Я сижу на подоконнике. Сейчас такое время, что ночи стали слишком короткими. Сейчас такое время, что только что стемнело, но уже вот-вот начнет светать.
Я люблю ночь. Мне нравится вот так вот сидеть ночью на подоконнике и курить сигарету, запивая ее зеленым чаем без сахара. Я наблюдаю за тем, как дым выходит из моего рта. Красиво. Нет. В мире не существует слова, подходящего к этому. Я лениво поднимаю глаза наверх. Моя семнадцатиэтажка кажется такой крошечной среди все этих огромных домов, что невольно создается такое ощущение, будто она вот-вот потеряется среди них. А потеряется - оно, наверное, и к лучшему. Люди не будут приходить в гости к соседям. К "тетушке сверху", к "тетушке снизу", да и к "тетушке по коридору и налево" тоже. Уходя из дома в магазин или на прогулку, люди не смогут найти дорогу обратно. И, в результате, здесь останусь один лишь я. Я, наедине со своими сигаретами, полностью погруженный в табачный дым.
Буду целыми днями отсыпаться, а когда ночи станут длиннее, я, однажды, может быть, позвоню тебе и спрошу о том, как у тебя дела, а ты ответишь: "Сука, я сплю", и мне этого будет достаточно, ведь мне не нужно ничего, кроме как изредка слышать твой голос, а о том, что я сука мне итак известно. Я не люблю людей. Я люблю тебя. Ты где-то далеко, а я сейчас лениво поднимаю глаза наверх и смотрю на громоздкие высотные здания, которые кажутся такими родными, к которым я привык с детства, среди которых я вырос. Вырос таким, какой есть сейчас.
На улице туман, наверное, в предвещании рассвета. Это смотрится так, как будто все строения подернуты пеленой дыма. Дыма, принадлежащего моим сигаретам. Я сижу и думаю о том, что, возможно, какая-нибудь бабушка сейчас проснется, высунется со своего сорок пятого - или какого там? - этажа в окно, в точности так же как и я, и попытается докричаться до меня. Она будет вещать ночному городу о том, что мой дым мешает ей спать, что курить в моем возрасте вредно, что я засоряю "очень чистый городской воздух", что, в конце концов, пепел может приземлиться прямо на голову той кошке, которую я пнул вечером вчерашнего дня, и которую каждое утро и перед сном кормит эта старушка, и сжечь "несчастному животному" всю ее облезлую, свалявшуюся комочками и пахнущую так, что я не понимаю как вообще можно находиться рядом с ней, шерсть. И когда бабушка закончит свою длинную и пламенную, обращенную, якобы, ко мне речь, она в порыве страсти взмахнет кулаком в воздухе, вывалится в окно, и, пролетев сквозь туман, расшибится в красную лепешку, смешанную со старыми тряпками. А меня никто не сможет обвинить в бабоубийстве (или как там это называется?), так как мой дом не найдут, ибо к тому времени он уже наверняка затеряется в тумане.
Я думаю об этом не потому, что мне хочется об этом думать, а из-за того, что мне попросту думать больше не о чем.
Я кидаю сигаретный бычок вниз и слышу, как мяукнула кошка. "Попал," - мысленно ликую я.