Сон в летнюю ночь
рассказ, основанный на реальных сновидениях
Однажды, не то во сне, не то наяву, я вижу у загородного шоссе, метрах в ста, старую усадьбу графа. Почему именно «графа» — неизвестно, но это первое, что приходит на ум, если взглянуть на нее. Вид усадьбы какой-то неопределенный, она, скорее, напоминает английские «замки» XVI—XVII веков, которые только по названию замки, а на самом деле — просто большие загородные дома из красного кирпича со стрельчатыми окнами, декоративными башенками и высокими рельефными кровлями с длинными трубами. Перед замком не видно никакого особенного сада — просто ровная лужайка и несколько кустов — возможно, сад или парк начинаются за самой усадьбой. И этот граф умирает — об этом тоже всем известно. У постели его постоянно дежурит слуга, такой же старик, и служанка — больше в доме вообще никого нет. Возможно, граф даже разорен и был вынужден рассчитать всех остальных слуг. Служанка еще выполняет роль поварихи, а слуга — привратника. Но днем, когда утренняя часть дел сделана, они вдвоем дежурят у постели графа, предупреждая все его желания. На огромной постели видно только осунувшееся его лицо в львиной гриве седых волос. Но есть в доме кто-то третий. Его никто не видит, но он видит все и беспрепятственно перемещается по всему дому. Возможно, это молодой племянник графа, приехавший узнать, как дела, и заодно разведать про завещание, но точно это неизвестно. В этом замке вообще происходят странные вещи: по ночам то тут, то там скрипят старые половицы, иногда открываются и закрываются двери, а в ветреную погоду кто-то постоянно воет в дымоходах. И если бы не старая привычка, то слуги вообще не могли бы здесь жить. Что же касается графа, то ему уже все равно, и он давно не обращает на это внимания. НО всяким новым жильцам пришлось бы здесь не сладко, и именно поэтому замок давно пустует...
А племянник, или тот, кто скрывается под этим именем, выходит из замка, обходит его стороной и метрах в ста от него, там, где должен быть задний сад или парк, видит какое-то старое полуразрушенное кирпичное здание башенного типа. Это ни что иное, как старая тюрьма XV—XVI веков, и теперь ее не то разрушают, не то восстанавливают. Он подходит ближе, и, миновав полузаросший ров, по опущенному цепному мосту попадает в ромбовидный внутренний двор, откуда все здание воспринимается еще мрачнее и ужасней. И он с трепетом представляет, что должны были испытывать заключенные, впервые попадавшие в эту тюрьму, причем сроки у всех были немалые, а иные встречали здесь и смерть. Он медленно заходит в высокие полуразвалившиеся двери и попадает внутрь тюрьмы, перемещаясь по каким-то сводчатым коридорам, узким и длинным, которые петляют то вправо, то влево. Двери в некоторые камеры открыты и он видит, что они самых разных размеров — от камер-нор, камер-гробов до небольших комнат. И кругом — обнаженная кирпичная кладка, мрак и сырость, и при этом — духота. От одного вида всего этого может сделаться дурно, а ведь здесь сидели по несколько лет! Впрочем, многие быстро умирали. Коридор неожиданно выводит в большой сводчатый зал, и там сохранился даже почерневший длинный дубовый стол, за которым возможно, сидели монахи-инквизиторы, поскольку выясняется, что это тюрьма испанской инквизиции. И племяннику кажется, что он даже видит ожившую процессию монахов-доминиканцев с надвинутыми на глаза черными капюшонами, как они входят в этот зал и рассаживаются за столом. Но он не может больше выносить этих сводов и спешит скорее выбраться наружу, где по-прежнему погожий и теплый летний день, и по сравнению с которым тюрьма эта воспринимается особенно ужасно...
Но затем этот племянник вдруг попадает в Австрию, в какой-то провинциальный город на границе с Германий, примерно в 1933 год, и едет с какой-то молодой дамой и еще с кем-то в открытом автомобиле по городу, и вдруг этим племянником оказываюсь я сам, и понимаю, что все предшествующее мне просто приснилось! И я думаю, а не снится ли мне и то, что я вижу теперь? Но все кажется таким реальным — и высвеченные солнцем аккуратные домики в стиле фахверк, и романские церкви, и готический собор в отдалении… И вдруг возникает образ какого-то молодого человека с усиками — не то мы проехали мимо него, не то кто-то показал мне его фотографию.
— Смотрите, смотрите! — говорит мне дама, — это же молоденький фюрер! Я несколько месяцев была его секретаршей и готовила ему речи… Знаете, у меня сложилось впечатление, что это выдающийся человек!..
И мы все едем, рассматривая город, и, наконец, подъезжаем к отелю, расположенном в каком-то милом барочном трехэтажном доме, примерно в таком, в каком жил или же родился Моцарт. Моя спутница называет свою фамилию, на которую должен был забронирован номер — Бройен, хотя, говорит, по-немецки — Браун. «Как? — думаю я,— «неужели та самая Ева Браун?». Но на деле выясняется, что это лишь ее двоюродная сестра… Машинально я прохожу в отель вслед за фрау Браун, но дальше уже припоминаю смутно: то ли мы поселились в одном номере, то ли в разных, но находящихся рядом — да это и не важно. Но я отчетливо помню только, как однажды утром, выйдя из своего номера в коридор, я вдруг увидел сплошные ряды выстроенных сапог, по покрою — солдатских, но только самых различных цветов — белых, розовых, кремовых, голубых… И все вокруг спрашивают: «Что, что это такое? Немецкая армия готовится к войне?» (А рядом была сложена еще какая-то военная амуниция). Но я всех успокаиваю и говорю: «Что вы, господа! Успокойтесь! Разве можно воевать в таких сапогах! — но потом, после небольшой паузы, словно обращаясь к другой аудитории, говорю совсем другое: — Европа слишком одряхлела, она перестала быть самой собой, ей нужна хорошая встряска! И немецкая армия с честью выполнит эту задачу!» — после чего словно наступил какой-то провал, и я с досадой понимаю, что и это все мне приснилось!..
Но теперь я, вроде, уже не сплю, потому что вновь вижу старинный замок, похожий на усадьбу графа, только теперь я вижу его со стороны парка, где высятся зубчато-башенные ворота и к подъезду ведет узкая прямая аллея. «Так значит, усадьба графа мне не снилась, а сон начался примерно тогда, когда я за ней заметил старинную тюрьму и пошел к ней?» — недоумеваю я, продолжая идти к замку. И вдруг я понимаю, что сам живу в этом замке с какими-то красивыми девицами, возможно, племянницами или просто знакомыми… И я все гуляю по парку, вместо того, чтобы войти в замок, и снова выхожу к воротам, и там ко мне вдруг подходит какой-то господин в черном, и говорит, что он приглашен хозяином замка. А хозяин-то я, но я его вовсе не приглашал, но не говорю, что я и есть хозяин, а лишь раздумываю, впускать его или нет? С виду — вполне приличный господин, но и подозрительное в нем что-то есть. Тем не менее — я его впускаю, запираю ворота, и вижу, что он, не дожидаясь моих указаний, уже устремляется по аллее к замку и через несколько минут скрывается из виду. Мне это сразу не понравилось, но вместо того чтобы последовать за ним, я все стою у ворот и размышляю, что это за человек и какие у него могут быть интересы в моем замке? И я понимаю, что он является непрошенным гостем, и может принести мне какой-то вред. И после этого я уже быстро иду к замку, вхожу в него и бегло осматриваю помещения первого этажа. Но моего незнакомца нигде не видно. А всего — четыре этажа и сразу их обойти невозможно. Но то, что этот человек куда-то спрятался, уже нехорошо, хотя мне кажется, что дальше первого этажа он вряд-ли успел пройти, и я устремляюсь по анфиладе залов за ним. Вот уже и последняя дверь, и она вдруг распахивается, и мне навстречу, словно убегая от кого-то, выбегает по пояс голая девица, но за нею никто не гонится, и в этой последней комнате, куда я захожу, в глубине, в алькове стоят низкие восточные диваны, на которых я вижу того самого господина и еще каких-то двоих молодых людей, очевидно, его приятелей, которые вовсю лапают моих девушек! Меня даже не удивило, откуда взялись еще двое, но возмутило лишь то, что они без спроса нагрянули в мой замок и совершенно нагло пристают к моим подругам! Наконец, они заметили меня, и смех сразу слетел с их лиц, они встают и идут на меня. Теперь мне уже ясны их гнусные намерения, и я неожиданно выхватываю тяжелую шпагу и безо всякого предупреждения закалываю обоих. Может, я их только ранил, но тяжело, поскольку они тут же падают, но их дальнейшая жизнь меня совершенно не интересует. Девушки в испуге убегают, и вместе с ними скрывается тот самый человек, которого я зачем-то сам впустил. В анфиладе появляются какие-то люди, возможно, это слуги, да так оно и есть, и я гневно спрашиваю, как сюда прошли эти двое, но никто ничего не знает, и я приказываю убрать их тела, вывезти за пределы замка и бросить в болото. И теперь-то, думаю, никто мне не помешает, но девицы тоже куда-то пропали и я пускаюсь по всему замку их разыскивать…
НО и этот сюжет обрывается, и я вдруг вижу себя простым солдатом, попавшим в плен к немцам, причем само пленение и первый допрос выглядят совершенно не по-настоящему, хотя и совершенно реально. Нас, например, подолгу заставляли стоять в углу, а потом, подводили по-очереди к столу, где сидел какой-то молодой офицер, и он слегка дергая нас за уши, все приговаривал: «Что, будете воевать против нас, а? Будете?» А мы все тянули, типа: «Не-е-т, не будем, дяденька, простите!», а другой немец, тоже офицер, похожий на строгого школьного учителя, стоял сзади, и все грозил нам ремнем с большой пряжкой. Затем вошел еще один офицер, и заявил, что допрос закончен, и что теперь нас всех необходимо увести. И по лесной тропинке нас куда-то повели, а когда я поинтересовался, куда, то шедший сзади солдат сказал, как ни в чем не бывало, что на расстрел! Но это он, конечно же пошутил, это у них юмор такой черный, какой расстрел, когда мы ни в чем не провинились, да и офицеры такие хорошие попались, ни разу даже голос не повысили, но сам я думаю, а черт его знает, а вдруг и впрямь, на расстрел, и что скоро поздно уже будет, а пока, вроде, можно бежать! Вон, заросли какие густые со всех сторон, да и конвойный отстал, и тут я, решившись, стремительно бросаюсь в кусты, а за мной другие, но немцы, ничего, не кричат и не стреляют, а только, чуем, просто бегут за нами, но это еще страшнее! Вскоре мы выбегаем на какую-то проселочную дорогу и бежим по ней, и вдруг сзади нас нагоняет черная Волга, которую угнал один из наших, и, не особо раздумывая, откуда у немцев наша современная машина, мы все прыгаем в нее и мчимся вперед, будучи уверены, что теперь нас точно не догонят! Проселочная дорога выходит на какое-то шоссе и мы мчимся по нему, петляя то вправо, то влево, но вдруг впереди замечаем колонну немецких танков, и резко сбавляем скорость, ища, куда можно свернуть, и вскоре вновь сворачиваем на другую проселочную дорогу, но двигаясь по ней, вскоре заезжаем в какой-то тупик… И тут через некоторое время, нас снова берут в плен, но на этот раз — римские легионеры. И не современные, а из античной истории. Откуда они здесь появились — совершенно непонятно. Нас по-очереди подводят к центуриону, и он осматривает нас, и тут я заявляю, что я не раб, и что мы не рабы и никогда ими не были, а свободные люди, и только что спаслись от германцев, и что я хочу быть римским гражданином и всадником! На что центурион говорит мне, что он это не решает и что мне нужно обратиться к легату, командующему легионом, но что просто так римское гражданство не дается, что его надо заслужить. Но я почему-то уверен, что мне его дадут! Легат выслушивает меня, и то-ли я ему понравился, то-ли еще что, но он с отрядом воинов посылает меня в Рим с кратким посланием к Сенату с просьбой рассмотреть мое дело, и через некоторое время я вижу себя в древнем Риме, где-то в районе Форума, где я прохаживаюсь уже в римской одежде, и меня все принимают за своего. И вдруг я замечаю в стороне очень красивую девушку лет 25-и, и не просто красивую, а будто по-внешности очень мне знакомую, будто я видел ее где-то, может быть в другой жизни, и я подхожу к ней и спрашиваю, как ее зовут и не желает ли она жить со мною? Она смотрит мне в глаза, и я понимаю, что она согласна, и что она тоже давно меня ждет, и что мы уже давно любим друг друга. «Как хорошо, что я тебя наконец-таки нашел!» — говорю я, обнимая ее, и она что-то мне отвечает. Мы идем в мой дом, и там я раздеваю ее у бассейна, и вижу ее крепкое выпуклое тело с красивой грудью и изящным овальным животом, с откровенным треугольником волос, и начинаю ее всю ласкать, и мы уже крепко обнимается, и вдруг со стороны чей-то голос говорит мне, что я скоро стану Понтием Пилатом, или что я и есть Понтий Пилат и меня направят прокуратором в Иудею, а моя наложница станет первой христианской мученицей…
Но на этот раз я уже точно проснулся, как говорится, в липком поту, и дал себе слово не попадать больше ни в какие неожиданные истории ни во сне, ни наяву, а для этого вести трезвый и умеренный образ жизни… И чтобы обсудить все это, мы собираемся с некоторыми друзьями в небольшом ресторанчике за круглым столом, и ведем непринужденную светскую беседу, причем один из собеседников удивительно похож на Блока, и я думаю — к чему бы это, и что вроде, у меня нет таких знакомых!.. Официант приносит, между тем, еще шампанского, и я вступаю в разговор с этим странным человеком, и прошу его мне что-то объяснить, и он начинает что-то подробно чертить или писать на листе, возможно, даже стихи, а я говорю, что спасибо, что так подробно не надо, что мне и так ясно, но он не слушает меня, сам, видно, уже увлеченный самим процессом. А через несколько минут он неожиданно опьянел, и я веду его в соседний кабинет, где стоит кровать и помогаю устроиться, а сам думаю, что же мне делать?.. И не очередной ли это опять сон?!
2005