Борзик

               

Щенок был кривоногим, пузатым и вислоухим. Но, все равно, он был красив: сам  черный, грудь белая, а над глазами-бусинками светло-коричневые пятнышки. Отец принес его вместо умершего старого Джека. Отец был охотником, а Джек был прекрасным охотничьим  псом: таскал из воды убитых отцом уток. Бывало, прихватывал и чужих, которых потом отец со смехом отдавал незадачливым стрелкам, своей собаки не имевших, и в воду за своей добычей лесть не желавших. Наверняка и из этого щенка отец хотел вырастить охотничью собаку.
Щенок боком, смешно поднимая лапы, доковылял до миски, нахально отпихнул кота и, громко чавкая, принялся лакать теплое парное молоко. Кот обиженно фыркнул, но противостоять агрессору не посмел.

- Во, борзота! – засмеялся отец, - так его! Молодец! Значит, и будешь у нас Борзым. Звучит? Борзый!

- Лучше Борзиком, - предложил Сашка.

- Борзиком? – переспросил отец и согласился, - пусть будет Борзиком.

Борзик отошел от миски и сделал лужу.

- Здрасте! Этого нам еще не хватало, - отец ухватил щенка за шкирку и понес на улицу, держа его на вытянутой руке. Брезгливо так, - вытри здесь, - это он уже матери.
Борзик громко визжал, пытаясь вырваться.

- Отпусти! – закричал Сашка, - ему же больно!

- Ничего! Пусть привыкает к тяготам и лишениям, - отец засмеялся и захлопнул за собой дверь.

Секунду помешкав, за ним выскочил Сашка. Отец нашел старый ремешок, сварганил из него ошейник, и, спустя пару минут, Борзик волочил за собой цепь, бывшую когда-то собственностью покойного Джека.

- Так-то, пусть знает свое место, - подытожил отец и скрылся в доме.
Борзик бежал за ним, пока натянувшаяся цепь не дернула его за шею. Борзик упал и жалобно заскулил. Словно заплакал.

Сашка подошел, погладил его по голове. Щенок в ответ лизнул ему руку.

Вышел отец:
- Марш домой! Спать пора.

Сашка еще раз погладил Борзика, вздохнул и поплелся домой, в душе переживая за маленького беспомощного щенка. А тот, оставшись один, отчаянно скулил то ли от одиночества, то ли от страха. Отец выходил несколько раз во двор и бил скулящего Борзика голиком по морде. Борзик прятался в будку. Уснули они – отец и Борзик – только под утро. В обоих из них в эту ночь возникла и крепла день ото дня стойкая неприязнь друг к другу, выросшая в последствии в откровенную ненависть.

Месяцев через восемь стало ясно: охотничьего пса из Борзика не получится – порода не та. Вырос Борзик в огромную собаку: не то овчарку, не то ротвейлера, и к охоте на водоплавающую дичь он относился абсолютно равнодушно. Отец понял это еще раньше, когда пытался заставить его принести из воды палку. Борзик провожал летящую в воду палку безразличным взглядом и отворачивался. Отца это злило, он пытался спихнуть Борзика в воду, но тот злобно скалился и убегал.

Тогда отец решил воспитать в нем злость и агрессию. Делал он это так: бросал голодному Борзику кусок хлеба, а когда тот хотел его (хлеб) схватить, бил его тряпкой по морде. Сначала Борзик пугался, отскакивал, но голод – не тетка. Он опять приступал к хлебу и опять получал по морде. Борзик начинал свирепеть, глаза его наливались кровью. И, уже не обращая внимания на валявшийся хлеб, он остервенело хватал тряпку зубами и рвал ее, рыча и брызгая слюной.

Отец хохотал довольный, почти ежедневно проводя с Борзиком такие «уроки». Со временем тряпку сменила палка, которую Борзик превращал в мочалку, кровяня при этом свои десны.
Сашка старался не смотреть на сцены «воспитания», с болью в сердце он уходил на улицу, но и там слышал злобный рык Борзика. В эти минуты он ненавидел своего отца, которого все же иногда пытался урезонить, заставить его прекратить эти издевательства. Но тот был непреклонен:

- Собака должна быть собакой, а не тряпкой, об которую все вытирают ноги. Запомни это.
Сашка запомнил.


Через пару лет Борзик превратился в угрюмого злого пса, ненавидящего весь мир. Или почти весь. Мать, кормившая Борзика, близко к нему не подходила: боялась. Палкой подтягивала миску,  вываливала в нее из кастрюли кашу и так же, палкой подталкивала полную миску обратно. Борзик вставал, лениво, гремя цепью, подходил к миске, съедал кашу и, полакав воды, ложился в тень, откуда наблюдал за курицами, которые, толкаясь и переругиваясь, доклевывали остатки не съеденной им каши.

Как ни странно, кур он не трогал, как не трогал и других обитателей двора: корову, которая, проходя в стайку, могла ненароком опрокинуть его чашку с водой, горластого петуха, в погоне за курицей который мог наступить ему на ногу, цыплят, бесстрашно лазающих по самому Борзику и что-то увлеченно ищущих в его густой шерсти своими маленькими клювиками. Их он терпел.

Но ненависть была не единственным сильным чувством, жившим в его сердце. Его собачье сердце переполняла любовь. Борзик любил Сашку. Только его одного на всем белом свете.  Ждал его из школы, чутко прислушиваясь к шагам за калиткой. Сашку он узнавал издалека, вскакивал, скулил от нетерпенИя.

Сашка отвечал ему такой же любовью. Он всегда приносил ему чего-нибудь вкусненького: конфету или кусок сахара, коржик из школьного буфета или подсохшую ватрушку. Но даже черствая корка хлеба из Сашкиных рук была в сто раз вкуснее косточек, которые иногда приносила Сашкина мать.

Сашка садился на будку, а Борзик клал голову ему на колени и замирал. Так они сидели часами. Сашка рассказывал ему школьные новости, а Борзик млел от счастья, когда Сашка гладил его по голове или чесал за ухом. Ради этих моментов Борзик готов был терпеть и назойливых куриц, и пугливую Сашкину мать, смешно толкавшую палкой его миску, и отца вечно пытавшегося показать, что хозяин в доме только он, и никто другой.

- Ты знаешь, - говорил, бывало, Сашка, - сегодня мне по географии трояк поставили. И знаешь за что?

Борзик, услышав в голосе вопросительные нотки, открывал глаза. Смотрел на Сашку.

- Я забыл столицу Гондураса. Представляешь? – продолжал Сашка, - забыл. А она называется Тегусигальпа. Смешно? Слушай, как она звучит. Те-гуси-галь-па! Те гуси танцуют па. Па – это в балете. Па-де-де. Здорово? – смеялся он.

А Борзик улыбался в ответ. Он улыбался! Он умел улыбаться, и знал об этом только Сашка, потому что никому другому Борзик не улыбался.

Однажды Сашка на свой страх и риск отвязал Борзика, и они целый день провели в лесу возле озера. Такого счастья Борзик не испытывал никогда! Столько новых волнующих запахов и звуков! Столько всяких зверушек, не видимых Борзиком никогда! Борзик носился по лесу и визжал от восторга, как щенок.

А потом они купались. Вернее, купался один Сашка, но и Борзик бесстрашно лез в воду, которую не очень-то и любил (а куда не полезешь ради друга!). А когда Сашка загорал, лежа на мягкой траве, Борзик в своих собачьих мечтах представлял, что на Сашку нападут волки, а он, Борзик, загрызет их всех, порвет на куски, пусть даже погибнет, но защитит своего друга, единственного друга на всем белом свете! Но волков не было, и Борзик гонял крикливых чаек и молчаливых длинноносых куликов.

Вечером отец вновь посадил Борзика на цепь, а к Сашкиному носу поднес огромный кулак:

- Еще раз отвяжешь, зашибу обоих. Понял?
- Понял – насупился Сашка.


Трагедия произошла в мае. Отец, как всегда это бывает в дни получки, пришел домой пьяный. Борзик, не выносивший алкоголь на дух, лежавший до того на охапке соломы, брошенной заботливым Сашкой, встал и забрался в будку.

Обычное, вообще-то, действие Борзика взбесило отца. В душе он завидовал Сашке, что Борзик подчинялся только ему. С полуслова, с полувзгляда, с полужеста. Причем, подчинялся ему с радостью. А его, хозяина, не замечал, игнорировал. Нет, конечно, тоже слушался, но как-то неохотно, после нескольких окриков.

- Ко мне! – рявкнул отец.

Борзик даже не пошевелился.

- Я кому сказал, ко мне, сволочь!

Никакой реакции.

Шатающийся отец присел, едва при этом не упав, схватил цепь и потянул к себе.

- Я заставлю тебя выйти!

Но Борзик уперся, ощерился и зарычал.

Вытащить Борзика из будки не получилось. Отец начал свирепеть. Бросил цепь, сходил в стайку. Вернулся с вилами.

- Ко мне!

Лишь рычанье в ответ.

- Получи, тварь, - отец ткнул Борзика вилами.

Тот взвизгнул.

- То-то! – отец снова замахнулся.

Но, словно черная молния сверкнула: в стремительном броске выскочивший из будки Борзик, клацнув челюстями, словно соломинку  перекусил толстенный черенок. Вырвал вилы из рук отца и отшвырнул их в сторону.

- Ах ты, тварь! – отец замахнулся кулаком, намереваясь ударить Борзика. Но… мгновенный бросок, и пес располосовал клыками кисть отца.  Отскочил и зарычал.

С минуту отец смотрел, как кровь течет на землю. Перевел взгляд на собаку.

- Это ты меня? Хозяина! Ну, смотри у меня, гадина!

 Скорым шагом убежал в дом.
 Борзик, понимающий, что нападение на хозяина ему с рук не сойдет, тем не менее не ушел в будку, стоял во дворе, гордо подняв голову. Ждал.
 
Отец вернулся через пять минут. В перевязанной полотенцем руке ружье. Не спеша, пошел на Борзика. Тот оскалился. Отец вскинул ружье и выстрелил Борзику в грудь. Зарядом картечи того отбросило к будке. Борзик попытался встать, ноги подгибались. Боль, страшная боль рвала грудь. Он выпрямился, сделал шаг вперед, на врага.

Второй выстрел попал в голову. Борзик упал. Он уже не двигался, лишь лапы его чуть подрагивали. Жизнь с трудом покидала его большое сильное тело. Последнее, что «увидел» на этом свете Борзик, это любимое Сашкино лицо, «ощутил» его ласковые руки. Они обняли Борзика, подняли и понесли куда-то далеко-далеко, где хорошо и покойно.

Отец выщелкнул стреляные гильзы и снова зарядил ружье.

До калитки оставалось метров двадцать, когда Сашка услышал выстрелы. Страшное предчувствие сдавило грудь. В три прыжка он преодолел это расстояние. То, что он увидел, заставило его содрогнуться: Отец с ружьем и Борзик лежащий в луже крови.

- Нет! Нет! Не стреляй! – рванулся из горла крик.

Отец даже не обернулся. Еще два выстрела в уже мертвого Борзика.

- Не-на-ви-жу! – лицо перекосила гримаса боли, предметы потеряли резкость, ноги Сашки подогнулись, земля вдруг встала на дыбы и понеслась ему навстречу. И… чернота.
Сашка потерял сознание.


Очнулся Сашка поздно вечером. Ничего не помнил. Не помнил, как мать, ревя в голос, перенесла его, неподъемного, в комнату. Не слышал, как приходил доктор, щупал ему пульс и, оттянув веки, заглядывал в глаза. Не слышал, как он сказал матери:

- Нервное потрясение. Сейчас он спит. Не будите его.

Видимо, включились какие-то механизмы, силы в организме, и обморок перешел в сон, чтобы защитить неокрепшую Сашкину психику.

Сашка огляделся. Сумерки. Мать сидит рядом, держит его за руку. Сашка все вспомнил.

- Где он?

- Отец? – не поняла его мать, - спит.

- Борзик. Где Борзик?

- В огороде. У дальнего забора.

Сашка встал. Вышел из темной комнаты в залитый светом коридор.

Мать хотела что-то сказать, но слова ее застряли в горле: русые Сашкины волосы были обильно подернуты сединой.

- Боже мой! – прошептала она, - Боже праведный! За что это ему?

Борзик лежал в бурьяне. Сашка гладил его остывшее тело. Слезы с его щек капали на свернувшуюся кровь Борзика.

Хоронили Борзика вдвоем. Сашка выкопал могилу, мать принесла новое покрывало, в которое и завернули мертвого Борзика.

Закончив, Сашка присел возле холмика. На фоне черной земли резко выделялась его поседевшая голова.

- Пойдем домой, Саша. Поздно уже.

- Ты иди, мама, а я здесь посижу. А то он проснется и еще чего-нибудь натворит.
Впервые в жизни Сашка назвал отца не отцом, а «он». Отец перестал для него быть отцом. Мать поняла это. Поняла и не осудила.

Через две недели отец притащил в дом щенка.

- Вот, - сказал он, ловя ускользающий Сашкин взгляд, - настоящий спаниель. С паспортом, - он помахал в воздухе какой-то бумажкой, - пол зарплаты за него отвалил.

Сашка безразличным взглядом скользнул по бумажке, так же равнодушно посмотрел на щенка, который уже успел сделать лужу, и которому за это ничего не было, и, ничего не сказав, ушел в свою комнату.

А еще через неделю Сашка сдал последний экзамен за восьмой класс. Забрал аттестат, покидал в чемоданишко немудреные свои пожитки и ушел в город, где поступил в техникум. Ушел навсегда.

В деревню он больше не вернулся.

                Владимир Мишин. г.Сургут. сентябрь