История одного романа, часть 3

Ольга Авраамс
      В начале нового тысячелетия маечкино семейство перебралось в Израиль. Уже без бабушки. Еще задолго до переезда Роза постановила, что лучше им поселиться в Иерусалиме – там и климат подружелюбнее к престарелым предкам с их давлением и всем остальным, и ритм жизни намного более щадящий - и для них, в первую очередь, и для ее несуразной бедняжки-сестры. Языком Маечка овладела довольно быстро, правда, мало кому удавалось оценить ее знания – говорить на иврите вслух представлялось ей почти что нереальным. Однако несмотря на это, вполне приличную, да еще с учетом маечкиных особенностей работу Роза состряпала для нее без каких-либо проволочек. Отдел личных архивов Национальной библиотеки Израиля был одним из немногих мест, куда Маечка теоретически могла вписаться. И она туда вписалась – каталогизация и унифицирование выходных данных в самое разное время поступивших к ним материалов осуществлялись ей со всей надлежащей ответственностью и скрупулезностью.
 
      Добираться до работы приходилось двумя автобусами; любой, живший в те годы в Иерусалиме, без сомнения, согласится, что такое времяпрепровождение было подобно известной русской азартной игре с использованием огнестрельного оружия. Этого Роза, выбирая для родных местожительство, естественно, предвидеть не могла. В сложившейся ситуации родители скорее бы возвратились обратно в город …ск, чем позволили Маечке проделывать самой такой путь. Ежедневно утром отец садился с ней в автобус и с пересадкой довозил до университета, после чего отправлялся на рынок, по делам или же прямиком восвояси, а к окончанию трудовой смены уже поджидал Маечку у выхода из библиотеки с тем, чтобы в целости и сохранности (тьфу-тьфу-тьфу) тем же способом доставить ее домой. Только спустя несколько лет, когда иерусалимцы уже начали подзабывать, как это, подобно рентгену, просвечивать взглядом каждого входящего через переднюю дверь автобуса, а у отца все чаще стало пошаливать сердце, Маечке разрешили ездить на работу самостоятельно. Ну, разве что за время поездки мама порой позванивала Маечке на мобильник… раз шесть-восемь…

      Все эти годы  мама с папой не оставляли своих неумелых попыток найти для нее хорошего мальчика, постепенно взрослевшего и наконец преобразившегося просто в хорошего человека. Но таковые, отвечающие критерию русскоговорящие индивиды (о других, по мнению родителей, не могло быть и речи), к удивлению, попадались здесь не чаще, чем в городе …ске; и хотя Маечка, наученная уже кое-каким опытом, вела себя теперь поспокойнее, отношения с ними все равно почему-то не складывались.

      Серьезным шагом в направлении цели стала, по настоянию Розы, операция под названием маечкино зрение. Она же и оплатила операцию, причем у одного из самых… профессора-распрофессора с какой-то вопиюще-фруктовой фамилией, чтобы раз и навсегда избавить сестру от этих, уже не таких, как раньше, но, безусловно, здорово уродующих ее окуляров. Полученные результаты обрадовали всех, кроме Маечки. Без очков она чувствовала себя едва ли не обнаженной. На улице ей, правда, безболезненно удавалось компенсировать их отсутствие при помощи солнцезащитных очков, благо в израильском климате дней, когда солнце решает не выглядывать, а остаться и подремать в небесной закулисе, отрадно мало. Но без солнца… Маечка продолжала щурить свои стопроцентно видящие глаза и в сумерках, и в помещении – ведь так она хоть чуточку, а урезала поле зрения и себе, разумеется, и наверно, поэтому и всем ее окружающим.

                ***

      Как-то вечером, выйдя с родителями подышать свежим воздухом, уже пришедшим в себя после многочасового июньского зноя, недалеко от дома Маечка увидела маленького хныкающего щеночка. Что тут было делать? Не могли же папа с мамой отказать ей. Ведь кроме них самих, да еще временами наведывавшихся Розы с красавицей-Мишелькой – рядовой Армии Обороны Израиля, уже совсем взрослой самостоятельной девицы, у Маечки никого нет. Ни друзей, ни… А там, кто его знает… Может, новые люди, новые знакомства… возникнут… Роза тоже это решение одобрила.

      Вечерами Маечка выгуливала своего песика, причем чаще всего самостоятельно, без родителей. Собачники – в большинстве своем – народ общительный, через неделю все или, вернее, те, чей моцион по времени совпадал с маечкиным, ее уже знали. Иногда она отвечала на вопросы (о работе или когда и откуда приехала), иногда, когда народу собиралось побольше, просто стояла чуть-чуть поодаль (почти можно было сказать, что среди всех прочих хозяев) и вслушиваясь, таким образом безмолвно принимала участие в ежевечерней беседе.
Вообще псу нечеловечески (что характерно) повезло. Он, разумеется, не мог этого оценить: ведь подобрали его совсем крошечным, и он не успел испытать на своей лохматой трогательной шкурке всей непредсказуемости бездомного существования; а и успел бы – собака-то, как уже было замечено, не человек, и вряд ли способна ударяться в сравнительную характеристику различных этапов своего жития-бытия. Да, свезло так свезло – даже выйти и почти по-взрослому отметиться у любимых столбиков ему удавалось не как большинству его собратьев, дважды в день (утром и вечером), а и трижды, и четырежды, и… все равно считать он не умел. Ведь то папа отправится за газеткой, то мама вспомнит, что закончился сахар, а потом еще что-то…

      По субботам, то есть, в пятницу к вечеру или в субботу в первую половину дня Маечка с родителями и, конечно, с маленьким своим другом на поводке шли гулять в парк, куда в это время стекались и разноязычно-пестрые семьи с обозримым количеством детей, и разодетые многодетные религиозные семейства, и постоянный контингент пенсионеров, и шахматисты, и собачники – от перенаполненности парк, казалось, трещал по швам.
 
      Обычно Маечка упрашивала родителей побродить где-нибудь в отдалении – по самому нижнему ярусу парка, или и того ниже, в овраге. Но там было немножко страшно. И скамеечку настаивала выбирать тоже на отшибе, хотя старикам и хотелось пообщаться со своими немалочисленными знакомыми сверстниками-соплеменниками.  Ну, это можно сделать и в будний день.

      Они устраивались в самом дальнем углу парка – мама, папа, Маечка и вынюхивавший что-то в окрестностях скамейки (насколько допускал поводок-рулетка), на все сто довольный жизнью пес.

      Маленький звереныш крутился где-то позади, родители с Маечкой беседовали. Вдруг по натяжению поводка она поняла, что пес кого-то учуял. Обернувшись, она увидела еще одного, тоже очень небольшого, лохматого, в общем, даже похожего на ее собственного песика. Прикрепленный к нему поводок-рулетка уходил вверх и терялся в густом кустарнике, откуда слышался постепенно нарастающий треск, будто какое-то крупное животное продиралось через бурелом. Наконец оно показалось. Хорошо одетый, представительный, немного растрепанный Аркадий выбрался из кустов и, оглядевшись, направился прямиком к скамейке, где сидела Маечка с родителями.
     - Да, праздники здесь трудные, - он повел головой в сторону верхних
площадок парка.

      Родители спорить с ним не стали, хоть и были несколько удивлены такой постановкой вопроса. Папа только еле заметно хмыкнул. Маечка сосредоточенно изучала свои держащие поводок руки. Их постоянно дергало - несильно, но все-таки, потому как псы, после недолгого обряда знакомства, носились вокруг как угорелые, норовя вконец запутать растянувшиеся на всю длину поводочные тесемки. Аркадий свою псину с поводка спустил. Ему явно не хотелось уходить. 

     - Вы часто здесь оказываетесь? – этим вопросом попроще ему удалось втянуть стариков в какое-никакое подобие разговора.
     - Каждую субботу, вот, вместе с дочерью, но и на неделе бывает, - мама с папой поделили эту фразу между собой.
     - Аркадий, - представился далеко уже не молодой человек.

      Родители тоже представились и представили Маечку, которая на секунду все же оторвала глаза от рук с поводком и стремительно вскинула их в направлении аркашиного лица - правда, недостаточно, так как мазнули они лишь по аркашиной груди – росту в нем и в самом деле было с избытком.

      Дальше разговор потек непринужденно. Папа с мамой охотно и подробно рассказали Аркадию о своей старшей дочери Розочке, об умнице-внучке Мишельке, ну, и о младшей Маечке, разумеется, ведь и у нее с лихвой имелось чем гордиться. Услышав о маечкиной профессии, Аркадий оживился даже больше, чем можно было ожидать.

     - Так Вы, выходит, специалист по книгам? Книговед, то есть? И, я надеюсь, что и книгофил? – эта его тирада насмешила Маечку, и она с еле различимой улыбкой снова бросила на него молниеносный взгляд, успевший зацепить теперь уже и нижнюю часть его физиономии.
     - Значит, Вы должны знать, откуда это "да, праздники здесь трудные"…
Маечка была настолько поражена, что даже забыла смутиться, и только отрицательно помотала головой.
     - Ну, как же… "Да, праздники здесь трудные, - согласился гость. – От всей души желаю, чтобы они скорее кончились, - энергично добавил Пилат"*.
     - Да, правда… Но там ведь, кажется, о Песахе речь идет, а сейчас просто  шабат**…
      
      Родители сидели, боясь пошевельнуться.
     - Почему же просто? Шабат – он ведь и есть наш первый и главный праздник. К нему же относятся и самые серьезные предписания, ну, за исключением Йом Кипура***.
 
      Аркадий пустился в популярное изложение еврейских традиций, одинаково далеких как Маечке, так и ее притихшим маме с папой. Из его рассказа они впервые узнали, что заповедь соблюдать субботу при перечислении идет раньше таких общеизвестных даже в среде убежденных бывшесоветских атеистов, как "не убивай" и "не кради". Маечка слушала, стараясь не пропустить не единого слова, не обращая внимания на постоянно подергивавшего ее пса. Она уже почти смотрела Аркадию в лицо, ну, если и не в глаза, то совсем недалеко от них.

      Стемнело. Потянуло ветерком, особым иерусалимским ветерком, вносящим несомненное разнообразие в такие одноликие теплые летние вечера - по словам Аркадия, это явление с годами постепенно стало сходить на нет. Несмотря на наличие шерстяных шалей и свитера, мама решила, что пора собираться домой. Аркаша, которому вовсе не часто перепадала такая слушательская заинтересованность, увязался провожать.

      Около дома Аркадий еще долго не отпускал Маечку с ее уже подуставшими родителями, не в силах удержать поток сознания, тут и там неустанно перемежаемый совершенно непредсказуемыми цитатами, иногда и даже на каких-то не известных маме с папой языках. Наконец, пожелав всем спокойной ночи и повернувшись уходить, довольно внятно Аркадий пробормотал:
     - И знаю радостно, что где-то еще увидимся с тобой…****

      Заснула Маечка только под утро. Никогда в жизни ей еще не приходилось не спать ночью от подобных мыслей. А мысли были самые противоречивые: и восхищенные, и заманчивые, и тревожные, и пугающие, и сладостные. Она напрочь запуталась. Такой удивительный, яркий и незаурядный человек. Не похож абсолютно ни на кого, с кем ей случалось встречаться раньше. Но и она – она! – (как будто, вроде бы, невообразимо) почему-то вызвала у него интерес. Она узнала цитату. Конечно, Аркадий ее немножко переменил, но это не важно. То есть, нет, наоборот – важно. Важно, как он ее переменил! Мы еще увидимся. И от этого ему радостно… А когда? И как? Маечкиного номера ведь он не взял… Роза, кажется, собиралась приехать в следующую субботу? Это же не телефонный разговор…

      Родители тоже, уже лежа в постели, некоторое время обсуждали между собой нового знакомца. Они согласились, что Аркадий – человек, безусловно, очень интеллигентный и образованный, и Маечка ему несомненно понравилась. Еще бы! Но какой-то он немного странный. Не всегда понятно, о чем говорит. Да, и не слишком молод, кстати… Хотя… Интересно, на сколько он старше Маечки? Кольца на руке у него нет. Разведен, что ли, или до сих пор холост? И есть ли у него дети? Вопросов оставалось еще много.

      На следующий день Маечка сама предложила родителям пойти в парк, хотя обычно на два дня подряд ее не хватало. Она надеялась… хотела… хотела… ну, даже если только издалека посмотреть, придет ли он. Он ведь тоже, как ей показалось, не любит толпы. Аркадия в парке не было. Вернувшись домой, Маечка заперлась у себя в комнате с томиком Блока. Весьма в меру знакомые с творчеством Блока, мама с папой, улыбаясь своим собственно-совместным мыслям, обменялись понимающими взглядами и до вечера ее не тревожили.

      За ужином мама завела какой-то совершенно неуместный, ненужный разговор о том, что сначала надо узнать человека. Маечка не умела, как Роза, просто не слушать или, вернее, не слышать маминых рассуждений, и они абсолютно не давали ей сосредоточиться на чем-то действительно важном. Как же ей хотелось скорее выйти на ежевечернюю прогулку. Одной. Там она наконец-то сможет снова подумать, попытаться понять… а вдруг… в парк она, конечно, сама в темноте не пойдет, но может… может, в другом месте, где она обычно гуляет с собачниками…

      Нет, и тут нет. Она опять не спала полночи, хоть ей и нужно было вставать рано утром на работу. Не съев под родительские причитания положенного завтрака, а только, обжигаясь, опрокинув в себя несладкого кофе, в отличие от обычного чая, Маечка пулей вылетела за дверь. Но на работу все равно опоздала. Так как пропустила остановку, где пересаживалась. Все мама с ее звонками – раздраженно стучало у нее в голове, хотя в глубине души она и знала, что мамин звонок - он-то, как раз, и вывел ее из глубочайшей задумчивости.

      И на работе все пошло как-то шиворот-навыворот. Решив взглянуть на вскользь упомянутые Аркадием при разговоре письма молодого Ш. Й. Агнона к жене Эстер, она еще полдня вынуждена была посвятить их, чуть не доведшему ее до помешательства, поиску. Ну, куда, куда они могли запропаститься? Ведь только что она видела их собственными глазами. И как рассказать об этом начальству?.. Кстати, обнаружились они на своем законном месте, будто хотели посмеяться над Маечкой. Нет, надо брать себя в руки!
 
      На вечерней прогулке он снова ей не встретился. Набравшись храбрости, Маечка отправилась в сторону парка. Послонявшись немного по улице, от одного входа к другому, она повернула назад. Почему? Почему изо дня в день она натыкается все на тех же людей – собачников и не только, а он… на секундочку показался ей, как… как солнечный лучик, нет - луч, огромный луч света (с его-то габаритами), прорвавший темную, почти непроглядную, окружавшую ее мглу… и… пропал?…

      Когда на следующий вечер, уже ни на что не надеясь, Маечка с псом на поводке вышла из своего подъезда, перед ней на расстоянии всего каких-то нескольких метров вырисовалась, как вспыхнувшая сверхновая на безлунном небосводе, с собачкой на привязи авантажная аркашина фигура. Казалось, сердце камнем ухнуло вниз живота и подскочило к горлу одновременно.
     - Наконец-то. А я Вас уже второй день караулю…

      Маечка почувствовала, что не может произнести ни слова. Это совсем не редкое для нее состояние сейчас было совершенно иным. Она не могла произнести ни слова не от страха или смущения (хотя оно, конечно, тоже присутствовало) – она не могла произнести ни слова от заполнявшего каждую ее клеточку, распиравшего всю ее миниатюрную фигурку – счастья.

      Они гуляли по вечерним улицам спального района Иерусалима – где именно, Маечка не замечала. Она почти не слышала его слов, а просто наслаждалась звучанием голоса; она знала - все, что он скажет, будет необыкновенным.

      Вдруг (Маечка даже не поняла откуда) на них налетел абсолютно обезумевший ее папа. Он тяжело дышал и держался рукой за сердце. Где, где ее носило? Она что, сошла с ума, ведь они с матерью ее уже похоронили. Она же никогда не забывает свой телефон и вот, если в кои-то веки ей не напомнили… И выходит она всегда, ну, не больше, чем на полчасика, а тут… она вообще представляет себе, который час? Нет, Маечка себе этого не представляла.

     - Прошу прощения. Виноват. Я должен был поинтересоваться, - невозмутимый голос Аркадия, как это ни парадоксально, подействовал на отца успокаивающе. Потом они звонили маме, обегавшей другие улицы, затем Розе, которая, учитывая маечкины характерные особенности, уже собиралась начать обзванивать больницы и вслед за этим мчаться в Иерусалим. Среди всеобщей суматохи Аркадий шепнул Маечке, что завтра, как только стемнеет, он будет ждать ее на том же месте. Все остальное больше не имело значения.

      День прошел в ожидании вечера. На работе на нее поглядывали (что-то они там увидели?), но Маечку это уже ни чуточки не беспокоило. А у выхода из университета на своем внедорожнике ее ждала Роза. Соврав родителям, что они немного поболтаются по магазинам, она отвезла Маечку в какой-то, наверно, очень модный ресторан Абу-Гоша. 

      Розе не терпелось услышать от Маечки все, и без лишних, как она выразилась, слуховых аппаратов. Родители со своей версией ее уже познакомили, и она поняла, что произошло нечто по-настоящему серьезное. А что Маечка могла рассказать? Она не знала ни его возраста - хотя так ли это важно, по словам мамы с папой, он был розиным ровесником; ни где он работает - кажется, он что-то говорил о переводах; ни даже его семейного положения – нет, нет, он не женат, просто не женат и все. Но в чем Маечка действительно уверена - что он… необыкновенный. Она никогда, нигде и никого, подобного ему, не встречала. Только в книгах. И ее чувства – если бы уметь выразить их так, как это делали ее любимые писатели... С ним она не испытывает страха, с ним… скорее бы уже стемнело.

      Да, это немало. Розе теперь, конечно, и самой хотелось на него взглянуть – составить впечатление… но сегодня – выйти вместе с Маечкой, как будто к машине – нет, придется пока сдержать свое любопытство.

      А вечером все было, как вчера, только еще лучше. Они гуляли два или три часа – за это время мама позвонила всего лишь четыре раза. Роза уже уехала, а никто другой и не стал бы удерживать маму от таких непомерно докучливых (но сегодня они все равно не в силах были ничего испортить), нелепых звонков.
Прощаясь и договариваясь на завтра, они обменялись телефонами. И неважно, когда она впервые этим номером воспользуется, само имя – Аркадий – в ее мобильнике, как драгоценный камешек в шкатулке с бижутерией, наполняло весь окружающий мир каким-то удивительным смыслом.

                ***

      Аркадий просыпался поздно. Он мог читать и до двух, и до пяти, и до восьми – на работе его не ждали. Вот уже третий день, как первой его мыслью или, скорее, первым ощущением при пробуждении, когда грань между сном и явью обозначилась еще не четко, было не вялое – вроде бы, выспался, и не мутное – надо бы немного доспать, а что-то другое – теплое и незнакомое. Ему всегда нравилось появление в его повседневности новых действующих лиц, без различия пола и возраста. Правда, с интересом внимающий слушатель, в отличие от великого множества случавшихся на его пути невежественных статистов, перед которыми он все равно без разбору красноречиво и разнообразно вещал, был, безусловно, не такой уж частой находкой. Но тут… эта трогательная маленькая девочка… почти ребенок… (что-то там родители ее болтали о пятнадцатилетнем стаже?..).

      Майя… В общем, ему абсолютно не хотелось углубляться в частности, прислушиваться к каким-то там своим внутренним копошениям… да, собственно, почему копошениям?.. Покой и тепло… Этот застенчивый ночной светлячок принес с собой покой и тепло.

      Но как бы поздно Аркаша ни просыпался, до вечера оставалась еще сущая пропасть времени. Что за дурак? Как это он не взял у нее номера телефона –  потрепались бы сейчас за милую душу…

      Теперь к ежевечерним многочасовым прогулкам прибавились еще и ежедневные разговоры, по продолжительности без труда способные посостязаться с этими самыми прогулками. Для себя Маечка называла их обеденным перерывом, хотя, в сущности, за такое время можно было не только наесться на пяток дней вперед, но даже угодить в больницу.

      Прошедшая неделя стала для Маечки, бесспорно, самой насыщенной, яркой, да и счастливой за всю ее небогатую событиями и многоцветными эмоциями жизнь. И даже грозившее так быстро сделавшемуся для нее привычным, чудесному ее распорядку дня бессовестное пятничное вторжение не могло этого изменить. Да, в первый раз Розочка смирила свое любопытство, но слишком долго на такую сдержанность рассчитывать не приходилось. Ей просто позарез было нужно, по любимому ее выражению, "заценить" человека, сумевшего совершить переворот. Переворот в сознании, в первую очередь…

     - Погуляем вечером в парке? – предложила Маечка, к величайшему удивлению Аркадия.
     - Зачем, черт вас побери? – несмотря на своеобразную формулировку, по выжидательной интонации Маечка поняла, что это цитата. Она теперь часто угадывала, когда Аркадий произносил ничем не примечательные на слух фразы, что имеется в виду именно цитата. Кому принадлежащая – сообразить было сложнее; иногда (редко) ей удавалось определить источник, но обычно она, млея от блаженства, уже просто предвкушала вопрос "ну, ты помнишь, откуда это?" с тем, чтобы, узнав ответ, в очередной раз прийти в восхищение от поразительной эрудированности Аркадия.

     - Ну, ты помнишь, откуда это? – нет, Маечка не помнила, – э-эх – из Острова сокровищ, перед самым их отплытием из Бристоля.
     - Родители просили немного посидеть с ними, и еще Роза приедет…
     - А, тогда, конечно. Почему бы и нет…

      В парке опять было многолюдно. Роза наслаждалась своим неожиданным новым амплуа: гулять в шабат с мамой и папой по парку – ничего более потешного она давно уже не совершала. Маечка с Аркадием обещала прийти попозже – когда стемнеет. Быстро пресытившись без конца повторяющейся мизансценой под названием "а это наша старшая!", Роза обнаружила для себя развлечение поинтересней, а именно доскональное исследование всевозможных функций страшно накрученного, недавно приобретенного ею смартфона.

     - Идут, - громко шепнула мама, пихнув Розу в бок так, что новенькой смартфон чуть было не вылетел у нее из рук.

      Роза подняла глаза. Они шли рядом – величественный Аркадий и Маечка, доходившая ему едва ли чуть выше локтя. По обе стороны от них на поводках трусили две небольшие, удивительно схожие между собой собачки.

     - That which we call a rose by any other name would smell as sweet*****, - счастливое маечкино личико при этих первых, произнесенных вместо приветствия словах Аркадия, засветилось еще сильнее – безудержной, восторженной, горделивой улыбкой.

     - Спасибо на добром слове. Надеюсь, что добром? Неплохо бы, правда, узнать перевод, - Роза, естественно, довольно регулярно и бойко общалась на английском (меньше понимала, больше говорила, не слишком заботясь о грамматике), но тут - она не ожидала, и произнесенное слилось для нее в одну сплошную звуковую кляксу. Поэтому и оценить цитату было не в ее силах.

      Они сразу же нашли общий язык – ведь и Аркадий, и Роза всегда отличались завидной коммуникабельностью. Вспоминали Москву конца 70-х и Израиль конца 80-х, перебивали друг друга, смеялись. Маечка блаженствовала: Аркадий Розочке понравился.

      Да, Аркадий Розе понравился. Забавный типчик. Конечно, не в ее вкусе, в смысле возрастной категории – она давно уже переключилась на субъектов помоложе, значительно помоложе... Фу ты черт, что за мысли дурацкие ни к селу ни к городу… Она бы никогда…

     - Пойдемте к нам пить чай, - молодец мама, ну что могло быть сейчас уместнее?

      Вся компания, включая и четвероногих ее участников, направилась к выходу. Голос Аркадия не смолкал. Как хорошо – луна, звезды, воздух теперь для Маечки существовали лишь в качестве дополнения. А при выходе из парка аркашина собачка внезапно ринулась вперед, натягивая поводок.

     - Как неожиданно и ярко******…, - аркашины слова были обращены к весьма благообразной пожилой паре.
     - Ну, если в темноте мы представляем собой такое великолепное зрелище, не все еще, видимо, потеряно, - невысокий худощавый старик, улыбаясь, смотрел на Аркашу с компанией.
     - Это Тютчев, - тихо, но с определенной гордостью проговорила его спутница, одновременно пытаясь унять в ликующем исступлении наскакивающего на нее пса.

      Родители Аркадия оказались в высшей степени интеллигентными людьми. Неудивительно, что у них такой сын. Интересно, почему же он до сих пор не женат? Ну, и хорошо, кстати. Наверно, он просто не встретил подходящую женщину. Ведь сегодня это нелегко, не так легко, как кажется, во всяком случае. Маечкины мама с папой долго еще не гасили свет у себя в спальне, обсуждая прошедший вечер, и на душе у них становилось все радужней и умиротворенней.

      Роза перед сном тоже немножко поперекатывала происходящее в голове. Она, действительно, была жутко рада за свою неизвестно какими движущими силами обиженную сестру. Может, наконец-то, у нее все станет как у людей.

      А Маечка – маечкин сон теперь каждую ночь походил, скорее, на полусон, четвертьсон (засыпала она уже ближе к рассвету), но, просыпаясь утром, неизменно ощущала себя не просто отдохнувшей, а до краев наполненной совершенно незнакомой ей, конечно, не такой, как у Розы, однако вполне ощутимой жаждой деятельности.

                Продолжение следует...

_________________________

*       М. Булгаков "Мастер и Маргарита".
**      Шабат - суббота, Песах - в русской транскрипции Пасха.
***     Судный день.
****    Искаженная цитата – Но знаю горестно, что где-то еще увидимся с тобой.
         А. Блок "Твое лицо мне так знакомо".
*****   В. Шекспир. "Ромео и Джульетта" в переводе Т.Щепкиной-Куперник.
         Акт 2, сцена 2.
          Роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет.
******  Ф. И. Тютчев "Как неожиданно и ярко".