в нашей жизни появилась мажорная формула: «Время, вперёд». Но, исходя из закона диалектики «О единстве и борьбе противоположностей», должна существовать и другая, минорная формула: «Время, назад». Как же, есть. Вот, нате вам.

            «ИЗДАЛЕКА ДОЛГО ТЕЧЁТ РЕКА ВОЛГА»

   Давно мечтал побывать в Горьком, то бишь, Нижнем Новгороде. Старинный русский город с давней, уходящей корнями вглубь историей. Это там «ясные зорьки», это там, «в Сормове нашем», самые лучшие в мире девчата, там, наконец, течёт река Волга – символ России.
   И вот я в Нижнем Новгороде. Конечно же, первым делом – взглянуть на Волгу, полной грудью вздохнуть на её священных берегах.
   Добраться до Волги оказалось несложно. Мне показали дорогу, и прогулочным шагом я побрёл по Свердловке, пересёк древний кирпичный Кремль, вышел на волжскую набережную. Передо мной открылась неоглядная водная гладь, и удостоверился я, что не солгала молва: «красавица народная, как море, полноводная» действительно и широка, и глубока, и вольна. А слева в неё впадает Ока – тоже махина, тоже река, овеянная легендами.
   Я стоял на берегу Волги, в том изломе, где она сливается с Окой, и моему взору открывалась чудная осенняя панорама: причал, где сбились трудяги-суда, два соседствующих моста – через Волгу и через Оку, неторопливое течение реки, уже слегка насупившейся в предчувствии холодов. В душе моей звенела мелодия популярной песни: «Издалека долго течёт река Волга». Мысленно, куплет за куплетом, я повторял слова этой песни:
   «Когда придёшь домой в конце пути,
      Свои ладони в Волгу опусти».
   А что? Это идея, подумалось мне. Хорошо бы действительно подойти прямо к воде, опустить ладони в Волгу и таким образом получить законное право в удобном случае прихвастнуть: «Я, друзья, на своём веку повидал. Вот эти руки великой Волгой омыты».
   Задумано – сделано. Я сошёл с набережной и по склону, укрытому бетонными плитами, стал медленно спускаться к реке. Но чем ближе я подходил к ней, тем явственней ощущал какой-то неприятный гнилостный запах.
   Я подошёл вплотную к реке, оглянулся по сторонам и обнаружил источник зловония. Это был канализационный коллектор – проще сказать, полутруба, вмонтированная в береговые плиты. Из этого лотка прямо в Волгу сливались помойные стоки.
   Я оторопел. Меня будто оглушило неожиданным сногсшибающим ударом. От восторженного восприятия окружающего мира не осталось и следа. С детства я твёрдо усвоил, что «Волга впадает в Каспийское море», а что впадает в саму Волгу, - об этом узнал только сейчас.
   И расхотелось мне совершить священный обряд омовения. Свои ладони в Волгу я так и не опустил.

            РЫНОЧНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

   Дежурная нижегородской гостиницы «Заречная» торжественно вручила мне ключ:
   - Держите. Вам достался прекрасный номер. Одинарный. Со всеми удобствами. Счастливого проживания.
   Я прошёл по коридору, открыл указанную в карточке дверь и щёлкнул выключателем в прихожей. Свет не зажёгся. Я вошёл в комнату и снова включил выключатель. В трёхрожковом плафоне слабо загорелась лампочка накаливания ватт на сорок-шестьдесят – не больше, её мощности явно недоставало, чтобы рассеять царивший полумрак, создать нормальную освещённость.
   - Включу-ка я навесное бра, которое обычно вешают над кроватью, - подумал я, но ни бра, ни торшера, ни настольной лампы в комнате не было.
   Я открыл дверь в ванную. Щёлкнул выключатель. В ответ – абсолютная темнота. Подвёл неутешительный итог – слабосильная лампочка Ильича была единственным источником света на все три помещения – комнату, прихожую, ванную. Почему-то вспомнился вдруг роман Артура Хейли «Отель». Я только хмыкнул: «М-да». Решил продолжить обследование этого «прекрасного» по словам дежурной, номера. Зажёг спичку, открыл кран горячей воды в ванной. Безрезультатно. Успел заметить облупленные стены, чёрное дно такой же облупленной ванны. Раздосадованный, вышел в коридор и обратился к дежурной:
   - А почему нет горячей воды?
   - Скажи спасибо, что хоть холодная есть.
   - Спасибо. А почему нет горячей воды?
   - О-о! Чего захотел. Её давно нет. И не будет. С ближайшего завода, откуда мы раньше воду получали, теперь её не подают – то ли самим тепла не хватает,
то ли никак договориться не могут о новых условиях отпуска. Рынок, он, всё вверх ногами перевернул.
   - Ну хорошо. А почему в номере нет света? Одна крохотная лампочка в комнате и всё.
   - Ой, за лампочки ничего не хочу слушать. С лампочками у нас очень, ну очень плохо. Они сейчас дорогие, и нам их почти не выдают.
   - Ну а мне в темноте что делать? Ни читать, ни писать не могу.
   - Не знаю даже, чем вам помочь. Ложитесь спать, а завтра будете в городе, купите в магазине сколько хотите лампочек, вкрутите, и будет вам светло-пресветло.
   - И не стыдно вам давать постояльцам такие советы, - вспылил я. – Берёте за номер такие большие деньги, а взамен никаких элементарных удобств.
   Дежурная на секунду задумалась, а потом изрекла:
   - Дорого, говорите? Так ведь если в номере будет и тёплая вода, и свет, он ещё дороже вам обойдётся.
   - Ах, вот оно что! – воскликнул я, сражённый её неумолимой логикой. – Значит, это вы так блюдёте интересы гостей? Экономите их бюджет? «Экономика должна быть экономной».
   - Правильно.
   - Помню, помню. Это мы уже проходили. Ни света, ни воды в номере нет из благородных побуждений? Из любви к ближнему?
   - А как же. У нас – всё для постояльцев. Забота о них – наша главная обязанность.
   - Оно и видно, - согласился и покорно поплёлся в свой тёмный, холодный, «люксовый» номер.

            ИЗ ЖИЗНИ МИЛЛИОНЕРОВ

   Горьковский автомобильный завод. Название его сохранилось прежним, несмотря на то, что Горький уже не Горький, а Нижний Новгород. И вообще, этот пролетарский город не спешит с переименованиями: центральная улица по-прежнему носит имя Свердлова, монументальный гранитный Ленин озаряет путь к коммунизму, над проходной автозавода чётко значится: «Горьковский автомобильный завод». Да и то: попробуй-ка измени теперь знакомый бренд, когда весь мир привык ГАЗ и ГАЗ, ГАЗ-53 – грузовик, ГАЗ-31029 – «Волга». Выпускают и ширпортреб – велосипед «Школьник», стиральную машину-малютку.
   Завод оставляет грандиозное впечатление – это, по сути целый город с многотысячным населением. Мне повезло: мой гид по заводу оказался и общительным, и знающим человеком. Он не только показал мне всё, что разрешено показывать постороннему,но и рассказал
несколько забавных историй, в которых, как в капле воды, отражено своеобразие текущих дней, схвачена квинтэссенция произошедших в нашей жизни перемен.
   - Вы знаете, - поведал он, - что самое нестабильное, самое неустойчивое сейчас – это цены. Они прыгают, скачут, они, как пелось когда-то: "всё выше, и выше, и выше". Наша «Волга» не исключение. Цена на неё поднялась до миллиона – для частных лиц и 840 тысяч – для организаций и учреждений. Этим – небольшая скидка, потому что автомобиль отпускают им не просто по договору, а по взаимовыгодной бартерной сделке «ты мне – я тебе», то есть за «Волгу» предприятие рассчитывается не деньгами, а товарами, которые нужны заводу. Ну, а частнику такой поблажки не дали. Гони сполна миллион – и тогда лишь станешь обладателем автомобиля.
   Раньше частников вообще не жаловали, приобрести машину прямо на заводе было почти невозможно. А сейчас – свободные рыночные отношения, у кого деньги, тот и пан. Правда, поначалу мы думали, что перегнули палку – всё-таки миллион – цифра внушительная, и мало кому под силу так вот, сразу, выложить миллион наличными. О-о! Мы не знали скрытых возможностей бывшего советского народа. Подчёркиваю: скрытых, а не тех, что демонстрируют на телеэкранах удачливые бизнесмены. Подлинные магнаты на экраны не рвутся, популярность им ни к чему. А вот у отдела сбыта завода, где оформлялась купля-продажа «Волг» частным лицам, началось массовое столпотворение. Будто кто-то протрубил всеобщий сбор, будто кто-то собрал весь цвет коммерческого и теневого мира на представительный всесоюзный форум.
   О том, что мы отсталая страна и у нас полным-полно бедных, всем хорошо известно, а о том, что у нас пруд-пруди миллионерами, мы практически не догадывались. Нет, на кухонном уровне, знали, конечно, что они есть, но не могли представить, что столько. Вот оно – реальное расслоение общества: с одной стороны – поразительная нищета, с другой – поражающее богатство. Это надо было видеть: поднимается крышка чемодана, а в нём по самую завязку, плотно уложены пачки купюр высшего банковского достоинства. Впечатляющая картина. Действует на психику посильней, чем знаменитое полотно «Иван Грозный убивает своего сына».
   Поняли заводские экономисты, что просчитались, что,             оценивая автомобиль в миллион, не перегнули палку, а недогнули, стало быть, надо исправлять ошибку. Исправили. Подняли цену на «Волгу» до полутора миллиона. Поначалу в рядах претендентов произошло лёгкое замешательство, но длилось оно совсем недолго. Наши рокфеллеры сбросили временное оцепенение, оклемались и пожалуйста – снова штурмуют отдел сбыта. Да, рынок – вещь жестокая и конъюнктурная.Видно, придётся ещё поднимать цену.
Принцип простой: есть спрос – повышай цену, нет спроса – сбавляй.
   А недавно тут инцидент произошёл – обхохочешься. Представьте себе мизансцену: на ближних подступах к заводу движется по улице «лицо кавказской национальности», а по бокам от него – справа и слева – два милиционера, у каждого в руках по чемодану. Наблюдавшие за этим трио сразу же предположили: попался, сукин сын, наша доблестная милиция схватила крутого мафиози, накрыла его на горячем, и теперь препровождает «куда следовает». Меж тем, зрители замечают, что колоритная эта троица всё ближе и ближе подступает к отделу сбыта, уже совсем рядом. Народ, конечно же, расступается, пропускает их – ну как же, - милиция! Наверное, проводят какой-то следственный эксперимент. Группа подходит к кассе, и «лицо кавказской национальности» командует:
   - Пэтя! Васа! Аткрывай чемаданы!
   Петя и Вася открывают чемоданы, а там – дух захватывает – пачки ассигнаций – новеньких, не бывших в употреблении, коих не касалась ещё рука человека.
   - Суда палатить за двэ «Волги»? – спрашивает у кассира «лицо кавказской национальности».
   - Сюда, - отвечает кассир.
   Тут, конечно, шумок поднялся, впрочем, под строгим взглядом стражей порядка быстро утихший. Всем всё стало понятно: никакого мафиози милиция не задерживала, наоборот, это он их нанял и в качестве носильщиков, и в качестве охраны, что надо признать весьма остроумным и экономически выгодным решением. Так что вдохновенные поэтические строки: «Моя милиция меня бережёт» нуждаются в существенной корректировке: кого это – меня? И насколько притягательное местоимение «моя» соответствует действительности.
   И у кого бы получить ответы на эти каверзные вопросы? Маяковский давно умер, а современники вряд ли ответят.

            ДОБРАЯ УСЛУГА

   Всё, ну буквально всё, пронизано рынком. Никто и пальцем не шевельнёт, не узнав предварительно: «А что я с этого буду иметь?».
   В той же гостинице «Заречная» рядом с дежурной по этажу висит полка. На ней печенье, кусочки сахара-рафинада, пакетики с чайной заваркой – всё, что нужно для чаепития. Возле каждого предмета проставлена на клочке бумаги цена.
Возле пакетика с чаем значится: 23 копейки. Я протягиваю две пятнашки:
      - Дайте пакетик чая.
   - С вас рубль двадцать три.
   - А написано просто двадцать три.
   - Что же тут непонятного: сам пакетик стоит двадцать три копейки и рубль услуга.
   - Какая услуга?
   - Ну я же подаю вам пакетик.
   - А вы не подавайте. Я сам возьму.
   - Самому нельзя.
   - Так вот же он лежит, смотрите, я беру его и кладу вам 30 копеек.
   - Не фулиганьте! Положьте пакетик на место и не обостряйте. Ишь ты, умный нашёлся.
   - Ладно, ладно, - говорю я, достаю из кармана рубль и кладу его рядом с копейками.
   - Вот теперь можете брать свой пакетик, - разрешает дежурная.
   Я так и делаю. Беру пакетик и ухожу в номер, дабы насладиться стаканом чая.

            ЗНАЙ НАШИХ!

   Львовский аэропорт. Накопитель, где собирают пассажиров перед выводом на лётное поле, внутренним своим интерьером напоминает загон для скота: бетонный пол, лёгкие ограждающие конструкции, никаких архитектурных излишеств, никаких претензий на внешний эффект.
   Рейс задерживается. Народу в отсеке немного – цены на авиабилеты «кусаются». Каждый коротает время по-своему: кто застыл изваянием, кто переминается с ноги на ногу, кто похаживает из угла в угол.
   Двое мужчин – в центре внимания, хотя они просто стоят и просто разговаривают. А всё дело в том, что разговаривают они не по-украински, не по-русски, а по-английски. Причём один из них – явно англичанин, а другой – явно наш, хотя тоже говорит по-английски.
   Как-то Бальзак заметил, что уровень интеллигентности человека, его, так сказать, менталитет, можно определить по манере держать тросточку. Так вот: «англичанин» свою «тросточку» держит в стиле «бомонд»: движения у него вальяжные, тон покровительственный, грассирующий, и в завершение портрета – он респектабельно так, картинно, курит сигарету с золотым ободком.«Наш» - суетлив, подобострастен,ловит на лету каждое слово «англичанина»
- очевидно, приставленный к иностранному гостю переводчик или сопровождающий,в общем,
лицо явно вспомогательного назначения, самостоятельного интереса не представляющее.
   Ну, стоят они себе, разговаривают, всеобщее внимание привлекают.
   Как вдруг, громкий и грубый голос прерывает их неторопливую беседу. Собеседники и пассажиры, все разом, оборачиваются на этот голос и видят, что принадлежит он пожилой, можно даже сказать, старой женщине в каком-то неряшливом, неопределённого цвета халате, а её решительный, воинственный вид не оставляет никаких сомнений, что она «при исполнении», то есть служащая аэропорта. И в непонятный ей диалог она вклинивается с такой репликой:
   - Чего это ты раскурился!? Здеся не курют.
   Англичанин, хоть и не понимает, что она ему говорит, но устрашающие интонации её голоса – или как там у них в Англии? – тьюзы – приводят его в замешательство. Он робко произносит:
   - Вот - вот?
   - Вот тебе и «вот», - свирепеет старуха. – Курить, говорю, бросай, - тьюзы у старухи очень даже агрессивные, англичанин мог бы и догадаться, чего от него хотят. Но они, капиталисты проклятые, когда им это выгодно, становятся вдруг тупыми и бестолковыми, а замашки у них такие, что простому нашему человеку их не понять. Могут, например, ноги на стол задрать – считают, что это улучшает кровообращение, могут курить в присутственных местах – считают, что их эйр кондишн и местная вентиляция отсосут табачный дым, короче, по культуре поведения Запад для нас совсем не комильфо. Может даже наоборот, моветон. Ну, вот хоть сейчас, пожалуйста, нельзя ведь курить в отстойнике, табличка ведь висит соответствующая, а он, паразит, курит.
   Переводчик перевёл старухину фразу, англичанин смутился, пробормотал «сорри» и тут же, как что-то обжигающее, кинул окурок прямо на бетон. Старуха позеленела. От возмущения потеряла дар речи. Просто вытянула вперёд руку, показала указательным пальцем на окурок и заскрипела вставными зубами. Бедный сын Альбиона! Куда делась его взлелеянная веками гордость. От его надменного вида и следа не осталось. Залётный лорд, а может даже и пэр наклонился, поднял с пола окурок и стал беспомощно оглядываться по сторонам – куда бы его приткнуть. Но ни урн, ни мусорных ящиков, разумеется, не было. Старуха торжествовала. Это были её семнадцать звёздных мгновений весны. Униженный буржуин с окурком в ладони смотрел на неё, как кролик на удава. Вдруг он заметил в стене приоткрытую дверь, а за ней, внутри, помещение с унитазом и умывальником. Стремительно бросился туда, но старуха была начеку:
   - Нельзя! Служебное помещение!
   Англичанин затравленно метался, не зная, что делать с окурком. Наш человек давно бы сообразил, как выкрутиться: сунул бы его в карман – и дело с концом, а этот, вишь, какой гоноровый, не суёт окурок в карман, графское воспитание ему, видите ли, не позволяет.
   В этот момент к полуоткрытой двери столь же самоотверженно ринулась женщина с ребёнком – она тоже увидела в просвете белую кафельную плитку и сантехническое оборудование. Старуха и ей преградила путь:
   - Туда нельзя! Служебное помещение!
   - Но ребёнок хочет в туалет!
   - Нельзя! Служебное!
   На пятачке у туалета собрался народ. Сложилась драматическая ситуация, когда «верхи» не могут, а «низы» не хотят, или наоборот, окончившаяся в семнадцатом году известно чем. Участниками стали: старуха, англичанин с окурком, женщина с ребёнком, и «народ» - пассажиры запаздывающего рейса. Казалось, стоит невидимому помрежу хлопнуть сейчас в хлопушку, объявить: «дубль двадцать пять», и все участники инсценировки придут в движение. Так и произошло – пошёл 25-й дубль: англичанин стремится проникнуть в туалет, чтобы выбросить злополучный окурок, женщина с ребёнком доказывает, что ей нужно туда же по естественным причинам, старуха держит круговую оборону, статисты что-то гундосят, создавая нервозный антураж. Слышатся отдельные голоса, переходящие в общий нестройный ропот:
   - Как не стыдно!
   - Ребёнка пустите в туалет!
   - А почему это – туалет служебный? В месте скопления людей он должен быть не служебным, а общим.
   - Правильно! Коллективным!
   - Откройте туалет!
   - Открой уборную!
   - А-а-а! У-у-у!
   Под напором превосходящих сил непреклонная старуха сдаёт позиции.
   - Проходи! – бурчит она, пропуская женщину с ребёнком. – А тебя я не пущу! – это к англичанину.
   Массовка потихоньку рассасывается. Через минуту – другую снова открывается запретная дверь, выходит женщина с ребёнком, но проскочить мимо старухи ей не удаётся.
   - А заплатить? - слышится старухино шипение.
   - Заплатить? – теряется женщина. - Сколько?
   - Сколько совесть подскажет.
   Женщина начинает копаться в сумочке, и, видимо, не находит подходящей купюры. Массовка снова вступает в действие:
   - Ничего не платите!
   - Пошлите её подальше!
   - Совсем обнаглели!
   - Да не платить им надо, а шею намылить!
   - А я думаю, - перекрывает хор чей-то зычный баритон, - что в стоимость билета вошёл и этот туалетный налог. Или должен войти.
   - Ха-ха-ха. Надбавка на добавленную стоимость и возросший уровень сервиса.
   Но тут объявляют посадку, и все устремляются к выходу. На опустевшей сцене остаётся одна старуха. Вид у неё убитый. Вернее даже побитый. Проиграла по всем статьям. И в служебное помещение посторонних пустила. И не получила за этот рискованный поступок никакой материальной компенсации. Да, а как с англичанином? Про него в кутерьме она как-то забыла. Потеряла бдительность. А он, видимо, бросил куда-то окурок и ускользнул. Старуха оглядывается по сторонам в поисках окурка и нигде его не находит. Счастливая догадка озаряет её угрюмое лицо: сунул-таки в карман. Вот она – маленькая победа! Мы научим этих заносчивых иностранцев нашей пролетарской культуре. Будут знать, как ездить в чужой монастырь со своим уставом.
   Старуха захлопывает дверь туалета, закрывает её на замок и покидает загон с чувством глубокого удовлетворения.

            ВЕРМИШЕЛЬ С ВЕТЧИНОЙ

   В продовольственном магазине я увидел пачку с интригующей надписью: «Вермишель с ветчиной».
   - Сколько стоит этот шедевр? – спросил я у продавщицы.
   Она назвала цену.
   - Ого! – невольно вырвалось у меня.
   - А что же вы хотите, - резонно заметила продавщица. – Это же не просто какая-то там лапша, а вермишель с ветчиной.
   - Вы абсолютно правы, - согласился я и полез за бумажником.
   Дома я забросил толику вермишели в кастрюлю и стал доводить её, как было указано в тексте на пачке, «до состояния полной готовности».
   Довёл, заглянул в кастрюлю, принюхался, попробовал, но ни вкуса, ни даже запах ветчины не ощутил. Я почувствовал, что сам дошёл до «состояния полной готовности».
   - Ах, аферисты! – кипел я от возмущения. – Ах, жулики! Нет на вас ни Божьей кары, ни милиции. Ни совести у вас нет, ни чести!
   Обманутый в лучших своих ожиданиях, я опять предстал перед продавщицей и стал трясти перед её носом злополучной пачкой:
   - Что же вы обманываете покупателей!? – надрывался я. – Что же вешаете им на уши вермишель без ветчины!?
   - В чём дело, мужчина? – невозмутимо отреагировала продавщица. – Объясните, чего вы хотите.
   - Как чего? Я сварил эту вашу «вермишель с ветчиной», а ветчиной там даже не пахнет.
   - И не будет пахнуть. Ветчину надо покупать отдельно, добавлять к вермишели, и тогда это блюдо будет соответствовать своему названию
   - Ах, вот оно что, - стал заикаться я. – Значит, в пачках вы продаёте просто вермишель, почему же тогда так дорого?
   - Повторяю: потому что это не просто «вермишель», а «вермишель с ветчиной».
   - Но ветчины же там нет.
   - Конечно, нет. Я же объяснила: ветчина покупается отдельно.
   - Подождите, подождите. Но ведь с таким же успехом вы могли написать «вермишель с бараниной», «вермишель с эскалопом», «вермишель с курятиной», «вермишель с индюшатиной».
   - Конечно, могли бы, - согласилась продавщица. – Спасибо за подсказку. Я обязательно передам ваш совет изготовителю этого питательного продукта. Только учтите, - тут её лицо приобрело совершенно официальное выражение, - если на пачке будет написано «Вермишель с индюшатиной», стоить она будет гораздо дороже.
   - Само собой, - покорно согласился я и под целомудренным взглядом продавщицы стал медленно ретироваться к двери. Спиной вперёд.

            «СЛАВА КПСС!»

   Санаторий в Любене Великом. Я сижу в очереди на процедуру. Подходит старик:
   - Кто крайний?
   - Я.
   Он кряхтя садится в соседнее кресло и тут же заводит беседу, обычную среди людей, объединённых общими болячками: от чего лечитесь? Давно ли заболели? Помогает? Не помогает?
   В лабиринте всевозможных мед. и леч. учреждений, где в томительном ожидании приёма нескончаемо тянется время, подобное любопытство не считается предосудительным,
коммуникабельного, разговорчивого человека никто не назовёт болтуном, наоборот, неписанный кодекс коридорного поведения гласит: «Хочешь иметь друга на всю жизнь – поговори с ним о его болезнях».
   Действительно, если снять с этой «мудрости» налёт ироничности, смахнуть внешний слой кажущегося примитивизма, она заиграет, в ней откроется необъятная глубина мысли. Да, поговори, посочувствуй, пожалей, поохай, приведи похожий пример, не знаешь примера – соври: «А вот у нас на работе один мужчина, ваших приблизительно лет, несколько лет болел, а потом – как рукой сняло», в общем, прими посильное участие, и «Бог аз воздаст» за проснувшееся к человеку сострадание, за интерес, который ты к нему проявил. Сейчас ведь человек никому не интересен. А что в нём, человеке, особенного? Вот если цирк приедет с дрессированными дельфинами или зверинец с леопардами и слонами – народ пойдёт косяком: есть на что посмотреть, есть чему подивиться. А в человеке – что интересного? Руки, ноги, голова – и так уже тысячи лет, одно и то же, одно и то же, не меняется человек, застыл в своём развитии. Есть ещё правда, душа, но она не видна снаружи, глубоко спрятана, чтобы разглядеть, узреть душу человеческую, надо долго корпеть, копаться, докапываться – а это тяжёлый труд, не каждому он под силу.
   А между тем, взаимосочувствие, которым, встретившись друг с другом, могут обменяться два человека, - это самый жизненно необходимый, самый ценный компонент натурального обмена, самая дорогая, самая устойчивая в мире валюта – она не поддаётся инфляции и коррозии, не подвержена моде и конъюнктуре, и тот, кто не растерял запас этого природного, отпущенного Богом богатства, - тот и есть самый богатый человек в мире.
   Подсевший ко мне старик оказался весьма любознательным и столь же словоохотливым соседом. Расспросив меня о болезнях, возрасте, профессии, семейном положении, зарплате и жилищных условиях, он стал исповедоваться сам, стал рассказывать о себе.
   - А я, знаете, в этот санаторий очень сложным путём попал. Сам я – участник войны, ранен был, награждён. Потом всю жизнь работал в колхозе – старшим куда пошлют. Курортами не очень избалован, но нет-нет и подлечивался эпизодически. Прихватывало иногда сердце. Ну, я тогда беру у врача справку, выписку из истории болезни и иду выбивать путёвку. Бывало, что достану её без затруднений, а бывало – как на стену наткнусь: нет путёвки и всё. Я тогда надевал пиджак с орденскими колодками, наводил на сапоги глянец – и в райком партии. Так, мол, и так, я участник войны, чувствую себя неважно, вот документы,
вот справки, помогите достать путёвку. Работник райкома снимал трубку, кого-то
строго отчитывал, давал кому-то «вказивку» и тут же решал мой вопрос: «Зайдите в такую-то комнату, получите положенную вам путёвку». Я шёл в эту комнату, и, представьте себе, путёвка действительно находилась – то её извлекали из какого-то сейфа, то она была припрятана в ящике стола, но факт, что звонок из райкома действовал всегда безотказно.
   Последний раз я подлечился где-то лет шесть-семь назад, ещё, как говорят, «при райкомах». И все эти годы чувствовал себя сносно, не нужны мне были ни санатории, ни путёвки. А в этом году сердце снова стало пошаливать. Лечащий врач говорит: «Неплохо бы вам в кардиологическом санатории курс пройти». Дал соответствующую справку, и я пошёл добывать путёвку.
   Ну, за эти годы, сами знаете, что произошло, - мир перевернулся, власть поменялась, по старым адресам не пойдёшь, нет уже ни адресов этих, ни людей, ни организаций. А есть другая администрация, другие хозяева, другие кабинеты. И в какой я ни зайду – оказывается, открыл не ту дверь. И льготам моим грош цена, и заслуги мои померкли, в общем, никому до меня нет дела, жалуйся хоть господу Богу. Ходил я ходил из кабинета в кабинет, шатался с этажа на этаж, и так мне досадно стало, поймал я в коридоре какого-то функционера, схватил его за пуговицу:
   - Друг, - говорю, - в вашей администрации хоть один коммунист остался?
   - Откуда у нас коммунисты, - возмутился он. – У нас теперь все демократы.
   - Ну, может, хоть один, завалящий?
   - А тебе зачем?
   - Да просто хочу поговорить с ним по душам.
   Задумался он, потом говорит:
   - Есть тут, кажись, один. Со старых времён остался. Во-он там, в закутке, комната есть, так он вроде там обитает, не знаю даже, чем занимается.
   Нашёл я эту комнату в закутке, вхожу, вижу – маленькая такая клетушка, за столом человек сидит. Я от двери сразу:
   - Слава Христу! Слава Украине! Слава КПСС! – на все, так сказать. случаи жизни.
   Человек за столом встрепенулся, выпрямился и строго так, негостеприимно:
   - В чём дело, товарищ?
   - Видите ли, мне сказали, что вы раньше в райкоме работали, что вы – коммунист.
      - Бывший, бывший, - зачастил человек. – Я давно уже вышел из партии, ещё до путча решительно отказался и бесповоротно отмежевался.
   - Э-э, господин, то есть товарищ. Зачем же так: решительно! бесповоротно! У коммунистов тоже ведь не всё было плохо. Надо было отказаться от всего, что у них было плохого, и оставить то, что у них было хорошего.
   «Бывший» испуганно оглянулся по сторонам и, хоть в комнате никого больше не было, сбавил зачем-то голос:
   - А чего там у них было хорошего. Демагогия одна и утопизм.
   - Ну, во всяком случае они принимали на себя все вопросы, так и говорили: «Коммунист в ответе за всё». Вот и шли в райкомы со всем, что угодно: крыша протекает – в райком, путёвку не дают – в райком, в магазинах перебои с хлебом – тоже в райком. И они во все дыры лезли, вникали в каждую мелочь.
   - Во-во, - меланхолически согласился экс-коммунист, - повсюду совали нос. Это нас и сгубило. А у вас-то ко мне что за дело?
   - Да путёвку хотел достать. Я участник войны, имею ранения и награды. Обошёл уже с десяток кабинетов, всюду меня отфутболивают.
   - А я к путёвкам никакого отношения не имею, - ответил «бывший». – У меня совсем другой круг вопросов. Совсем другой фронт работ.
   - Но вы же коммунист, - сказал я.
   - Да не, - начал было по-новой отмежёвываться «бывший», потом неожиданно махнул рукой, внимательно посмотрел на меня и говорит:
   - Ладно, оставьте свои справки и домашний адрес.
   Так я и сделал. И что вы думаете? Прошла неделя, не больше, он мне сам домой путёвку принёс. Во как. И что бы сейчас отрицательного о коммунистах ни говорили, что-то в них всё же было и что-то не мешало бы перенять нашим сегодняшним демократам, например…
   Но тут подошла моя очередь на процедуру, я встал с кресла, а он, прервавшись на полуслове, сожалеющее вздохнул, огорчённый тем, что не сумел до конца развить свою мысль.
   Видимо, хотел расшифровать, что же означает это загадочное, неопределённое «что-то».