Мои женщины. Август. 1962. Фея-Любовь.
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрации из открытой сети Интернет.
Продолжение: Мои женщины. Июль. 1962. Изнасилование.
Первого августа 1962 года я сильно заскучал по маме, о нашем доме в городе, об уличных друзьях, о моих книжках и альбомах с рисунками, о моей заветной коробке из под кубинских сигар, в которой глубоко под шифоньером хранились мои личные «сокровища». Мне уже захотелось пойти в школу, чтобы увидеться с моими школьными друзьями и рассказать им про свои деревенские приключения.
Особенно мне хотелось показать ребятам свой новый шрам на левом виске. В том месте, куда пришелся удар моего врага-обидчика куском водопроводной полудюймовой трубы, образовалась почти круглая ранка-шрам. Это я всё время отковыривал с ранки коросту и поэтому появился шрам, похожий на след от пули...
Когда-то давно, в детстве, у меня на правом виске был чирей. Тут тоже образовался след в виде маленькой круглой ямки. Мой брат, увидев мои шрамы на обоих висках, как-то сказал, что это очень похоже на след от пулевого ранения «на вылет». Пуля вошла в один висок, а вышла из другого.
Я очень возгордился от такого сравнения. Мне очень захотелось показать ребятам в школе и моим уличным друзьям эти следы от «пуль»…
Июль закончился. Начался первый предосенний месяц 1962 года.
В деревне Дальнее Русаново ни на минуту не прекращались работы в колхозе, в полях, в огородах, в коровниках, на току и в мастерских. Все колхозники и деревенский люд были заняты до такой степени, что нам, мальчишкам и девчонкам, предоставили полную свободу действий.
Давно забылись волнения с мнимым «изнасилованием» Аллы и с приключениями в ночь на Петровские игрища. Теперь все ребята и девчонки с утра ходили в лес за грибами.
Девчонки нанизывали грибы на длинные гибкие берёзовые прутики и делали из них бусы и ожерелья. Ребята вырезали из орешника свистки и перекликались в лесу звонким свистом. Все весело аукались, кричали, шумели, баловались, играли «в казаки-разбойники», «в догонялки» и «в прятки».
Мальчишки и девчонки азартно охотились в лесу за «благородными» белыми грибами, красноголовыми подосиновиками и упругими молодыми подберёзовиками, густо растущими опятами и сопливыми маслятами. Других грибов в деревне Дальнее Русаново не признавали…
При этом никто никого не обижал, а наоборот, парни ухаживали за девушками, заботились о младших, а младшие старались держаться поближе к старшим.
Иногда мы курили «самокрутки» из сушёных листьев липы, орешника, дуба, но это было понарошку, играючи, не взатяжку, а только для виду, для того, чтобы важно пустить пахучие клубы дыма и отогнать надоедливых комаров и мошкару.
Однако за это лето и особенно после Петровских солнечных игрищ в нашей деревне что-то произошло такое, что ощутимо изменило практически всех ребят и девчонок. Мы стали ходить, гулять и играть парами – мальчик и девочка, юноша и девушка, парень и «девка на выданье».
Даже малышня теперь часто играла и гуляла парами, держась друг за друга ручками. Не было пары только у меня…
Мой брат с Танькой Головкиной, уже почти не таясь, ходил, дружил, гулял, танцевал и играл не переставая. Они были неразлучны и уже часто уединялись от нас всех в зарослях, в кустах, в стогах пахучего летнего сена.
Другие парни и девчата тоже так поступали. Всеобщая влюблённость охватила всю деревенскую молодёжь. В деревне Дальнее Русаново стали готовиться к осенним свадьбам…
Я, наученный и испуганный «изнасилованием» Аллы, не принимал участие в этой эпидемии всеобщей влюблённости и использовал почти всё время пребывания в деревне на изучение её жизни. Мне было интересно всё…
Вместе с братом и Танькой Головкиной я поработал на колхозном току. Вместе со всеми мужиками и бабами, парнями и девчатами я тоже тяжёлой и неуклюжей деревянной лопатой подсыпал зерно к движущимся лопаточкам транспортёра. Мои порции зерна поднимались высоко-высоко в небо и оттуда сыпались в зерновую кучу, оставляя под ветром в воздухе пыль и шелуху.
Вместе с работниками фермы я направлял струю холодной воды в проход между коровьими стойлами и смывал коровий навоз и жижу по канавам в бетонный бассейн-отстойник. Мне даже доверили однажды наставлять на коровьи вымя трубки молоконасоса доильного аппарата. Я с азартом и восторгом следил, как по стеклянным трубам порциями движется пенное белое молоко.
Рано-рано утром вместе с колхозным пастухом, ребятами и девчонками я участвовал в выпасе колхозного и деревенского скота. Поёживаясь от сырого утреннего холода, мы брели вместе с пастухом за коровами, козами, овцами и верные собаки-охранники жались к нашим ногам, выпрашивая кусочки сала из наших карманов.
На выпасах мы зорко следили за стадом и помогали пастуху вернуть заблудших овец, коз и коров в стадо. Они всё время старались найти на стороне что-то повкуснее.
Пастух иногда хлёстко щёлкал своим длиннющим кнутом и эти щелчки, как ружейные выстрелы, немедленно возвращали наиболее упрямых коров, коз и овец в стадо.
Как нам всем хотелось так же, как колхозный пастух дядя Ваня, щёлкнуть этим кнутом! Он делал это неторопливо и мастерски. Никто не мог сравниться с пастухом дядей Ваней по выстрелам пастушьим кнутом.
Он как-то замедленно, коротким волновым движением выглаживал длинное кнутовище на земле позади себя, потом как-то резко посылал кнут вперёд, а затем коротко и резко возвращал руку назад.
Получалась гибкая волна, кнутовище сначала медленно, а потом всё быстрее устремлялось туда, куда посылал его дядя Ваня, а в конце тонкие кончики кнута вдруг звонко, громко и всегда неожиданно издавали громкий звук выстрела…
Кнут пастуха дяди Вани был «заговорённым» и не слушался никого из нас, даже моего старшего брата. Все наши «щелчки-выстрелы» получались глухие, невыразительные, слабые. Кнутовище, как упрямая змея, не хотело выравниваться и ложиться прямо на землю. Оно сворачивалось кольцами и почти всегда норовило ударить, хлестнуть нас по ногам.
Я только один раз попытался укротить этот длиннющий пастушеский кнут, но мне удалось только пустить «волну» по земле, на которой перед этим мы все дружно вручную растянули кнутовище в одну линию.
Волна прокатилась по кнутовищу и закончилась слабым и ленивым шлепком кончика кнута по земле. Но и этого мне было достаточно, чтобы с восторгом подготовиться к рассказу школьным друзьям о том, как я «щёлкал» и «стрелял» длинным пастушеским кнутом.
Я насыщался всеми этими деревенскими событиями и работами, чтобы с одной стороны отвлечься от дум об Алле и о нашей игре «в свадьбу», а с другой стороны, чтобы стать более уверенным в деревенском обществе. В деревне не любят праздно шатающихся и не работающих людей…
Я даже на некоторое время перестал бегать к деду «Календарю», чтобы на меня не смотрели косо за дружбу с этим «тунеядцем». Считалось, что дед «Календарь» никогда не работал в колхозе, потому что «у него на каждый день какой-нибудь церковный праздник, который запрещает ему работать»…
Однако чем ближе приближался срок нашего отъезда обратно в город, домой, тем чаще я стал чувствовать, что все эти деревенские дела, приключения, события, разговоры и пересуды отходят куда-то всё дальше и дальше.
Впереди меня ждала полная новых приключений жизнь. Я почувствовал себя независимым и начал собираться домой…
Только теперь я вспомнил о деде «Календаре» и о том, что он тоже по сути один-одинёшенек…
Дед «Календарь» встретил меня крайне сдержанно, холодно, отстранённо. Он долго не обращал внимания на то, как я робко переминался с ноги на ногу и молча стоял у него перед калиткой, не решаясь войти на его двор.
Дед «Календарь» молча ходил по двору, заходил в свой сарай, перебирал свои грабли и лопаты, куда-то носил и складывал старые рамки для пчелиных ульев, зачем-то подметал старой облезлой метлой участок земли перед входом в дом. Иногда он подолгу замирал, вглядываясь куда-то вдаль и не глядя на меня.
Дед «Календарь» молчал, не обращал на меня внимания, но не уходил со двора и не прогонял меня…
Отсюда я сделал вывод, что он просто обиделся на меня за долгое отсутствие и сейчас показывает мне эту обиду…
Я чувствовал себя очень виноватым, молча сопел за калиткой, переминался, ёрзал, тяжко вздыхал, робко посматривал на деда «Календаря» и упорно не уходил прочь.
Наконец, дед «Календарь» не выдержал и негромко бросил в мою сторону: «Ты кто такой?».
От неожиданности и некоторого оттенка презрительности в тоне вопроса я опешил и тихо ответил: «Я? Саша Суворов».
- Нет, ты не Суворов, - сказал мне сурово дед «Календарь», - Ты балаш, балабон и балда.
Последние слова он произносил уже таким тоном, что я с волной жаркой радости заулыбался, закивал головой в такт его слов-определений и жарко согласно подтвердил, что я «балун» и «обалдуй».
После этого я робко приоткрыл скрипучую калитку и сделал шаг в сторону деда «Календаря». Тот косо взглянул на меня, молча развернулся и ушёл в избу, а я, почему-то уверенный, что так и надо, сразу уселся на лавку за стол во дворе, за которым дед «Календарь» угощал меня, папу и моего брата своим мёдом.
Через несколько минут из избы вышел дед «Календарь» с мисками хлеба, кувшином молока и плошкой такого ароматного и пахучего мёда, которого я ещё никогда не нюхал и не пробовал.
Ещё через минуту я горячо и сбивчиво рассказывал деду «Календарю» всё-всё-всё...
Я рассказал ему:
о моей Фее красоты и страсти;
о встрече с феей на сеновале;
о Маше-Радости нашей;
о Ваське Сраном;
о взрыве противотанковой гранаты в огне костра;
о мини-бикини Маши на речке;
о моих рисунках в альбоме;
об игре в свадьбу и о встрече солнышка на Петров день;
об Алле и о нашем приключении и якобы «изнасиловании»;
о моей драке с обидчиком и о моих «пулевых» височных ранениях навылет…
Дед «Календарь» слушал меня почти молча и только изредка хмыкал, усмехался, хмурился, поддакивал, улыбался и иногда тревожно переспрашивал, уточняя какие-то подробности.
Я рассказывал и рассказывал… Я выпаливал всё, что у меня накопилось… Я путался в подробностях и в последовательности изложения событий… Я забывал то, что уже рассказал и начинал рассказывать снова или перескакивал на другое событие-приключение.
Дед «Календарь» меня не прерывал, не мешал мне и только внимательно слушал, кивал головой, пристально вглядывался в меня, на секунду задумывался и иногда даже сам чего-то вспоминал и я видел, как в эти мгновения вдруг волшебно молодело его лицо, искрились глаза и расправлялись плечи.
Когда мои истории и слова иссякли мы долго сидели молча. Я остывал после своих горячих и эмоциональных историй и воспоминаний, а дед «Календарь» о чём-то сосредоточенно думал.
Теперь, ощущая рядом с собой молчаливого давно взрослого человека, я уже несколько жалел, что открылся ему, что рассказал ему обо всём без утайки, что открыл ему мой секрет о моей Фее красоты и страсти.
Мне уже хотелось всё бросить и бежать, куда глаза глядят. Мне становилось стыдно и страшно от молчания деда «Календаря».
- Это лето, - вполголоса сказал задумчиво дед «Календарь», - ты будешь вспоминать всю свою жизнь, Сашок.
- Возможно, это самое важное лето твоего отрочества, - продолжал дед «Календарь», глядя куда-то впереди себя, - Хотя впереди, судя по твоему впечатлительному характеру, тебя ждут ещё более чудесные приключения.
- Тебе повезло, что ты встретил и встречаешь свою Фею красоты и страсти не так, как другие, - сказал дед «Календарь» и внимательно, строго и коротко взглянул мне в глаза.
- Она приходит к тебе так, что ты узнаёшь её потихоньку, по чуть-чуть, а не сразу, поэтому, она одаривает тебя своей магией и волшебством, открывает тебе глаза и душу, не ранит тебя и не ломает. Но это не значит, что она тебя не ударит. Ещё как ударит, и ты будь готов к этому. Не жди от неё пощады – это она учит тебя жить и закаляет твой ум и характер. Делает из тебя настоящего мужчину.
Дед «Календарь» высказал всё это одним духом, с чувством и надрывом, с волнением и такой убеждённостью, что я ему сразу поверил.
Я тоже чувствовал, что Фея красоты и страсти меня испытывает, к чему-то готовит и что-то задумала такое, отчего мне не будет сладко и мягко…
- Ты вдумчивый мальчик и это очень хорошо, - сказал дед «Календарь» и повернулся ко мне всем корпусом. Теперь мы сидели за столом лицом к лицу, и я жадно слушал слова деда «Календаря».
- Других людей твоя Фея красоты и страсти учит по-другому. Она давит на другие места и органы, которыми человек ощущает, чувствует и думает, что он «думает». На самом деле он не думает, а Фея красоты и страсти играет с ним, как хочет, смеясь и издеваясь. Человек попадает в плен магии и волшебства Феи красоты и страсти, а она, колдунья, завлекает его в свои сети и наслаждается его страстями и страданиями.
Дед «Календарь» начал говорить непонятно и стал на минуту задумчивым, устремлённым куда-то в глубины своей памяти и своих воспоминаний. Он погрустнел, осунулся и даже на минуту пригорюнился…
- Тех, кто послабее и подурнее, твоя Фея красоты и страсти ни капельки не жалеет, а топит в омуте страсти и вожделения всё глубже и глубже, пока те совсем не пропадут и не превратятся в послушных рабов твоей Феи.
- Но те, кто сумел найти в себе силы и храбрость контролировать капризы и магию твоей Феи красоты и страсти, - продолжал горячо дед «Календарь», - становятся её возлюбленными, её героями, её фаворитами. Таких она любит, защищает и направляет по жизни в правильном направлении.
- Главное, не поддаться колдовским чарам Феи красоты и страсти, - коротко подытожил дед «Календарь», - и всё будет у тебя хорошо. Всё!
- А ты, малый, молодец, прямо молодец, - сказал вдруг дед «Календарь» с ударениями в слове «молодец» сначала на последнем, а потом на первом слоге.
– Вообще ты малый не дурак, а когда дурак, то, увы, немалый! – продолжил он с доброй улыбкой и я понял, что он шутит.
- В твои годы я таких приключений не имел, о чём горько жалею, - сказал дед «Календарь» и снова грустно потупился.
– Я с твоей Феей красоты и страсти познакомился гораздо позднее и при других обстоятельствах. Увы, но справиться с её чарами я не смог и она меня повалтузила, позабавилась мною всласть…
- Эх, что только я не вытворял в юности! – раскаянно и в то же время грустно и восторженно протянул дед «Календарь». - Послужил я твоей Фее красоты и страсти, походил в её пажах, слугах и приспешниках…
- Почему «моей»? – ревниво спросил я деда «Календаря», - Она ведь не ваша Фея красоты и страсти?
- Твоя-твоя, - примирительно ответил дед «Календарь», - но она также и моя, его и другого, потому что твоя Фея красоты и страсти – это Любовь, а ей все возрасты покорны.
- Твоя Фея красоты и страсти, Сашок, это богиня Любви, - торжественно заявил дед «Календарь». - Ты узнаешь и увидишь её под разными именами и в разных обличьях. Она будет то в облике матери, то подруги, то жены, то любовницы. Она даже предстанет тебе в образе нашей России, нашей Родины. Ты почувствуешь её в отношениях с товарищами и друзьями, родителями и учителями, врагами и недругами, особенно, при общении с маленькими детьми.
- Очень будет хорошо, если ты увидишь и почувствуешь присутствие твоей Феи красоты и страсти в отношениях со стариками, - после некоторого молчания мягко и грустно сказал дед «Календарь».
- Если ты будешь контролировать себя, свои ощущения, чувства, хотения, желания и потребности, то твоя Фея красоты и страсти поселится в тебе самом, будет с тобой всегда и всюду, пока ты будешь относиться к ней, как к самому себе.
- Это как? – спросил я деда «Календаря», - Как относиться?
- К ней, как к самому себе, - коротко ответил деде «Календарь». – Ты же не желаешь себе зла? Нет. Ты не хочешь страдать и болеть? Нет. Вот и не делай ей никакого зла, не приноси ей страданий, мучений и болезней. Люби, береги и оберегай её так же, как ты любишь, бережёшь и оберегаешь самого себя.
- А когда придёт время и тебя жизнь поставит перед выбором – ты сам или твоя Фея-Любовь, - ещё более торжественно и значимо сказал дед «Календарь», - то будь мужественным и настоящим мужиком. Жертвуй собой ради неё, ради твоей Феи-Любви, не предавай её, даже если тебе грозит смерть и несчастья.
- Гораздо большие несчастья, беды и горести ждут тебя, если ты предашь и откажешься от своей Феи-Любви ради выгод, поблажек или сытой благополучной жизни, - горестно сказал дед «Календарь». – Тогда ты будешь жить, но как бы ни живой, а мёртвый, без волнений, без страсти, без красоты, без любви…
- Конечно, я не призываю тебя умирать по правде ради твоей Феи-Любви, - спохватился встревоженно дед «Календарь». - Да она тебе и не даст умереть. Она обязательно подскажет тебе правильный выход из любого положения.
- Ещё раз говорю, что она может безжалостно погубить только неразумного человека, который так и не научился контролировать себя и управлять собой, который поддался её колдовским чарам, играм страсти и призрачной красоте.
- Так что почаще, Сашок, говори себе: «Я спокоен. Я удивительно спокоен!» и глядись при этом в зеркало, чтобы видеть, как не порхает трусливо твой взгляд, как не дрожат твои губы и щёки, как вместо густого румянца стыда твои щёки светятся румянцем здоровья и молодости.
- Даже когда ты не в силах будешь совладать с самим собой, со своим организмом, и помимо твоей воли в тебе будет подниматься жаркая волна вожделения, желания и хотения, всё равно не теряй контроль над самим собой. Смотри на себя как бы со стороны. Не дави на себя, не ломай и не скручивай себя «в бараний рог», а обуздывай, как молодого горячего скакуна.
- Если ты сумеешь овладеть собой, усмирить свои страхи и страсти-мордасти, то ты, как лихой наездник, сумеешь направить свои чувства туда, куда захочешь, а твоя кобылка Фея-Любовь будет послушной и управляемой, надёжной и заботливой.
Сравнение моей Феи красоты и страсти с кобылкой мне понравилось, потому что мой отец был во время войны лихим кавалеристом, командиром разведэскадрона в кавалерийской армии Белова. Вспоминая войну и былое, он молодцевато приосанивался, вскидывал гордо голову, зорко осматривался и говорил о том же, о спокойствии, об обуздании страстей, о прогнозировании и планировании боевых действий, о контроле и самоконтроле.
Я уже видел перед своим мысленным взором себя, скачущим во весь опор на тонконогой кобылке с развевающейся белокурой гривой и хвостом. Я представил это так чётко, что немедленно захотел всё это нарисовать.
Дед «Календарь» почувствовал во мне перемену настроения и с грустью по-доброму смотрел, как я возвращаюсь из своих грёз в этот мир реальной действительности.
- Когда вы уезжаете? - спросил он меня в тот момент, когда я подумал, что мы скоро уезжаем из деревни домой.
- Пока не знаю, - дрогнувшим голосом ответил я. – Папа пока не очень-то хочет уезжать, потому что очень много работы в колхозе.
- Работа в колхозе никогда не кончается, - ухмыльнувшись, сказал дед «Календарь». – Скажи отцу, чтобы не медлил – неохватное охватить невозможно. Пусть рассчитывается с председателем колхоза, получает то, что ему дадут и валит отсюда. На безотказных и воду возят, а твой отец не семижильный, как твой дядя Максим. У твоего отца своя дорога и своя задача в жизни. Главная из них – дать вам с братом правильное воспитание. Так ему это и передай…
Я послушно кивнул головой и уже заёрзал, ощущая, как затекли мои ноги и «горит» попа от долгого сидения на шершавой лавке.
- Да, ещё вот что, - сказал мне в спину дрогнувшим голосом дед «Календарь». – Я тут немного посчитал свои дни и годы рождения и пришёл к выводу, что скоро мне должен прийти «кирдык». Если это случится, не горюй и не грусти. Такое будет со всяким. В своё время ты тоже встретишь свой счастливый день избавления от горестей и страданий.
- Если ты будешь далеко отсюда и узнаешь об этом много позже, то не вини, не стыдись и не кори себя. Ты ни в чём не виноват. Ни в чём! Такова жизнь и всё…
- Но, если ты, вдруг вспомнишь меня добрым словом, то мне там, за облаками и звёздами, будет приятно. А если при этом вспомнишь то, что я тебе рассказывал и говорил, особенно сегодня, то мне будет вдвойне приятно, и я буду тобой гордиться.
Я слушал эти слова деда «Календаря» практически мало чего понимая, но мне вдруг стало как-то обидно и горько, грустно, томно и мне захотелось заплакать.
Неожиданно для самого себя, я как будто кем-то подтолкнутый, шагнул к деду «Календарю», крепко прижался к нему, обнял и уткнулся носом в его живот.
Я чувствовал щеками волнение его живота и груди, ощущал на своих плечах дрожание и крепкое объятие его жёстких рук, слышал его сдержанное неровное дыхание и даже, казалось, гулкое биение сердца.
Слёзы заливали мне глаза и щёки. Я пытался их остановить, говорить слова о спокойствии, но у меня ничего не получалось. Я только ещё крепче вжимался в пахучую рубаху деда «Календаря» и обильно промокал её своими слезами.
- Всё, Сашок, всё, мой мальчик! – сказал дед «Календарь» глухим и далёким голосом. – Тебе пора. Ступай и не оглядывайся. Запомни напоследок – тело смертно, а душа бессмертна, так что мы с тобой ещё встретимся и будем дружить вечно.
Я шел домой, не оглядываясь, как велел мне дед «Календарь», а в ушах всё звучали его последние слова, сказанные им жарким шёпотом вместе с поцелуем в мой затылок: «Люби и береги себя и свою Фею-Любовь! Будь мужчиной! Аминь!».
Засыпая, я увидел во сне мою Фею красоты и страсти. Она была в образе обнажённой красивой всадницы.
Странно, но моя Фея красоты и страсти не была сама лошадкой-кобылкой, а сидела на оседланном коне. И конь-то был не лихой и не горячий, правда, с гордо поднятой головой, но какой-то смирный, спокойный, объезженный…
Фея красоты и страсти сидела в седле уверенно и гордо, выгнувшись в спинке и расправив плечи. Её стройное поджарое тело, такое же, как тело коня, излучало спокойную замершую силу, готовую немедленно встрепенуться и броситься в бег-полёт.
Левой рукой Фея красоты и страсти удерживала за натянутые поводья коня, а правой рукой она чуть касалась-опиралась на отворот седла возле своего бедра.
Плечи Фея красоты и страсти расправила и отвела назад так, что её умопомрачительно красивые грудки напряглись, приподнялись и заострились маленькими бугорками сосков.
Фея красоты и страсти чуть-чуть повернула голову в сторону, напряжённо и серьёзно смотрела куда-то вдаль, словно высматривала какую-то цель. При этом жилка на её шее напряглась прямой линией, и эта линия продолжилась желобком на её плоском животике под грудками.
Я опять не видел её «сокровенного тайного места», которое скрывалось за седлом. К тому же я видел её и коня как бы снизу-вверх. Однако я ни капельки не пожалел об этом, потому что и так она была волнующе прекрасна.
Спокойствие и уверенность фигуре Феи красоты и страсти добавляла её стройная правая ножка, которой она опиралась в стремя.
Моя Фея красоты и страсти, чуть-чуть нахмурив брови, внимательно вглядывалась вдаль и её мягкие волнистые светло коричневые волосы колыхались вокруг её лица, струились по её плечу и спине.
Она не смотрела на меня и не видела меня, но я чувствовал, что она знает о моём присутствии, потому что никуда не торопилась и позволяла мне хорошенько рассмотреть себя и своего коня.
Последнее, что я увидел перед тем, как заснуть, это был внимательный и добрый взгляд коня и характерное движение его больших губ, такое же, как ухмылка деда «Календаря»…