Каждый человек заслуживает славы. Хотя бы немного. Ну совсем немножко. У каждого человека в жизни есть свой звездный час, когда все юпитеры и взгляды освещают его и только его. Пускай это будет даже не час, а всего лишь мгновение, но это есть. Присутствует. Возможно, именно к этому стремится человек, в этом его насущная потребность. Хлеб и зрелища? Нет, тогда были бы одни зрители, и не было бы показывающих. Да что там говорить, каждый человек, который находится в зале, хотя бы раз в жизни мечтал оказаться на сцене. Даже если это не театральная или эстрадная сцена. Это может быть сцена жизни или политическая арена. Просто выступление, по телевиденью или перед жильцами дома. Нет, все же человек этого хочет. И страх аудитории этому только доказательства – ведь нельзя боятся позора от того, к чему не стремишься, что не доставляет удовольствие. А слава еще как доставляет! О да! Это почище оргазма будет. Иначе почему многие известные люди пренебрегают сексом в пользу общественной жизни? Нет, слава – она куда слаще. Слаще куска хлеба. Как много великих людей терпели нищету, но были знаменитыми?! Их до сих пор помнит человечество, и еще долгие годы будет помнить.
Нет, хотя бы немного славы. Хотя бы маленький кусочек. Маленький лучик, который бы осветил его в этом непроглядном царстве лжи и безразличия.
Да, приблизительно так думал он, глядя на сцену в холодном осеннем парке.
Вся его жизнь вот такая же бесцветная и неприглядная. Ну кто он? Мелкий служащий мелкой конторы? Без перспектив и надежд на повышение? Который только то и делает, что выполняет поручения, до которых ему и дела нет. Да-да, именно о таких, как он, сейчас говорят «офисный планктон», быстрозаменяемый винтик огромной машины, пожирающей человеческие жизни. Но как бы там ни было, мир – он справедливая штука. И предоставляет шанс каждому погреться в лучике славы.
Даже если он не проживет свою жизнь так, чтобы потом сказали «повтори на бис», хотя бы одно прекрасное мгновение в ней будет.
Когда он поднимался на сцену, ноги подкашивались. Было такое впечатление, что сердце разрослось на все тело и колотило как пасхальный колокол. Жарко. Поднявшись на сцену, он снял с себя пиджак. И теперь прохладный осенний ветер прижимал мокрую от пота рубашку к его телу. Но, странное дело, какого-то определенного ощущения дискомфорта от всего происходящего не было. И голова, которая качалась из стороны в сторону как огромный цветок на тоненькой былинке – все воспринималось естественно.
Верно – это его первый раз. Нет, единственный. Больше этот миг никогда не повторится. Но в его ничтожной жизни тоже будет немного славы.
Вот она, табуретка. Совсем как в детстве чужой жизни, когда нужно было встать на табуретку, рассказать стих – и получить конфетку. Может быть от того, что в его детстве не было вот такой табуретки – и все дальнейшее не сложилось. Кто знает.
Взобрался на табуретку, одел петлю на шею и оттолкнулся. От земли. От мира. От жизни. Острая боль содрогнулась телом. И мысли вокруг летали мошкарой.
Да, теперь о нем узнают. Расскажут в новостях, еще и в спецвыпуске повторят со всеми подробностями. Опросят родных, близких, соседей, сослуживцев. Теперь о нем будут говорить. О нем узнают. Что он жил. И будут думать о том, почему умер. Так умер.
Если мы приходим в этот мир просто так, то уходим из него по какой-то определенной причине.
Об этом действительно говорили. Парк, в котором он повесился, был небольшой и находился рядом со школой. И как раз на этой «зеленке» часто тусовались школьники. Так что первый месяц только и были разговоры «а вы слышали про жмурика? Мля, чего это он так откинулся? Делать чуваку нефиг было, чтоле?» А потом начались разговоры другого плана – а вы слышали здесь ночью странные шумы? Говорят, очень похоже на аплодисменты и свист.
Когда он чуток свыкся с ощущением боли в шее и немного успокоился, понял, что в ушах не звенит – а свистит. И это – не ветер. Свист доносился строго определенно из зала открытой эстрады в маленьком городском парке, на сцене которой он повесился. Там, на скамейках, было какое-то движение, возня. Там свистели, аплодировали и кричали «На бис!» Да, у него были зрители. И эти зрители каждую ночь требовали, чтобы он вышел на бис и еще раз повесился. Чем он теперь и занимался каждую ночь, под лихое улюлюканье ночной нечисти мира иного.