68.
Да, Лёня верил в правоту конечной цели, к которой страну вело партийное руководство. Но многие конкретные действия руководителей были Лёне не по душе. Когда Жданов выступил с критикой таких деятелей литературы, как Зощенко и Ахматова, в душе Лёни назрел протест. Зощенко писал рассказы-фельетоны. Это были очень популярные рассказы и по глубокому убеждению Лёни очень полезные для советского общества. Жданов, занимавший пост секретаря Центрального Комитета партии, посчитал критические рассказы Зощенко враждебными советской действительности. Лёне, который жил в этой действительности, рассказы давали надежду на исправление недостатков общества. Получалось, что руководство партии вовсе не хочет никакой критики и не хочет устранять недостатки. Если Жданов стремился укрепить веру в партию у граждан страны, то в определённой части населения он добился как раз обратного эффекта. Как можно слепо верить тем, кто зажимает любое критическое слово? Зощенко олицетворял собой тех, кто критиковал жизнь с позиций лояльной властям идеологии, веры в конечную цель. По мнению Лёни, его зажимать было ошибочно, что бы ни сказал об этом тов. Жданов. Это был первый случай, когда мысли Лёни не совпали с партийным направлением. Лёня поделился своими мыслями с Оксаной. Оксана не задумывалась над этими вопросами, её занятость дома и в институте оставляла мало места для рассуждений о последних постановлениях в области литературы. Она выслушала Лёню и по своей привычке попросила его с этими мыслями ни с кем кроме неё не делиться. Лёня сдержал слово и не стал обсуждать постановление ни с кем из его товарищей по институту.
Партийное руководство своими действиями всё больше и больше давало почву для сомнений. Ещё во время войны тов. Сталин объявил, что в Советской семье народов русский народ занимает особое место. С этого начался национализм. Теперь же правительство хотело показать, что все научные открытия и великие изобретения впервые открыты в России. В России впервые построен паровоз, созданы трансформатор, электрическая лампочка, радио. Это было настолько шито белыми нитками, что люди открыто над этим смеялись и шутили: «Россия родина слонов». В институте к требованию все открытия приписать русским учёным относились очень серьёзно. В учебниках запестрили русские имена изобретателей и учёных. Лёня, наталкиваясь на изменение фамилии изобретателя, шутил: «Лампа Лодыгина, бывшая Эдисона». Это звучало для уха одессита вполне привычно, примерно так же как «улица Ленина, бывшая Ришельевская».
Лёня позволял себе эти шутки не только с Оксаной, но и с Ривой. Сергея он немного боялся и при нём на тему российского приоритета в науке не шутил. В институте Лёня тоже держал язык за зубами. В их группе среди студентов было несколько очень активных по партийной линии. Особенно Костя Полынин, который был на пару лет старше Лёни и прослужил всю войну в заградительном отряде. Это были войска, задача которых была стрелять в своих, если начнут отступать без приказа. Как это было принято, он ещё в сорок первом вступил в партию и теперь был членом парткома института. Лёня был ранен так рано, что в партию вступить не успел. Так он и оставался комсомольцем. Хотя Лёня был лейтенант, а Полынин выше старшины не дослужился, Полынин смотрел на Лёню и других комсомольцев свысока. При нём никто в группе не позволял себе лишнего слова. Его даже побаивались преподаватели.
Лёне трудно было сблизиться с кем-либо в группе, как Оксана сблизилась с Галей. Связано это было с тем, что Лёня не имел свободного времени, чтобы уделять друзьям внимание. Утром он был занят с Роланом, а как только кончались занятия, спешил домой помочь Оксане. То, что Лёня потерял ногу на фронте, был женат и имел ребёнка, вызывало уважение у студентов его группы. Лёня хорошо учился и был на хорошем счету у преподавателей института. В группе знали, что Лёня ведёт себя просто, и ценили это.
В группе было несколько ребят, которые по счастливой для них случайности не попали в армию. Эти ребята дополнительно к занятиям по специальности, проходили военное дело. Военное дело проходили также те фронтовики, кто не имел офицерского звания, так как выпускники института вместе с дипломом инженера получали воинское звание лейтенанта. Их готовили в резерв. Они изучали танковое дело. Лёня, как офицер и инвалид войны, от занятий по военной подготовке был освобождён. Полынину, не имевшему офицерского звания, нужно было проходить военную подготовку наравне с другими. Полынин, имея за плечами всю войну и положение члена парткома института, считал, что его должны освободить от военных занятий. Но руководство военной кафедры стояло на своём. Более того, к нему военные предъявляли повышенные требования, зная в каких частях провёл всю войну Костя. Если всех заставляли ползти двадцать пять метров, то от Полынина требовали проползти пятьдесят метров и т.д. Ребята с юмором наблюдали страдания Кости на полигоне. Слухи об этом дошли до Лёни. Лёня был возмущён, что над фронтовиком издеваются. Он не знал, что в армии ненавидели заградительные части. Лёня обратился к преподавателю майору Шевченко с просьбой пойти навстречу Косте и относиться к нему, как ко всем другим. Майор сделал вид, что не понимает, чем озабочен Лёня. Костя случайно слышал разговор Лёни с преподавателем военного дела. С этой поры лёд в отношениях двух фронтовиков начал таять. Постепенно, особенно к концу учёбы, у них установились приятельские отношения.
Совсем иначе сложились отношения Лёни с Гришей Рашевским. Гриша напросился готовиться к одной из экзаменационных сессий вместе с Лёней. Лёне надо было смотреть за Роланом, и он мог готовиться только дома. Гриша стал приходить к Шпильманам. Там он встретил Галю. Грише нравилось проводить время в доме Шпильманов и, начиная с этой сессии, Гриша, как и Галя, стал в доме Шпильманов своим, как бы членом семьи. Не было секретов, которыми бы Галя не делилась с Оксаной, не было секретов, которые бы Гриша скрывал от Лёни.
69.
Правительство решило вести жестокую борьбу с любыми «буржуазными» направлениями в науке. Всё началось с объявления генетики буржуазной наукой. Академик Лысенко объявил научные направления, не совпадающие с его взглядами, враждебными. Партия с энтузиазмом поддержала его. В медине организовали специальное собрание для осуждения менделизма-морганизма. На это собрание согнали всех студентов. Оксана слушала внимательно, но так и не смогла понять существо дела. Все выступающие осуждали менделизм-морганизм, но ни один из них так и не сказал, в чем этот научный метод заключается. Совершенно не ясно было, для чего собрали студентов, которые ни к каким научным работам не имеют отношения.
По дороге домой Оксана спросила Галю, что та знает об осуждённом научном направлении, почему оно буржуазное? Галя усмехнулась и сказала, что это просто руководству института нужно было провести мероприятие, чтобы показать партийным органам, что политическая работа в институте ведётся на высоте.
- Не бери в голову, Оксана. Наверху намекнули, что нужно довести до всех студентов, вот и провели собрание.
- Не нравится мне это. Как-то не по-научному, не серьёзно.
- Ты что, Оксана, с неба свалилась? Так всегда поступают, когда борются с чем-то или кем-то. Кого сегодня интересует бороться с Менделем, который, если верить выступавшим, умер давным-давно. Борются с конкретными учёными, имена которых нам не называют.
- Ты, наверное, права. Жаль этих людей. Их могут посадить ни за что, ни про что.
- Их уже наверняка посадили. Это у нас делается быстро. И куда товарищ Сталин смотрит? Если бы он знал, что творится, он бы им задал.
- Кому задал? Ты что-то не то говоришь, Галя. Такие собрания по всей стране проводят. Без его разрешения никто бы на такое не решился.
- Неужели он знает? Вот ужас, какой!
На остановке трамвая девушки встретили Соломона Давыдовича. Он стоял на ветру в широком пальто, держа рукою шляпу. Глаза доброго доктора были грустные, лицо строгое. Девушки поздоровались. Доктор посмотрел на них и слегка приподнял шляпу. Трамвая как назло долго не было. Доктор, которому надо было проехать только несколько остановок, решил пойти пешком. Девушки догнали его, предложив проводить до дома.
- Соломон Давыдович, что-то случилось? – Галя обратилась к доктору.
- Ничего. Просто меня взволновало собрание. Я имел честь лично знать кое-кого из тех, над кем нависла угроза. Академик Вавилов, добрейший и мудрейший из тех, кто встречался на моём пути. Мне будет невыносимо узнать, если он пострадает.
- Он, что имеет какое-то отношение к политике? – спросила Оксана.
- Боже сохрани, абсолютно никакого. Просто он работает в направлении генетики растений.
- А в чём оно состоит?
- Не спрашивай. Когда-нибудь я тебе объясню. Сейчас я спешу домой.
- Дорогой Соломон Давыдович, а вам не грозит эта кампания?
- Думаю, что не грозит. Моя научная работа была в области хирургии, не генетики. Пока к хирургам относятся с прежним уважением.
Дома Оксана поделилась с Лёней событиями сегодняшнего дня. Она рассказала о волнении Соломона Давыдовича по поводу академика Вавилова. Лёня знал, что академик Вавилов является президентом Академии наук и занимается физикой, а не генетикой. Они не знали, что Соломон Давыдович имел в виду совсем другого человека, брата президента. Лёня слышал, что к разряду «буржуазных» наук отнесли не только генетику, но и кибернетику, науку о роботах. Лёня даже знал, за что отнесли к враждебным наукам кибернетику: некий доктор Винер, антинаучно утверждал, что будет время, когда роботы смогут думать подобно людям. Это, казалось, относится к области фантастики, и было понятно, что нам такая фантазия не подходит. Нам, советским людям, надо строить передовое общество на реальных основах, а не на фантастике. Лёня сказал, что, наверное, и генетика имеет ненаучную основу, вот её и осуждают. Эти слова успокоили Оксану. Смущало только волнение Соломона Давыдовича. Если всё так правильно, почему же волнуется старый доктор? Он, несомненно, более осведомлён в науке, чем Лёня. Он сказал, что волнуется за человека, которого он уважает как учёного.
Размышлять не было времени. Ежедневные заботы о ребёнке, о продуктах, об учёбе вытеснили волнения о судьбе запрещённых наук из головы. Ребята быстро забыли собрание, осуждавшее генетику.
В газетах промелькнуло сообщение о создании государства Израиль. Оно не вызвало никакой реакции в семье Шпильманов. Какие-то заграничные евреи добились того, чтобы на территории Палестины было организовано новое государство. Это было так далеко от интересов обрусевших евреев, что, возможно, было бы всегда вне внимания огромного большинства советских евреев, если бы за этим событием не последовали действия советского руководства, которые в конечном итоге привели к повышенному интересу к этому государству. Первой реакцией советских властей было освобождение органов власти и органов правопорядка от евреев на всех уровнях. Евреи были вытеснены из центрального партийного аппарата, из областных и районных комитетов партии. Не осталось евреев в НКВД и в органах милиции. Резко сократилось количество евреев на действительной офицерской службе в армии. Постепенно евреи были вытеснены и из руководства промышленностью. Все эти действия привели к тому, что в стране, в строительстве которой евреи приняли такое активное участие, они начали опять чувствовать себя людьми второго сорта. Но это было позже. В сорок восьмом году в семье Шпильманов просто не заметили факта образования государства Израиль.
Совсем иначе отреагировали Шпильманы на гибель руководителя московского еврейского театра Соломона Михоэлса. В глазах очень многих евреев Советского Союза Михоэлс был символом свободы национального творчества. Он был не только актёром, но представителем Советского Союза за рубежами страны. Его любили. Лёня и Оксана плохо знали о деятельности и личности Михоэлса, но для Марии Ароновны он был любимым актёром. Под влиянием Марии Ароновны уход из жизни Михоэлса воспринялся как трагедия. Даже Оксана, которая к еврейской культуре не имела никакого отношения, помнила Михоэлса по его незначительной роли в кино «Цирк». Гибель Михоэлса не восприняли как действия правительства, поверили, что он был убит уголовниками. Только значительно позже узнали,что гибель артиста дело рук НКВД.
70.
Ролану было три года, когда Мария Ароновна добилась, чтобы его взяли в детский садик завода, где она работала. Это было большим облегчением для семьи. Детский садик помещался на первом этаже старинного дома на проспекте Мира, бывшем Александровском проспекте. Дом был жилой, с типичным для Одессы двором, в центре которого когда-то был построен фонтан со статуями по углам. Что изображали статуи, когда они были установлены, не помнили даже старожилы. Скорее всего, это были ангелы – только ангелы могли быть безжалостно снесены в начале двадцатых годов с приходом новой, атеистической власти. Фонтан давно не функционировал. Дворовые ребята использовали его как площадку для прыжков на землю. Детей из детского сада к фонтану не подпускали. Их строили во дворе и выводили гулять в Александровский садик.
Детские сады были достижением советской власти. Средства на детские сады частично выделялись из госбюджета, частично за счёт шефских предприятий. Родители тоже платили, но их доля была незначительной. Оплата труда в детских садах была очень низкой. На такую оплату соглашались работать только люди, любящие детей.
Детский сад, в который ходил Ролан, ничем не отличался от типичных детских садов того времени. Детей приводили до восьми утра, чтобы родители успели вовремя на работу. Встречала детей медсестра, которая внимательно осматривала каждого ребёнка. Боялись заразных болезней, которые в детских коллективах распространяются очень быстро. Потом дети прощались с родителями и отправлялись в комнату, отведенную той группе, куда ребёнок был зачислен. Обычно прощание с родителями проходило спокойно. Дети знали, что в группе их ждут игрушки и друзья. Иногда у детей не было желания идти в группу, тогда нянечка брала плачущего ребёнка за ручку и отводила в группу. В первые дни Ролан не очень хотел отпускать тёплую мамину руку и старался подольше задержаться в приёмной комнате. Он ни разу не всплакнул, когда нянечка брала его на руки и уводила от мамы. Постепенно ребёнок привык к детскому саду и сам стал прощаться с Оксаной, как только ему велели идти в группу.
Детский сад освобождал Оксану от забот о сыне с восьми утра до пяти часов вечера. Это было большим подспорьем для семьи. Теперь Оксана могла задерживаться в институте, если того требовала учёба. Одно лишь волновало Оксану: не рано ли включился её сын во взрослую жизнь. Теперь он должен был вставать не позже семи часов утра. Если по какой-то причине ребёнок хотел спать после семи утра, его приходилось будить.
В воскресенье, когда садик не работал, ребёнок спал, пока не проснётся. К огорчению родителей, желавших поспать попозже в воскресенье, ребёнок, привыкший вставать рано, сам будил их в начале восьмого утра. Он залезал к ним в кровать и начинал рассказывать о своих успехах в садике. Приходилось вставать и приступать к воскресным работам. Воскресенье было самым загруженным днём недели. На учёбу ссылаться не приходилось, и необходимо было решить все домашние дела. Сначала Оксана и Лёня отправлялись на Привоз запастись продуктами. Потом Оксана отправляла Лёню с ребёнком погулять и принималась за мытьё полов. Покончив с полами, Оксана хваталась за стирку белья. Лёня помогал развешивать бельё. Оксане повезло с приготовлением обеда. Эту работу выполняла Мария Ароновна. Поздно вечером, перед самым сном, купали ребёнка. Так проходили выходные дни.
Очень редко вырывались в гости к Ступиным. Оксана очень ценила редкие встречи с Ривой и Сергеем. Ступины в глазах Оксаны были самыми умными и самыми опытными из тех, с кем они дружили. Несмотря на всеобщий страх, охвативший общество, Рива всегда смело высказывала свои мысли. Она внимательно следила за внутренними и международными событиями, и не всегда её мнение совпадало с официальными газетными оценками событий. Она была первой, кто обратил внимание на гонения литераторов. Рива безумно любила поэзию Анны Ахматовой, считала её самой талантливой поэтессой современности, и нападки Жданова на Ахматову приняла очень близко к сердцу. Её возмущало нахальство партийного вельможи, присвоившего себе право определять, что хорошо и что плохо в поэзии. С точки зрения советского патриота, какой, несомненно, являлась Рива, стихи Ахматовой не содержали никакой крамолы. Все рассуждения Ривы задевали души Лёни и Оксаны. Им у Ступиных было очень интересно.
Оксана обратила внимание Ривы на то, что Андрюша внимательно слушал, как его мама критикует секретаря ЦК партии. Оксана спросила у Ривы, не разболтает ли Андрей своим товарищам, что критикуют Жданова. Такое могло иметь весьма плачевные последствия для Ступиных.
- Тётя Оксана, ты, видно, меня принимаешь за недоразвитого идиота, если ты думаешь, что я побегу доносить на маму? - серьёзно спросил ребёнок. - Я не Павлик Морозов. Я знаю, то, что говорится в доме, не для чужих ушей.
Оксана с удивлением посмотрела на Андрея. Умный мальчик. Он, наверное, пойдёт далеко. Ей до боли захотелось, чтобы и её Ролан стал таким же умненьким, как Андрей Ступин.
Дружба с Галей продолжалась, но Оксана никогда не делилась с ней теми разговорами, которые велись в доме Ступиных. Не потому, что Оксана не доверяла Гале. Она доверяла Гале все свои секреты, но разговоры в доме Ступиных были не Оксанины личные секреты, а чужие секреты Оксана никому их не раскрывала. Она с детства боялась сказать лишнее и с возрастом эта черта усилилась. В дружеской паре Галя-Оксана Галя говорила за двоих, Оксана предпочитала слушать.