Штурман малого плавания Костя Пухов решил сменить профессию. Не потому, что нынешняя ему надоела и у него возникла жажда перемен. Он и штурманом-то был всего два года, из которых половину просидел на ремонте, а вторую проторчал у стенки нефтебазы в Находке в противопожарном охранении на спасателе «Тайфун».
«Сухопутный капитан», — горько трунил над собой Костя, завидуя од¬нокашникам, которые после мореходки попали на шикарные лайбы с линий «Пасифик-оушн» или «ФЕСКО-лайн» и не вылезали из заграниц. А ему с самого начала не повезло. Хотя при чем тут везение? Кого винить в том, что в мореходке ему выдали такую характеристику? Уж слишком лихим курсантом он был. Но здесь-то...
Сюда, на Дальний Восток, Пухов летел, исполненный решимости начать биографию заново, хоть и было ему всего двадцать два годочка. И, учитывая дальневосточные масштабы и перспективы, о которых им уши прожужжали при распределении, он твердо рассчитывал к тридцати годам непременно стать капитаном. Тем более, что знания при выпуске показал отменные и преподава¬тели мореходки в один голос прочили ему «большое плавание», несмотря на некоторый эксцентризм и флибустьерство характера.
И поначалу, по прибытии во Владивосток, Костя быстрее прочих прошел аттестацию и получил рабочий диплом ШМП (штурмана малого плавания), ему показалось, что все пойдет так, как было задумано. Он получил направление на теплоход «Кузбасс», работавший во фрахте у иностранцев, на МИПовских (между иностранными портами) перевозках, прошел медкомиссию и готов был принять дела третьего штурмана, ожидая из училища подтверждения на заграничную визу.
Подтверждение скоро пришло, и с «Кузбасса» Костю отозвали и направили на ремонт, на спасатель «Тайфун», послав вместо него однокашника Борьку Карсанова. Вместе с подтверждениями на визу из мореходки в кадры присла¬ли характеристики на выпускников. Костина была отмечена совсем свежим строгачом, который он схлопотал накануне госэкзаменов «за продолжитель¬ную самовольную отлучку и появление в училище в нетрезвом виде». В конце характеристики было резюме-рекомендация от дяди Миши Губина, замполита мореходки: «Не может занимать должность штурмана до снятия взыскания».
Обидно было, что в ту самоволку в Палдиски на свадьбу к Юрке Леонтьеву (перед выпуском многие парни переженились) они рванули вместе с тем же Карсановым. Но Борьку тогда даже не хватились, а вот он, Костя, бывший рот¬ный баталер и писарь, с его изящным почерком понадобился начальству — для заполнения дипломов. Обыскались. И когда Костя явился со свадьбы пред ясные очи комроты Белобородова, само собой, изрядно подшофе, бывший морпех Андрюша выдал бывшему писарю Косте пендаля в направлении замполита. Подававший большие надежды курсант Пухов вдобавок ко всему был еще и молодым коммунистом. И уже назавтра корячился, оправдываясь, на внеочередном партсобрании.
Ну какое преступление он совершил? Когда прилетели из Одессы со штур¬манской практики, ротный собрал их и объявил, что живущие в пределах Эстонии могут отправляться по домам, на пять дней, до прибытия второй половины роты из Питера.
— А можно нам в Палдиски съездить? — спросил Пухов, не уточняя, за¬чем. — Это же в пределах Эстонии.
— А вы разве в Палдиски живете, товарищ Пухов? Насколько я помню, ваш отчий дом где-то между столицей нашей Родины и Волгой. А посему не вякайте и будьте любезны находиться в пределах училища и экипажа.
— Но это волюнтаризм, Андрей Тимофеевич, — продемонстрировал политическую подкованность коммунист Пухов.
— А за волюнтаризм, товарищ курсант, я могу обеспечить вас нарядами на все пять суток.
— Не стоит беспокоиться, товарищ командир роты. Все пять суток я буду пребывать в акватории библиотеки, догрызать то, что еще не догрыз в морских науках.
— То-то, — одобрил ротный, и в тот же вечер Пухов с Карсановым и Леонтьевым узкоколейкой отбыли в порт Палдиски.
В общем, все закончилось тогда строгим выговором с занесением, а теперь добрый дядя из ДВ-пароходства, замначальника кадров по штурманам, вручая Косте новое направление, утешал как мог:
— Вы не будете жалеть. Наши спасатели в отменные рейсы ходят: в Антарктику, в Японию — с плотами леса, да и куда угодно. Вот покажете себя, а там... Да, может, и уходить не захочется.
— Там пишут, что не могу занимать должность штурмана, — возразил Пухов, — но матросом-то на тот же «Кузбасс» я могу пойти? Визу мне подтвердили.
— Мало ли что они там пишут. Нам штурмана позарез нужны, а матросов... в общем, разговор окончен. Покажете себя, тогда и поговорим.
Вот и показывал себя Костя Пухов целых два года практически на берегу, дальше залива Петра Великого не высовываясь, пока на спасателе «Тайфун» не случился пожар и он выгорел так, что никакой ремонт ему больше был не нужен.
Конечно, Костя не сидел покорно, не в его это характере, осаждал кадры вплоть до начальника всякий раз, когда удавалось вырваться из Находки во Владивосток, добивался перевода, даже грозил сбежать с судна, если ему не дадут настоящую работу, к которой готовился пять лет. Но всякий раз ему убийственно резонно говорили, что и на спасателях кто-то должен работать, и в пожарном охранении кто-то должен торчать. И почему это не может быть он, Костя Пухов? Ведь сидят же вместе с ним другие...
После пожара на спасателе — не было бы счастья, да несчастье помог¬ло — команду его разбросали кого куда. Четыре человека во главе с капитаном угодили под суд, а Костю...
Знакомый уже кадровик, когда Пухов явился к нему за назначением, со¬чувственно поохал, поахал, покачал головой по поводу пожара, поинтересо¬вался даже, как могло случиться такое: спасатель, пожарное, можно сказать, судно, и вдруг — сгорел. Из сочувствия он предложил Косте на выбор аж три парохода — один другого круче, — и тут Пухов его озадачил, заявив, что ему надо быть на берегу.
— Почему? — удивился инспектор. — То рвался в море, а теперь что случилось?
— У меня через месяц экзамены. Даже меньше, чем через месяц.
— Какие? Где?
— Я поступаю в университет, — твердо заявил Костя, отметая дальнейшие расспросы.
Сидя на своем спасателе, Костя пришел к выводу, что та характеристика из мореходки ему как клеймо на всю жизнь, что морской карьеры ему не сделать и надо подыскивать себе новое поле деятельности, позволяющее не порывать с морями — черта с два его отвадят от морей. Пусть матросом-гальюнщиком, вечным юнгой на самой захудалой галоше, но он будет плавать. Только для самоутверждения нужно что-то еще. Например, журналистика...
Бывшие его сокурсники, торя дорогу к капитанскому мостику, почти по¬головно поступили в высшую мореходку, а Костя решил стать журналистом-заочником.
Томясь бездельем во время суточных вахт на спасателе (да и после вахт де¬лать было нечего), Костя однажды взял бумагу и в один присест отстучал нечто вроде рассказа, который, к его удивлению и восторгу товарищей, опубликовала краевая газета. Правда, опубликовала едва не вполовину урезанным, без того, что Косте казалось самым интересным, но, тем не менее, публикация взбудо¬ражила его, зародив тщеславные мысли: а почему бы ему не стать писателем? Утереть нос разным...
К сожалению, как становятся, где учатся на профессиональных писателей, он тогда не знал. Слышал что-то про институт Горького в Москве. Но это было так далеко, так недоступно — не ближе, чем заграница, а университет с факультетом журналистики — вот он, только вверх по Океанскому проспекту подняться. А быть журналистом или писателем — какая, в сущности, разница?
Костя подал документы в университет и через неделю получил вызов на экзамены. А еще через неделю на «Тайфуне» случился пожар.
Выслушав заявление Пухова, кадровик покачал головой, пошелестел своими дырявыми карточками и, выбрав одну, предложив
— Тогда на «Островной». Танкер есть у нас такой. Он сейчас во фрахте у военных, домашний пароход: Диомид, Ольга, Опричник — дальше этих бухт не ходит. Университет с мостика видно. А экзамены сдадите — милости прошу, что-нибудь получше подберем.
— А где он стоит? — спросил Костя.
— Да вот тут, внизу, у набережной и найдете. Домашний пароход. Танкер «Островной» оказался маленьким задрипанным пароходиком, переделанным в танкер то ли из лесовоза, то ли из рыболовного траулера, — так показалось Косте. Среди пассажирских лайнеров, ажурным кружевом надстроек, мачт и антенн окаймлявших набережную, он казался гадким утенком, которому никогда не вырасти в лебедя и который невесть как затесался в это изысканное общество. Зато в отличие от лайнеров, спесивых и важных, привязанных к причалам будто намертво и потому производящих впечатление дорогих, но вовсе не обязательных украшений, в танкере ощущалось нечто вроде рабочей жилки или кости, готовности в любую минуту сняться, пуститься в путь, взяться за нелегкую работу. И еще в нем проглядывалось что-то вроде дерзости или нахальства. Он и стоял-то, приткнувшись, хоть и задранным, но совсем не высоким носом к причалу, на который была брошена деревянная, лишь для вида огражденная жиденькими леерами сходня, в то время как соседи связывались с берегом расписанными в пух и прах трапами, при которых стояли строгие вахтенные с повязками на рукавах.
На баке танкера, когда Костя поднялся по сходне наверх, возился с конца¬ми какой-то тип в обшмыганном ватнике, вязаной шапчонке на макушке и... босой.
— Ты куда, милок? — приподнялся он, завидев Костю, продолжая что-то плести из сизальских концов.
— Сюда, на «Островной», — ответил Костя.
— А почто?
— Как почто? Работать. Меня вторым штурманом сюда...
— А-а, вместо Максимыча, — догадался парень, в котором Костя предположил вахтенного матроса. — Тады будем знакомы, — протянул тот жесткую темную ладонь. — Ким. По фамилии Дубовой. Именно Дубовой, а не Дубовый. Отчество можно опустить. Мы тут без церемоний. По должности —дракон, то есть боцман. Подпольная кличка — Американский летчик...
— А почему босиком? — вместо того чтобы в свою очередь представиться, спросил Костя.
- Это?.. На танкерах работал? Сразу видно, что нет. Это чтобы искру не высекать на палубе, в целях пожарной безопасности.
Американский летчик положил свои веревки на кнехт, вынул из ватника сигареты и принялся закуривать. На палубе танкера! Костя оторопел.
— Как мне к капитану пройти? — спросил он, так и не назвавшись.—
- А чего к нему проходить, если его нет, — сказал боцман, глубоко, с удовольствием затягиваясь. — Дмитрий Иванович в баню ушли. Они у нас париться любят. А заместо них пока Максимыч, у которого вам дела принимать. — Он почему-то перешел на «вы». — Как все-таки вас звать-то?
— Костя. Пухов Костя.
— Ну что вы, это ж несолидно. Мне по должности вас по батюшке надо величать.
— Вениаминович, — сказал Костя, а дракон при этом поморщился и спросил:
— А можно я буду вас Валерьянычем звать?
— Почему Валерьянычем? — растерялся Костя.
— Уж очень трудное отчество у вас — Константин да еще Вениамино¬вич — язык свихнешь.
Костя вдруг рассердился:
— Ты чего, придурок или как?
— Ладно, милок, ты не дуйся, — примирительно сказал боцман. — Просто у нас веселый пароход. Ну и толпа под стать. Как и капитан. Так что если нужен кэп... Кстати, ты нашего кэпа знаешь?
— Откуда мне его знать?
— Ах да-да, вам простительно. Вы, наверное, прямо из бурсы?
- Нет, я два года на «Тайфуне» отработал.
— Так вы из погорельцев?! — почему-то обрадовался боцман. — А как у вас это там случилось? Тут такое болтают, будто ваши моряки сами канонерку запалили...
Болтливость боцмана и его до тошноты ироничный тон начинали раздражать Костю, и неизвестно, до чего бы они договорились, если бы из надстройки на бак не вышел долговязый моряк в помятой форменной куртке с нашивками второго штурмана или механика на погонах.
— Кого бог послал? — вместо приветствия справился он, но руку тем не менее протянул и тут же представился: — Сергаев, второй помощник.
— Пока, — вставил боцман. Штурман покосился на него и подтвердил:
— Да, жду замену, а пока две должности как бы исполняю — второго и старпома. А если по делу, то ни одной.
— Почему? — удивился Костя.
— А у нас Коляда — слыхали? — он все должности враз исполняет. А кто вы будете?
— А я и есть ваша замена, Максимыч.
— Откуда знаешь? — поднял кустистые брови Сергаев.
— А меня боцман тут слегка просветил.
— Странно, — усмехнулся штурман, — он у нас всех Валерьянычами кличет.
— Почему же? Я вот уже знаю, что капитана Дмитрием Иванычем зовут... — Ну, капитан — это статья особая. Да ты о нем, должно, слышал — Коляда.
Самый знаменитый в пароходстве кэп.
- Я думал, самые знаменитые на пассажирах или ледоколах командуют.
— Э-э, кто чем знаменит. Кто трудовыми победами, а кто...
— Чем же ваш Коляда прославился?
Сергаев с боцманом переглянулись и дружно заржали.
— А он у нас, — заговорил боцман, — как хреновое дерево — оно обычно в корень растет. Вот сходишь с капитаном в баню — если пригласит — увидишь.
— Понятно, — улыбнулся Костя.
— Хотя... — сквозь смех говорил Сергаев, — планы мы тоже делаем и даже перекрываем, исключительно благодаря капитану. У него тут никто ни хрена не делает, только он один пашет — за всех. Ты ведь ему тоже практически не нужен. Впрочем, увидишь сам. Пошли дела передавать, пока его нет...
Дмитрий Иванович Коляда оказался мелким, субтильным мужичком, на котором форма и роскошная, с огромными полями и крабом фуражка смотрелись карнавальным нарядом. Но когда он заговорил с Костей, явившемся представиться, Пухову показалось, что в каюте на полную мощность врубили громкоговоритель и выступает по нему диктор всесоюзного радио Левитан. У Кости мурашки побежали от капитанского голоса. Он стоял и зачарованно слушал наставительную речь, в которой каждое второе слово, а то и по нескольку кряду, были непечатными, причем произносимыми на особый манер, со вкусом, с нажимом на «о» и «а» одновременно, с нарочито неправильными ударениями в нормальных словах. При этом на худом горбоносом лице капитана блуждала странная, вроде злорадная усмешка, будто он в чем-то подленьком уличал того, с кем говорил. В заключение Коляда пригрозил «смайнать в кадры» и «стереть Костю в гавно», если он подобно некоторым предшественникам вздумает «квасить или выкинуть еще какой кандыбобер».
— Понял? — спросил драйвер с ударением на последнем слоге,
— Понял, — в тон ему ответил Пухов.
— А чего ж тогда стоишь, как...? Иди карежить, ревизия.
Костя понял, что ему советуют приступать к работе, а «ревизия» — это, видимо, соответствует распространенному на флоте прозвищу вторых помощ¬ников — ревизор.
Выйдя от капитана, Костя столкнулся с Сергаевым и поинтересовался:
— Это в каких академиях таких асов готовят?
— А он у нас с церковно-приходским образованием, — ответил старпом. — У него даже мореходки нет, только ускоренный курс и практика. Он практик — наш Дима. И в кадрах его за это ценят. Так что привыкай...
Вечером того же дня танкер «Островной» принял груз мазута и соляра на первореченской нефтебазе и к полуночи привязался к борту ракетного крейсера «Варяг», стоявшего на ремонте в «Дальзаводе». Слив топливо на крейсер, они сбегали в бухту Успенья за водой, потом в бухту Ольга, затем в бухту Тихая, затем опять в Ольгу, бункеровали крейсера, эсминцы, затем...
Затем у Кости Пухова пошла кругом голова. Он едва успевал оформлять документы на груз и отходы-приходы: спал урывками во время коротких пере¬бежек от бухты к бухте, не раздеваясь, в яловых сапогах, свалившись на диван в кают-кампании; и, казалось ему, едва только засыпал, как его подымали снова. И все-таки после многих месяцев безделья на «Тайфуне» он был почти счаст¬лив от суматошной этой работы и уже во вкус входил, когда после очередной бункеровки подсчитывал на «феликсе» рейсовые тонно-мили, чувствуя, как с каждым днем, каждым часом постигает настоящую штурманскую работу. Если бы еще не Коляда...
Капитан, похоже, не доверял на судне никому, кроме самого себя. Видно, потому он и штурманов имел на борту только двух, вместо положенных четве¬рых, сам нес вахту старпома, сместив и перепутав все штурманские вахты, лез в продовольственные и хозяйственные старпомовские дела, вместо отсутствующего третьего распоряжался кассой, взвалив на старпома обслуживание приборов, корректуру карт и пособий, совался с футштоком в каждый залитый грузом танк, не доверяя и второму помощнику.
Косте рассказали, что предыдущий старпом отработал на «Островном» лишь несколько часов. Едва он принял дела у своего предшественника, едва они уселись в каюте, чтобы это событие отметить, «как рекомендует добрая морская традиция», ставшая недоброй практикой не только на флоте, как к ним ворвался Коляда — буфетчица, что ли, настучала? — и, увидев на столе бутылку коньяка, разразился обычным матом и тут же списал нового старпома, как пья¬ницу, в распоряжение отдела кадров, вслед за предшественником, уходившим капитаном на другой пароход.
На второй неделе пребывания Пухова на танкере вдруг случилась передыш¬ка. Они опять стояли у набережной и принялись приводить в порядок — себя и обшмыганный пароход. Сразу после завтрака куда-то исчез Коляда, а после полудня вернулся на борт, и следом за ним к судну стали подходить машины со снабжением. Боцман, как всегда в ватнике и босиком (Косте поведали, что боцман у них йог), с матросами забегал по сходне, перенося коробки и ящики с продуктами. Коляда вызвал к себе штурманов и механиков и произнес длинную речь-инструкцию, из которой Костя понял, ягго:
— Недавно наши сердечные друзья из Северной Кореи изловили в своих водах и узурпировали...
— Интернировали, — вставил Костя.
— Неважно, взяли, в общем, за транты американский пароход-шпион «Пуэбло», так-перетак! — (Об этом Костя слышал по радио.) — Ну, америкашкам это, понятное дело, не в нос, и они сюда пригнали свои канонерки — крейсер и фрегат. Наши, конечно, тоже не лаптем щи хлебают, смотреть на это паскудство сложа ручки не думают. Вчера туда снялся наш эскаэр, сторожевик четыреста двенадцатый. Нашему клиперу поставлена задача, чтобы сторожевик был обеспечен топливом. Понятно?
— Ежу понятно, — сказал старпом Максимыч.
— Мне в кадрах навязывали еще двоих штурманят, — продолжал Коляда, — но я отказался. Мы и втроем управимся.
— А почему? — осторожно спросил Костя. — Зачем нам делать лишнюю работу?
— Ты, паренек, деньжонки любишь? — злорадно глянул на Костю капитан.
— Как это? — не понял Костя вопроса.
— А вот так. Сколько, по-твоему, лучше: сто карбованцев или двести?
— Смотря чьи это карбованцы, — сказал Костя.
— Ты глянь-ка, понима-ает, — подмигнул Коляда старпому. Тот почему-то напряженно молчал. — А коли понимаешь, — продолжал капитан, — то и по¬свистывай в две дырочки. Только негромко — тайфун насвистишь. И держись за Коляду. Понял?
— Понял, — кивнул Костя и вдруг спохватился: — А надолго мы туда? Мне ведь...
— Сколько надо, столько и будем, — оборвал капитан.
— Меня это не устраивает, — упрямо сказал Костя Пухов. — У меня первого августа экзамены. Полторы недели осталось.
— Ничего, успеешь на свои экзамены. Тут ходу меньше суток. Еще вопросы будут?
Вопросов больше не было, и к вечеру того же дня танкер «Островной» выполз из Золотого Рога и полным ходом двинулся на юг, к эпицентру поли¬тического конфликта.
Косте уже мерещилась канонада корабельных двенадцатидюймовок, старты ракет и торпедные атаки, от которых они будут уходить ловкими противолодоч¬ными зигзагами, но все обернулось совсем иначе, до обидного прозаически.
Два американских корабля целыми днями лежали в дрейфе, грея светло-серые бока на щедром июльском солнце. Наш сторожевик ленивой щукой пластался буквально в нескольких десятках метров от них, и танкер «Островной» вынужденно маялся бездельем, ожидая, когда на эскаэре сожгут запас топлива и потребуется очередная бункеровка. Иногда, словно вспугнутые чем-то, американцы вдруг срывались с места и уносились куда-то во весь опор своих немерянной силы турбин, но перед этим непременно сигналили, как доброму товарищу, сторожевику, приглашая следовать за собой, и он, словно гончая, мчался им вослед. Иногда они убегали так далеко, что старенький локатор «Донец», стоявший в рубке «Островного», терял их из вида, и приходилось пеленговать сторожевик по радио, и, надрывая свой изношенный дизелек, танкер гоношил за бронированной армадой. Где-нибудь через сутки они встречались снова, и вновь наступала ленивая дрема, с купанием до одури, нырянием с надстроек и мачт — кто выше — к восторгу судовых буфетчицы и кокши и к зависти матросов с эскаэра, которым купаться почему-то не разрешали.
За неделю дважды сторожевик подходил к танкеру, принимал свои сто двадцать тонн мазута — больше его танки не вмещали — и уходил опять, и Костя понял, что этак они свои полторы тысячи тонн, с которыми выходили из Владивостока, не сбагрят и за два месяца, и потому не видать ему университета с факультетом журналистики по меньшей мере еще год. У него даже охота купаться пропала, и он высказал свое опасение капитану.
— Ну и шо? — сделал Коляда круглые глаза. — Мне тебя до университета доставить транзитом?
— Вы ведь знали, что мы идем надолго? — сказал Костя.
— Допустим...
— А зачем обманули меня?
— Каво?! — Коляда сделал глаза страшными, как его голос, и Костя вышел из каюты, отчаянно хлопнув дверью.
Утром 27 июля СКР-412 снова пришвартовался к борту танкера, снова принял свою порцию топлива, но отходить не стал. Был праздник Военно-морского флота, и командир эскаэра, рыжеусый кап-три Лыков пригласил командиров танкера к себе на борт на праздничный обед. Однако Коляда никому с паро¬хода уходить не разрешил, взявшись в одиночку представлять свой экипаж на званом обеде. А вечером в спешке его едва не уронили за борт, переправляя на «Островной» перетянутым, как посылка, смоленым концом. Был он в совершенном беспамятстве и только слюни пускал и оглашал Японское море песней «В Таганроге приключилася беда».
То ли его песня взбудоражила американцев, то ли еще что стряслось, только они вдруг снялись с дрейфа, и сразу же стал торопливо отвязываться от танкера СКР. А Коляда все никак не хотел распрощаться с кап-три Лыковым и после очередной неудачной попытки поцеловать его в рыжие усы снова запевал «В Таганроге», при этом приседая зачем-то и вскидывая вверх руку.
Наконец его, как балластину, затащили на борт, старпом с боцманом унесли в каюту и уложили спать.
— Видал?! — возмущался старпом, поднявшись к Косте на мостик. — Трезвенник, язви его в коленку! Правильно говорят, на дармовщину и язвенники пьют, и трезвенники. Пошли, мы тоже праздник отметим. У меня есть кое-что.
— А кто пароход поведет? — усомнился Костя. Вообще-то ему тоже хотелось клюкнуть — с горя. И вдруг шальная мысль осенила его, и он сказал: — Ты давай, Максимыч, и за меня — тоже. А я уж тут...
— Ну, как знаешь, — сказал старпом, — а я все-таки четыре года военному флоту отдал — имею право. — Он вышел на палубу и закричал: — Боцман!Дракон! — На его крик никто не отзывался. — Американский летчик, черт побери! — снова позвал Максимыч.
Наконец из форпика высунулся боцман в неизменной своей телогрейке и со свайкой в руках — явно для вида. При этом он что-то дожевывал.
— Зайди ко мне, боцман, — сказал старпом и исчез в надстройке.
«Не может в одиночку», — одобрительно подумал Костя и осмотрелся. Американские корабли уходили к горизонту на юго-западе, сторожевик, выстилая в изумрудном небе черную дорожку дыма, летел им вдогонку. Встревоженное на время море тщательно выглаживало за ними следы. Костя позвонил в машину.
— Как там русский дизель себя чувствует, Петрович? — спросил он отозвавшегося механика. — Как готовность?
— А мы всегда на-товсь, — весело отозвался «маслопузый», и Косте показалось, что он тоже отметил праздник: из трубки вроде потянуло свежаком.
— Ну тогда давай помалу до полного, — сказал Костя и, повесив трубку, передвинул рукоятку машинного телеграфа на «полный вперед». Тут же внизу звякнуло, судно сразу мелко задрожало, дрогнула и поползла стрелка тахометра на переборке. Костя подошел к тумбе авторулевого и положил руль круто на борт.
Больше суток не уходил Костя из рубки, больше суток не смыкал глаз и, как ни странно, вовсе не хотел спать. Лишь однажды высунулся на палубу ка¬питан, глянул ошалело кругом и убрался восвояси. Да взъерошенный старпом сомнамбулой забрел в штурманскую, поклевал с минуту над картой и повалился здесь же на диван, внеся в монотонный зуммер приборов легкий диссонанс переливистым храпом.
Вечером следующего дня, приведя танкер на внешний рейд Владивостока, Костя вызвал на брашпиль боцмана и приказал отдать якорь.
— Какой якорь-то? — крикнул боцман с бака.
— А все равно, — махнул рукой Костя, почему-то сразу обессилевший, опустошенный. Только теперь, в виду Владивостока, он вдруг подумал, что этот его самостоятельный переход будет несколько значительней «продолжительной самовольной отлучки» и может ему дорого обойтись. А если там сторожевик спалит за сутки все топливо и останется один, беспомощный против вражеских рейдеров? Костя не знал теперь, как быть, запрашивать ли у брандвахты добро на вход в порт или попытаться одному уйти на рейдовом катере? Только катеров не будет уже до следующего утра. Или повернуть обратно, пока Коляда не очухался?..
Нет, через два дня он должен быть в университете, на экзамене.
Костя позвонил в машину и дал «отбой», хотел было сделать запись в судовом журнале, но махнул рукой и побежал вниз.
Из каюты капитана, когда он пробегал мимо, выглянула помятая, с распу¬щенными волосами буфетчица. От нее густо пахло потом и перегаром.
— Приветик! — сделала она ему ручкой. — Дай закурить.
— Ты что, того? — брезгливо поморщился Костя и вдруг услышал:
— Ревизия!
Этот оклик взбесил его, отмел всякие сомнения.
Костя отодвинул буфетчицу в сторону, минуя салон, вошел в спальню капитана.
— Где мы приехали? — спросил Коляда, приподнявшись на локте. — Лы¬ков тут?
— Домой мы приехали, — сказал Костя. — Около Русского стоим.
— Да ты чего?! — Капитан в бешенстве откинул простыню, и Костя увидел то, чем Коляда по праву был знаменит на весь Дальний Восток. — Ты мне... Да я тебя!.. — Коляда натягивал на себя одежду, яростно грозился, брызжа слюной с толстых губ.
— Ну чего ты меня? — смеялся Костя. — Проспал пароход, и чего ты мне сделаешь?
— Да ты знаешь, что это такое? — рычал капитан, и от этого рыка звенели стаканы с графином на столе, дребезжало зеркало. — Под суд пойдешь!
— Вместе с тобой пойдем, на пару, — подзадорил Костя.
— Пират! — гремел Коляда левитановским голосом. — Флибустьер!
— Да пошел ты! - отмахнулся Костя. - В гробу я тебя видел, в белых мокасинах. — Он повернулся и мимо разинувшей рот буфетчицы пошел к себе укладывать вещи.
Не прошло, однако, и десяти минут, как он почувствовал, не услышал, а именно почувствовал лязг якорь-цепи и выскочил на палубу. У брашпиля стоял Американский летчик, отбивал колоколом выбранные смычки. Коляда, перегнувшись через фальшборт, следил за выходом якоря. В ходовой рубке сквозь стекло иллюминатора видна была физиономия старпома.
«Все смешалось в доме Облонских, — подумал Костя с какою-то отчаянной веселостью. — Однако он меня обратно в Корею увезет».
Он похлопал себя по карману—паспорт тут. Не завернут только, промокнет. Хотя... Костя прикинул на глаз, куда ближе плыть. До Русского острова было ближе, только он закрытый, арестуют, чего доброго. А вот до бухты Тихой можно и не дотянуть — пловец-то он не ахти какой. Ну да где наша не пропадала. Он швырнул через борт целлофановый мешок с одеждой и закричал вдруг:
— Мальгогер! — закричал что было духу невесть откуда пришедшее только что, показавшееся ему самым подходящим прозвищем для Коляды. Капитан услышал его, повернулся на крик. Боцман остановил брашпиль и тоже смотрел удивленно.
— Гуд лак, мальгогер! — помахал Костя ручкой и, перемахнув через борт, летучей рыбкой распластался над водой...
В университет Костя не поступил. Написал на два «шара» сочинение на тему «Ребятишки — ведь это же люди в будущем. М. Горький». Возмущенный нелепостью, как ему показалось, афоризма, Костя, вместо того чтобы раскрыть его сущность, обрушился на великого пролетарского писателя и в конце четвертого часа работы сделал заключение, что «человек, предполагающий в ребятишках людей лишь в будущем, сам не достоин называться человеком — ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем». Как ему потом сказали, сочинение было написано грамотно, без ошибок, что же касается идейного его содержания, то оно не достойно никакой оценки.
До конца сентября Косте пришлось просидеть на биче, в ожидании возвращения «Островного». Он думал, что его уволят, но, слава богу, обошлось еще одним строгим выговором — «за самовольный уход с судна», — сказался острый дефицит штурманов в пароходстве. Правда, взять его обратно Коляда наотрез отказался, да Костя и сам обратно не хотел. Его вновь загнали на ремонт, и больше с Колядой они не виделись. Только потом краем уха Костя услышал, что где-то через год поехал Коляда на ридну Украину в отпуск и оттуда не вернулся — утоп будто бы в речке. А Костя ничего, жив и здоров и командует в том же пароходстве большим теплоходом типа «морковки», в полярку ходит, а иногда и за границу.